За этими невеселыми мыслями я даже не заметил, как заснул.
Проснулся я незадолго до рассвета. Было холодно и все еще достаточно темно.
Я задумался, как же так получается, что людям являются видения? Возможно, это происходит тогда, когда будет достаточно измучено их тело. Возможно, именно тогда оно передает требование мозгу относительно высвобождения видений. Конечно, это может послужить причиной веры в такие видения, и положить их в основание существования мира духов.
Конечно, измененное состояние сознания случается в местах видений. Но я полагал, что причиной тому могут послужить голод, жажда и одиночество. Иногда трудно различить сны и видения от фактов.
В действительности нет нужды в видениях. Сон сделает это.
Но некоторым людям не даются видения, и некоторые не могут вспомнить того, что они делали в стране снов, лишь только то, что они были там.
Но в таких случаях краснокожие милосердны. Они знают, что не все люди одинаковы. Достаточно попытаться увидеть сон, встретить видение, и тот, кто не может достичь этого, может купить таковое у другого, кому повезло больше, у того, кто разделит свое видение или сон с ним, или продаст ему тот, в котором он не нуждается. Точно так же можно подарить сон или видение кому-то, кому они необходимы, или кто хотел бы их иметь. Такие подарки, для краснокожего просто драгоценны.
Все, что ожидается от мужчины, это то, он пойдет в место видений. Это — его долг. Что еще он может сделать?
Магический помощник не идет, я сказал сам себе. Магический помощник не придет. Я пришел в место видений. Я выполнил свой долг. Я закончил с этим. И вдруг послышался шум. Я испугался, что это мог бы быть слин.
Я изо всех сил пытался хотя бы сесть, стоять я уже не мог. Послышался звук скользящих и скатывающихся вниз по склону камешков. Я опустил руку на рукоять своего ножа, единственное оружие, которое я мог иметь в месте видений. Но мои пальцы едва смогли охватить украшенную бусами рукоять, сомкнуть ладонь плотно уже не получилось. Я был слишком слаб.
Сначала я увидел голову существа, а потом и все тело появилось на скале. Оно присело, в нескольких футах от меня.
Оно было очень большим, гораздо больше слина. Я сложил руки на коленях. Существо подняло предмет, завернутый в кожу, который я заранее положил перед собой, и зубами сорвало кожу.
В полутьме было нелегко разглядеть черты лица или особенности тела.
Оно приблизилось, и взяло меня в руки, потом прижало огромные челюсти к моему лицу, и из своего желудка хранения, отрыгнуло воду в пасть, откуда постепенно, глоток за глотком, перелило мне в рот. Потом последовала очередь пережеванного до состояния жидкой каши мяса, точно также, извлеченного из желудка хранения. Мне пришлось приложить нешуточные усилия, чтобы проглотить это, но я это сделал.
— Ты — магический помощник Кахинтокапы? — спросил я на Кайиле, а за тем повторил по-гореански: — Ты — магический помощник «Того, Кто Идет Впереди»?
— Я — Зарендаргар, — послышалось из переводчика, на гореанском, — военный генерал кюров.
Глава 36Яма
Я внимательно изучал небо.
— Поторопись! — приказал я девушке.
— Да, Господин! — она сказала, нарезая ножом куски дерна.
Она укрывала каркас из веток и шестов, над ямой пластинами дерна с живой травой. Таким образом, трава не обесцветится в течение нескольких часов. Иногда в такой яме приходится выждать в течение двух, а то и трех дней.
Яма получилась приблизительно десять футов длиной, пять шириной и четыре глубиной. Этого должно быть достаточно, чтобы спрятать сковывающее бревно, охотника, и приманку.
Мы услышали крик пересмешника. Кувигнака заметил опасность первым.
— Ложись! — крикнул я, хватая девушку и бросая ее в высокую траву.
Я ругнулся, посмотрев вверх. Одинокий всадник, одни из Киниямпи, держал свой путь на северо-запад.
— Приступай к работе, — велел я рабыне.
— Да, Господин, — ответила она.
Сковывающее бревно притащили сюда еще ночью на двух кайилах. Грунт, вынутый из ямы, спрятали под кустарником или рассеяли в траве.
— Все готово, — доложила девушка, укладывая на место последнюю пластину дерна.
— Убери нож, которым резала торф в яму, — приказал я.
— Да, Господин.
Она закинула свой инструмент в яму через лаз, который мы оставили для входа. Этот нож представлял собой зазубренный, веслоподобный деревянный инструмент. Он используется, чтобы подрезать и снимать дерн, и в то же время может использоваться в качестве лопаты.
За тем я привязал один конец сделанной из сыромятной кожи веревки к ее правой щиколотке. Веревка была длиной приблизительно пятнадцать футов.
— Лезь в яму, — скомандовал я.
— Слушаюсь, Господин, — сказала рабыня, и покорно полезла в яму.
Я последовал за ней, и мы уселись внутри, лицом друг к другу. Сковывающее бревно оказалось слева от меня и справа от нее. Я двумя витками закрепил к бревну веревку, что была привязана к ноге девушки. К бревну уже была привязана и намного более крепкая веревка. Еще несколько веревок лежало у нас под ногами.
Я выглянул из ямы через небольшое смотровое квадратное отверстие. Размер отверстия был около восемнадцати дюймов. Подобное окно, только несколько меньше размером, было в другом конце ямы. У него было свое назначение. Сквозь отверстие просматривался участок неба, усеянный облаками.
— Теперь остается только ждать, — заметил я.
— Да, Господин.
Глава 37Что происходило в яме
— Ты — симпатичное домашнее животное, моя собственность, — сказал я.
— Спасибо, Господин.
— Возможно, я покормлю тебя, — пообещал я.
— Спасибо, Господин, — поблагодарила она, с надеждой в голосе.
— Ты можешь приблизиться, — разрешил я, и уточнил: — на четвереньках.
— Спасибо, Господин, — отозвалась рабыня, и, как было приказано, на четвереньках поползала ко мне. Мы находились в узкой яме. На моей ладони лежали маленькие кусочки пеммикана, которые она собирала губами. Как только крошки заканчивались, я добавлял следующую порцию и подносил руку к ее рту. Я чувствовал, как она целует и облизывает мою ладонь, подбирая с нее пеммикан. Я повторял эту процедуру раз за разом, наслаждаясь ощущением ее волос на моем теле, ее губ и языка на ладони. Она покусывала и целовала мою руку, изящно удаляя с нее крошки, ее голова следовала за моей рукой, которую я опускал ниже с каждым кормлением.
— Господин желает свою рабыню? — страстно прошептала она.
— Нет, — ответил я, сдерживая сам себя, и отталкивая ее. — Иди на свое место, рабыня.
— Да, Господин, — разочарованно вздохнув, сказала она, и поползла обратно.
— Я должен оставаться внимательным, — зачем-то объяснил я ей. — Я должен держать свои чувства в узде.
— Да, Господин, — улыбнулась рабыня.
Я отметил, что теперь она встала на колени на своем месте, а не села там как прежде. Впрочем я не нашел в этом ничего критичного, я же просто приказал, чтобы она возвратилась в свое место, и не определил как именно она должна была там сидеть.
Я бросил ей бурдюк с водой. Она поцеловала сосок, мягко и нежно, наблюдая за мной. А потом, неожиданно и вызывающе она быстрыми круговыми движениями облизала сосок, и снова поцеловала, потом взяла сосок глубоко в рот и подняла бурдюк, держа его обеими руками.
— Нет необходимости пить таким образом, — недовольно сказал я.
Она откинула голову еще дальше, и продолжала пить.
Держа бурдюка, высоко поднятым, наклонив голову назад, выгнув спину, что заманчиво приподняло ее груди, она коварно повернулась ко мне боком, демонстрируя мне себя в профиль.
Я затаив дыхание, наблюдал за тем, как она пила.
— Ты — похотливая рабыня, Мира, — сообщил я ей.
Теперь она повернулась ко мне животом, не переставая пить. Бурдюк закрыл от меня ее лицо, и она не могла меня видеть.
Сейчас, когда она не может меня видеть, а ее руки высоко подняты, и заняты, к ней можно легко приблизиться, и неожиданно, схватить или наброситься.
Я удивлялся сам себе, почему я до сих пор не разрешил ее носить одежду. Возможно, если бы я дал ей какую-нибудь одежду, то она бы меньше меня отвлекала. Нет, все же, когда рабыня одета, зачастую ее одежда служит не столько для прикрытия, сколько способом, заставить ее казаться еще более уязвимой, еще более беспомощной, и желает она того или нет, еще более дразнящие привлекательной. Одежда рабыни обычно немногим более чем приглашение к ее раздеванию и использованию. Ошейник, конечно, также, а она уже находится в ошейнике, хотя и ошейнике из кожаной веревки, делает ее изящно привлекательной, указывая на ее статус, показывая всем, что она — всего лишь прекрасная, находящаяся в собственности самка домашнего животного, и что с ней можно делать все, что кому нравится.
— Достаточно, — сердито прикрикнул я, и он наконец опустила бурдюк.
— Я и не собиралась пить слишком много воды, — невинно сказала она, затыкая сосок бурдюка кожаной пробкой.
Я забрал у нее бурдюк, и положил рядом с собой.
— Сидеть, — скомандовал я ей.
— Да, Господин, — отозвалась она, и послушно пересела с колен, опершись спиной стену ямы.
Но теперь она начала поигрывать с узкими, свисающими, концами кожаной веревки ее ошейника. Она, то крутила их в руке, то проводила по своему телу, то теребила губами, а иногда дергала за них, как бы ненамеренно намекая мне, таким образом, что ошейник был все еще завязан на ее горле.
— Господин, — позвала она.
— Да.
Она смотрела на меня, и, как будто не понимая, что она делает, подергивала концы веревки, держа их недалеко от своего тела. Этим она демонстрировала, как бы непреднамеренно, возможное использование концов веревки в качестве привязи.
— Что тебе еще? — раздраженно спроси я.
— Мне жаль, что я выпила так много воды.
— Мне кажется, что Ты устала, и должна отдохнуть — заметил я. — Ложись там, на своей стороне.