я я — ничто. Я являюсь бессмысленной и ничего не стоящей вещью. Таким образом, какое может иметь значение, если я должна презираться и отвергаться? Просто я должна попробовать еще раз, снова стремясь беспомощно служить и любить.
Я не отвечал ей. Зачем? Пройдет совсем немного времени, и она, в любом случае, сама изучит, что меньшее чего должна бояться рабыня — это быть отклоненной. Скорее она должна бояться обратного. Она как раз должна опасаться, что один только вид ее будет приводить мужчину в полубезумное состояние от страсти, и что возможно, он не остановится до тех пор, пока не поместит ее в свои цепи.
— В своем трактате, Притион Клеркус, прежде всего, озабочен только одной формой неволи, той, что касается рабыни для удовольствий, — объяснил я.
— Это верно.
— Но рабство многогранно, и некоторые его виды, несомненно, довольно страшны и неприятны.
— Да, — вздрогнула она, ибо слышала, об использовании рабства в сельском хозяйстве, и в таких местах, как общественные кухни и прачечные. Несомненно, она была наслышана о позорном рабстве и рабстве мести. Одной из форм рабства мести является рабство замещения, в котором одна женщина, полностью невиновная, порабощается и становится объектом ненависти, вместо другой женщины, называемой «по-крайней-мере-временно-недоступной», при этом даже получая ее имя. Женщина заменитель в этой ситуации, конечно, действительно порабощается. Даже если ненавистная женщина позже захвачена, ее заменительница не освобождается. Она обычно может быть просто продана или обменена.
— Но общим знаменателем для любого вида рабства является то, что женщина должна быть полностью покорной и приятной и во всех отношениях, и она полностью объект желаний ее господина.
— Да, Господин.
— Ты можете поцеловать меня снова, рабыня, — разрешил я.
— Да, Господин, — сказала она, и прильнула к моим губам, а я осторожно положил ее обратно на покрывало. Ее руки все еще были сомкнуты на моей шее.
— Вы собираетесь учить меня быть приятной?
— Да.
— Значит, Вы будете улучшать, собственность моего владельца.
— Да. Но я собираюсь сделать несколько больше, чем просто научить тебя, как ублажать мужчин.
— Что же? — удивилась она.
— Когда я закончу с тобой, моя голая красотка в бисерном ошейнике, Ты будешь очень сильно отличаться, от тебя теперешней.
Она смотрела на меня, молча и непонимающе.
— Я собираюсь превратить тебя в мечту мужчины об удовольствии, — объяснил я.
— Сделайте так, — попросила она, и приступила к своей трансформации.
— Пожалуйста, пожалуйста, — плакала девушка. — Не оставляйте меня! Я прошу Вас! Дотроньтесь меня еще раз, пожалуйста! Я прошу Вас, не оставляйте меня! Я не знала, что могло произойти что-то подобное этому! Пожалуйста, я прошу Вас, прикоснитесь ко мне снова! — Она умоляла меня сжимая в своих объятиях. Ее слезы вымочили мои руки и грудь.
— Ты просишь этого как рабыня?
— Да, Господин! Я умоляю об этом как рабыня!
— Замечательно.
— Какой же дурой я была, пока оставалась свободной женщиной! — прошептала она.
— Ты была всего лишь невежественной, — поправил я.
— Тогда я не знала, что значит быть рабыней, беспомощной и чувственной.
Я не отвечал.
— Я не знала, что такие чувства могут существовать, — всхлипывала она. — Я никогда не чувствовала ничего подобного этому. Они настолько подавляющие.
— Они связаны с господством и подчинением, — объяснил я.
— Когда я вам отдавалась, то боялась, что могла умереть, — призналась девушка.
— Это был всего лишь маленький рабский оргазм, — заверил я.
Она посмотрела на меня с любопытством.
— Вне того что Ты испытала, лежат безграничные горизонты экстаза. Я думаю еще ни одна женщина, не смогла достичь их.
— Это намного больше, чем просто физические ощущения, — признала она.
— Это является психофизическим. Это — неразрывное эмоциональное, физическое и интеллектуальное единое целое.
— Теперь, я буду нуждаться, в частых прикосновениях мужчины, — сказала она.
— Да, это так.
— Вы сделали это со мной, — упрекнула она меня.
— Это должно было быть сделано давно, — усмехнулся я.
— Но теперь, что я буду делать, если мужчина не захочет удовлетворять меня?
— Попытайся стать такой, чтобы он оказал тебе снисхождение, — предложил я.
Она вздрогнула. Теперь она была в намного большей власти мужчин, чем она когда-либо могла себе представить. Можно сказать, что с этого момента рабский огонь разгорелся в ее животе. Теперь, она была восприимчива к мучениям и лишениям рабыни. Свободные женщины, сексуальность которых обычно приглушена или вовсе задавлена, часто не в состоянии понять отчаяния и силы этих потребностей для страстной рабыни. Они думают, что они отличаются от невольницы, и относятся к ней как к низшему существу. Однако, будучи порабощены сами, они, конечно, быстро пересматривают свое мнение. Они, точно также, будут безнадежно стонать и царапать пол в их клетках, умоляя грубых надсмотрщиков об их прикосновении, и точно также в свою очередь станут презираться свободными женщинами, которых еще не успели поработить.
— Вы уничтожили меня для свободы, — сказала она.
— Ты возражаешь? — для вида удивился я.
— Нет, — засмеялась девушка. — Я хочу быть рабыней. Я полюбила быть рабыней.
— Это удачно, для того, чем Ты являешься.
— Я была рабыней в течение многих месяцев. Мне жаль только того, что все это время пропало впустую. Я до сего момента ждала возможности почувствовать, каково это быть, действительно быть рабыней.
— Что Ты чувствуешь к мужчинам теперь? — поинтересовался я.
— Они интересны и красивы, — ответила она.
— Красивы? — переспросил я.
— Для моих глаз, — улыбнулась рабыня.
— И что еще?
— Я знаю, что они — мои владельцы, что я нуждаюсь в их прикосновениях и что я хочу им служить.
— Можешь ли Ты представить саму себя стоящей на коленях перед мужчиной, и со склоненной головой, умоляющей его, подарить тебе свою ласку?
— Конечно. Теперь, когда моя сексуальность была пробуждена, по-другому и быть не может.
— А примет ли он твою мольбу?
— Я могу только надеяться, что он снизойдет до меня, — вздохнула она.
— Иногда он может пойти навстречу твоей мольбе, а иногда нет. Также помни, что могут настать времена, когда Ты будешь благодарна за такие непритязательные знаки внимания, как затрещины или пинки.
— Думаю, я должна буду принять то, что мне дадут. Ведь я — всего лишь рабыня, — покорно сказала девушка.
Я тогда снова взял ее, сжимая в объятиях.
— Да-а-а-о-о-у! — тяжело задышала она.
Я лежал на боку, а девушка аккуратно вкладывала мне в рот маленькие кусочки пеммикана. Я наслаждался видом девушки, кормящей меня. Чуть раньше она принесла мне воду из ручья в своем рту, но попить у меня не получилось, ибо при ее передаче, едва коснувшись ее губ, я почувствовал необоримое желание, приведшее к новому восторженному натиску. По окончании пришлось самому идти к ручью, чтобы утолить жажду.
— Солнце уже почти закатилось, — напомнил я.
— Значит, я должна быть возвращена в стадо, — простонала она. — Я должна быть привязана около деревни вместе с другими рабынями. Меня снова стреножат и за шею привяжут веревкой к столбу. Как я смогу теперь перенести, возвращение в стаду? — спросила она, несчастно глядя на меня?
— Честно говоря, я сомневаюсь, что теперь Ты пробудешь в стаде слишком долго, — успокоил я рабыню.
— Я теперь нуждаюсь в мужчине, — признала она. — Я сделаю все, чтобы он взял меня свой в вигвам, чтобы служить ему как рабыня.
— Ты теперь беспомощна, не так ли?
— Да, Господин, — улыбнулась она. — Мне можно покинуть одеяло?
— Да, — разрешил я.
Она подошла к маленькому лоскуту кожи, в который был завернут хлыст, подняла лоскут, принесла его и расстелила рядом с краем покрывала.
— Вы сказали мне, — улыбнулась девушка, — что это кожа, того же размера, что и циновки подчинения в Тахари.
— Да.
— Смотрите. Я встаю на колени на циновку, — сказала она с улыбкой, и низко склонив голову.
Я внимательно рассмотрел ее. Тысячи фрагментов воспоминаний всплыли в моем сознании: обширная, желтовато-коричневая пустыня Тахари, ее однообразие, ее барханы, караваны, оазисы и дворцы. В культуре Тахари у циновки подчинения свое особое место.
— Могут ли такие девушки как я, в Тахари становиться на колени на таких циновках? — поинтересовалась она.
— Да, — ответил я, и вновь пред моим глазами всплыли картинки многих таких рабынь, виденных мною, белокурых и красивых, стоящих на коленях на циновках перед их смуглыми владельцами.
— О-о-о! — закричала рабыня, сметенная с подобия циновки подчинения, схваченная и взятая.
Девушка вновь поднялась на колени передо мной. Ее голова склонилась.
— Я прошу Вашей нежности, Господин, — прошептал она.
Я улыбнулся. Хорошо ли она помнила начало нашей беседы?
Я посмотрел на солнце, проглядывающее сквозь листву деревьев, и подумал, что у нас еще есть время.
— Заслужи это, — велел я.
— Да, Господин, — сказала она, со счастливой улыбкой.
И мгновением позже я снова сжимал ее, стонущую и извивающуюся, в кольце моих рук.
— Нам уже пора расставаться, — напомнил я.
— Я знаю, — прошептала рабыня.
Я встал, и начал собрать свои вещи.
— Скатай покрывало, — приказал я, и она сделала это быстро и беспрекословно. Она опустилась на колени, прямо на землю.
— Свяжите мои руки, — попросила она, — как можно туже, чтобы я не могла ими пошевелить, и приведите меня в стадо, на веревке за шею.
— Нет. Ты назад Ты пойдешь, передо мной, спокойно, как подобает рабыне.
— Слушаюсь, Господин, — улыбнулась она.
Этой веревкой я перевязал свои вещи. С девушкой, предшествующей мне, я оставил маленькую рощу. Я лишь однажды оглянулся назад, посмотрев на то место, где я прекрасно провел время.