ой укол завершил дело. Девушки в Порт-Каре сделают почти все что угодно, лишь бы избежать веревки охотника на своей шее и держаться подальше от каналов. Конечно, для такой работы обычно используются только самые малоценные рабыни или девушки, которые, возможно, вызвали недовольство у владельца в каком-либо отношении.
— Вчера вечером, разве я плохо ублажила вас, разве вам не понравилось? — всхлипывала Мира.
— Да, — признал я, — Ты сделала все просто замечательно, и сегодня вечером Ты ублажишь нас снова, и так же превосходно.
Она застонала, представив, что ее снова ждет вечером.
— Сегодня Ты сделала все очень неплохо, — заверил я ее, — правда. Например, сегодня вечером у меня нет необходимости снова пороть тебя смотанной веревкой. Ты должна быть довольной.
— Да, Господин, — всхлипнула она.
— На самом деле, Ты сегодня просто молодец. Возможно, я сделаю тебе остроконечный пробой в ухе, или даже в обоих. Знаешь, так делают наши краснокожие друзья с призовыми кайилами, специально обученными для охоты или войны. Ты тогда будешь признана бесценной, обученной тарновой девушкой-приманкой.
Она испуганно вжалась в меня и заскулила.
— Это — шутка, — быстро объяснил я, видя реакцию Миры.
— Да, Господин.
Я видел, что она сейчас была не в настроении оценить такой юмор. Что до меня самого, не знаю, насколько это важно, но я не считал, что шутка была такой уж неудачной.
— Вам, и другим, совсем меня не жалко? — спросила девушка.
— Ты — всего лишь рабыня, — напомнил я.
— Конечно, Господин! Как глупо для меня, надеяться, что можно было бы пожертвовать хотя бы малейшую частичку жалости, для той, кто всего лишь рабыня! — горько проговорила Мира.
— Ты — только собственность, — сказал я, — ничего не стоящая, за исключением того, что у тебя могла бы быть некоторая невысокая цена в денежном эквиваленте.
— Да, Господин.
Я не видел причины сообщать ей, что рабыни — наиболее презираемые, но наиболее драгоценные и любимые из всех женщин. Будучи гореанкой, она и сама прекрасно об этом догадывалась.
— Но неужели господин не может, хотя бы иногда почувствовать некоторую малейшую привязанность к своей собственности, хотя бы как к домашнему слину?
— Возможно, но это же, не будет означать, что слин перестанет быть слином.
— Нет, Господин.
— Как и рабыня не перестанет быть рабыней.
— Нет, Господин.
Я нежно поцеловал ее.
— Но Вы же, чувствуете нежность ко мне, — сказала она. — Я — женщина. Я могу это сказать!
— Возможно, в конце концов, сегодня вечером, стоит выпороть тебя, — решил я.
— Нет, Господин, — взмолилась она, пытаясь опуститься на колени. — Пожалуйста, не надо!
— Не ожидай привязанности от своего господина, — сказал я. — Лучше надейся на то, что служишь ему с полным совершенством.
— Да, Господин.
— И даже если твой хозяин, любой хозяин, когда-то, будет подвигнут к тому, чтобы почувствовать к тебе нежность, или немного привязанности, несомненно, по глупости, помни, что это ничего не меняет, что Ты остаешься собой, всего лишь рабыней.
— Да, Господин.
— Даже самая любимая рабыня, если ее владелец окажется настолько глуп, чтобы полюбить рабыню, в конечном итоге, останется всего лишь рабыней, и не стоит ей забывать этого.
— Да, Господин.
Я снова нежно поцеловал ее.
— Вы можете сделать с нами все что угодно, не так ли? — спросила она. — Мы зависим только от вашего желания.
— Да.
— Пожалуйста, не выставляйте меня снова на привязи, Господин, — взмолилась рабыня. — Оставьте меня для только шелковой службы. Я буду стремиться всем сердцем, быть самой прекрасной и приятной рабыней.
— И это говорит та, кто была когда-то высокой Леди Мирой, — переспросил я, — та, которая раньше была гордой свободной женщиной Венны?
— Да, Господин.
— И теперь она ничто, лишь презренная рабыня?
— Да, Господин.
— Твое желание — ничего не значит, — напомнил я. — С тобой будет сделано все, что пожелают владельцы.
— Да, Господин.
— Возможно, теперь-то Ты немного лучше, чем прежде понимаешь, что это такое, быть рабыней, — заметил я.
— Да, мой Господин, — ответила она, и засмеялась, вот только в ее смехе, мне послышался оттенок сожаления.
— Что не так? — поинтересовался я.
— Насколько же высокомерно я относилась к рабыням в городах, когда я была свободной женщиной, как я презирала их, настолько беспомощных и униженных, в их шелковом рабстве, и вот теперь, как же я завидую их рабству!
Я улыбнулся.
— Как повезло им, стать нежными меленькими зверьками, проданными голыми с прилавка в павильоне продаж для плетей и цепей суровых владельцев. Все о чем им нужно волноваться, это жар кухни, кипящая вода прачечной, или быть изнасилованной молодыми, ищущими развлечений хулиганами, во время вечернего посещения магазина! Как тепло и безопасно им ночью запертым в их клетках, или заключенным в объятия, на мехах, или прикованным цепью в ногах постели их господина! Им нет нужды бояться слина или тарна! Все чего им надо бояться, это только своих владельцев!
— Ну, судьба рабыни в городах далеко не всегда так легка, — заметил я. — Большинство принадлежит одному единственному владельцу, и должны полностью участвовать в его домашней жизни. Тогда, как рабыни в каком-либо другом месте, полностью зависят от милосердия рабовладельца.
— Это не столь уж отличается от Прерий, — сказала она, — когда девушка наедине с хозяином, и когда шкура на входе в вигвам опущена и завязана изнутри.
— Возможно, — улыбнулся я.
— Но настолько же красиво в городах — башни, мосты, закаты, люди, цветочные киоски, рынки, запахи выпечки.
— Да, города красивы, — согласился я, вспомнив некоторые из самых красивых гореанских городов, которые мне посчастливилось увидеть.
— Когда-то я целый год прожила в Аре, — вспомнила она. — Неподалеку от моих апартаментов, была кондитерская. Какие изумительные запахи доносились из ее магазина. Вечером, незадолго до закрытия магазин, рабыни в коротких туниках и ошейниках, приходили и вставали на колени около открытого прилавка. Пекарь, который был мягкосердечным мужчиной, иногда выходил и с противня, высыпал им непроданную выпечку.
Я ничего не говорил, мне было интересно слушать откровения рабыни. Большинство рабовладельцев на Горе всегда стараются побольше узнать о своих рабынях. Не то, чтобы им была интересна прежняя жизнь их домашних животных, но это дает им еще большую власть над своей собственностью.
— Каким забавным это казалось мне в то время, — улыбнулась она. — Но также, я иногда задавался вопросом, была ли выпечка, купленная мной в том магазине, столь же приятна на вкус для меня, сколь и для тех девушек, что выпрашивали ее у прилавка. Они были настолько восхищены, получив ее! Насколько же она была драгоценна для них!
Я, молча, слушал и улыбался.
— Если я была рабыней в Аре, и мне разрешили бы сделать так, я думаю, что пошла бы в ту кондитерскую и точно так же как те девушки в туниках и ошейниках, стояла бы там на коленях, надеясь, что могла бы получить такое печенье, — призналась Мира.
Я улыбнулся. Насколько красива и беспомощна была она — моя рабыня.
— Посещая тот уличный магазинчик, я всегда была скрыта под плотной вуалью. Тот пекарь не узнал бы меня.
— Возможно, что некоторые из других девушек тоже когда-то были его бывшими клиентками, — предположил я.
— Возможно, — улыбнулась она. — Это — интересная мысль.
— Превращение из свободной женщины в рабыню, на Горе может произойти внезапно, — сказал я.
— Я хорошо знаю об этом, Господин, — усмехнулась Мира.
Иногда девушка может быть похищена прямо из ее собственной постели, изнасиловала и с мешком на голове принесла на невольничий рынок, и все это в течение той же самой ночи.
— Но, в целом, как же я презирала рабынь, как я их ненавидела! — горько призналась Бывшая леди Мира.
— Даже так?
— Вы знаете, каких рабынь я ненавидела сильнее всего, кого я больше всего презирала? — спросила меня рабыня.
— Нет, — сказал я, хотя уже догадывался.
— Рабынь для удовольствий! — воскликнула она. — Как я ненавидела их! Они были настолько красивы и желанны! Иногда я, взяв с собой плеть, шла на улицу и сознательно сталкивалась с одной из них, а затем, приказав ей лечь на мостовую, секла ее по ногам!
— Теперь, то же самое, может быть сделано и с тобой, — заметил я.
— Я знаю, — улыбнулась она.
— За что же Ты их так ненавидела?
— Им повезло быть в ошейнике, и мне нет! — призналась девушка.
— Получается, что Ты ненавидела их потому, что ревновала к ним, а в действительности просто завидовала им, — сделал я вывод.
— Да, я ревновала к их красоте и желанности. И завидовала их счастью.
— Ты знала это будучи свободной женщиной? — удивился я.
— Да, — признала она, — но я не думаю, что по своей воле согласилась бы на это.
— Лицемерие, это свобода свободных женщин, — отметил я.
— Но такая свобода не позволена рабыне, ведь так Господин?
— Нет, не позволена.
— Каждая женщина, в ее сердце, страстно желает встать на колени перед сильным мужчиной, покориться его плети, принадлежать, подчиняться, и знать, что у нее нет иного выбора, кроме как отдать ему всю свою любовь и служение, полностью, без остатка.
— Ни один рабовладелец не позволит своей рабыне отдать ему меньше, чем все.
— И рабыня желает отдать своему господину все, и даже больше, — ответила Мира.
— Ты счастлива, будучи рабыней? — поинтересовался я.
— Да, Господин. Никогда прежде, за всю мою жизнь я не была столь счастлива, как теперь, — призналась она.
— Просто, Ты оказалась на своем месте предписанном природой, — объяснил я.
— Да, мой Господин, — согласилась она, мимолетно целую меня.
— Думаю, теперь, тебе уже не надо завидовать рабыням.
— Больше я не завидую их рабству, — улыбнулась Мира, — теперь я и сама такая же рабыня. В своей неволе я стала такой же богатой внутренне и привлекательной снаружи, как они.