Наш разговор прерывает стрельба: отряд Федоренка завязал бой.
Спустя полчаса все стихает. Появляется Федоренко. Задание выполнено. Обоз разбит. Румынский взвод разгромлен. Пятеро солдат взято в плен. Один убежал верхом. Остальные убиты. Взяты трофеи: оружие, одиннадцать лошадей…
— Молодцы! — жмем Федору руку.
— Николай Дмитриевич! — говорит секретарь обкома, — а что, если пленных отпустить? Поговори с ними, пусть идут с миром. Они лучше контрразведки донесут.
Поручаю Котельникову устроить своеобразную «демонстрацию» партизанских сил, а сам беру переводчика Володю Черного и вместе с Федоренко иду к пленным.
Вокруг румын — партизаны. Одному из пленных медсестра Фира перевязывает на ноге рану.
— Вот видите! — толкует вражеским солдатам Вася Воробейник. — Еще полтора десятка румынских голов сложено. А кому из вас нужна наша советская земля?
Румыны молчат. Усаживаю их в круг, сажусь и сам рядом.
О положении дел на фронтах румыны имеют весьма смутное представление. Они опасаются, что война затянется, и румынские солдаты все погибнут. Ругают Гитлера и Антонеску.
С картой в руках пытаюсь растолковать пленникам: вот тут Волга, тут были вы с немцами зимой, а вот где Днепр. На восемьсот — тысячу километров назад отброшена немецкая армия. Под Курском и Орлом гитлеровцам устроен второй Сталинград. Красная Армия уже подошла к Крыму.
Переводчик Володя даже вспотел, но румыны явно безразличны.
— Вы — оккупанты! Вместе с немецкими фашистами вы принесли нам войну. Миллионы смертей, разорения. Ограбления. А партизаны — это народные мстители. Вы понимаете, что это означает?!
Тут врывается Георгий Свиридов, командир группы.
— Товарищ командир соединения! — делает он ложный доклад. — Докладывает комбриг девятой. Все десять отрядов моей бригады к походу готовы.
— Выступайте, — отпускаю Свиридова. Вижу, что наша «демонстрация» сил тоже проходит мимо румын. Сейчас им не до наблюдений. Они что-то говорят — быстро, взволнованно.
— Просят пощады, — переводит Володя.
Продолжаю:
— Есть, правда, и другой выход. Отпустить вас с миром. Партизаны так поступают, когда в солдатах вражеской армии видят друзей.
Румыны кивают головами и, размазывая по щекам слезы, робко улыбаются:
— Ла партисан, ла румын — товарищи.
— Партизаны и румыны — друзья! — переводит Володя.
Ну, ладно, поверим вам. Отпустим. А вы расскажите солдатам правду: что видели и что слышали в лесу. Это будет ваш вклад.
Румыны, конечно, согласны. Но я предупреждаю их:
— Только чтоб честно! Если обманете, тогда за вероломство поплатитесь.
Получаем новые заверения.
Садимся за накрытый стол — разостланную палатку. Наливаю ефрейтору спирту. Тот отрицательно мотает головой.
— Боится, — высказывает догадку Федоренко. — Думает, что отраву даем. Вам самому бы надо выпить. Но вы же непьющий, — смеется Федор. — Дайте мне.
Федор взял кружку.
— Смотри! Вот так у нас пьют за дружбу.
После Федора румыны стали пить. Сразу повеселев, они закусывают. Но ефрейтор продолжает отказываться. Выясняем — он крепких напитков не пьет. Пришлось подавать вино.
— Передайте солдатам, — говорим в заключение румынам, — чтоб не стреляли в партизан. Ведь никакой командир не уследит, куда стреляет солдат: в цель или в небо. А партизаны заметят, что пули свистят в небе, и тоже не будут бить румын.
Тут вновь появляется Котельников. Он тоже с ложным докладом.
— Товарищ командир соединения! — едва сдерживает он улыбку. — Еще две бригады донесли о готовности. Прикажете выступать?
— Да, пусть выступают.
Встаем из-за стола.
— Кто их выведет на дорогу? — спрашиваю Котельникова.
— Я поведу! И я! — вызываются бойцы. Заметив активность партизан и, видно, поняв ее по-своему, румыны вновь дрожат от страха.
— Выведи их сам, — говорю Котельникову. — Видишь, как они задрожали. Думают, что партизаны ослушаются и учинят расправу.
Взяв с собою политрука Клемпарского и бойца Бровко, он повел пленников.
Вернувшись, провожатые рассказали о заключительном эпизоде этой встречи. Румын вывели к опушке. Указали дорогу. Зашагали они как-то вяло, будто на ногах тяжелые гири. Потом и вовсе остановились. Постояли, боязливо озираясь, потом вдруг повернулись все разом и — бегом к партизанам. Подбежали и давай обнимать да целовать их.
— До последнего момента, — говорит Кузьмич, — они не верили в то, что мы их не расстреляем. Видно, здорово начинены их солдатские головы геббельсовской брехней о «лесных бандитах».
— Но теперь в них наверняка посветлело, — вставляет слово Клемпарский. — Особенно у моего глазастого.
— А почему ты считаешь его своим? — интересуется Егоров. — У тебя что, в Румынии кумовья есть?
— Кумовья не кумовья, а знакомый теперь есть, — улыбается он. — В бою познакомились.
Заметив, что его слова вызвали интерес, Клемпарский рассказывает подробности.
С момента встречи в бою и до расставания у него с глазастым были персональные взаимоотношения. Клемпарский выстрелил в него, но промазал. Тот успел спрыгнуть с повозки, залег и стал стрелять. Но не попал и он в политрука. Потом, когда румыны побежали, а наши бросились наперерез, подшефный Клемпарского опять подвернулся ему под руку. Партизан догнал его, схватил за шиворот, а тот наотмашь кулаком да за пистолет. Подоспел Николай Сорока. В партизанском лагере румын узнал того, с кем бился, и все время подозрительно поглядывал на политрука. Это он отказался от спирта. А вино для него нашлось как раз у Клемпарского. Пришлось политруку угощать вином того, с кем полчаса назад дрался. Румын выпил, но поверить в искренность угощения не мог. Боязнь не покидала его и при расставании на опушке. И, лишь прошагав вместе с солдатами с сотню метров, убедился: стрелять не будут, и первый бросился в объятия.
— Потом выхватил вот эту авторучку, — завершает политрук рассказ, — и протянул мне в подарок. А сам плачет от радости, смеется и что-то говорит благодарно так, но непонятно.
Мирное обхождение с пленными вызвало разноречивую оценку среди бойцов. Одни одобряли, другие беззлобно ворчали. Особенно после того, как поздним вечером произошла еще одна встреча с румынами.
Лес и горы потонули в плотной тьме, когда бригада построилась, чтобы перейти в тиркенский лес, к продовольственным базам. Ждем связных, ушедших снять заставы. Нет с нами и отряда Федоренко, который послан уничтожить повозки разбитого днем обоза.
В лесу тихо-тихо. Лишь где-то ухает филин, позвякивают котелки да ведра и ворчат нетерпеливые партизаны.
Вдруг: та-та-та! — в стороне, куда ушел Федоренко, резко стучит пулемет. Вслед за ним вспыхивает перестрелка.
Выбегаем на опушку. Место боя берем в «подкову», но бой угасает так же мгновенно, как и вспыхнул. Выясняется: у повозок встретились партизаны и румыны. В темноте сошлись вплотную, по разговорам опознали, что не свои, вступили в перестрелку и тут же разбежались в разные стороны, не причинив урона ни одной из сторон…
Утром мы расположились на вершине горы Седло.
Завтракаем. Говорим о самолетах — не придется ли к вечеру вновь шагать на аэродром. Потом разговор возвращается к румынам.
— Петр Романович, — говорю секретарю обкома. — Ты слышал вчера, что говорили в колонне?
— Слышал, — спокойно отвечает он. — Накидали нам ребята черных шаров. Но спешить с выводами не будем. Думаю, что румыны не умолчат, расскажут о спасении. И станут скрытыми побратимами.
— Вообще-то румыны-побратимы у нас уже есть, — вспоминаю я о том офицере, который предупреждал нас о сентябрьском походе немцев в лес. Петр Романович живо интересуется: кто он, где служит, что может сделать для нас? Исчерпывающие ответы он получает не на все вопросы. Румынский офицер связался с нами недавно. Личной встречи с ним не было. Петр Смирнов и Георгий Калашников, ходившие на связь с ним, сейчас в рейде. Придут — пригласим румына в лес.
— А дублеры-ходоки к нему есть?
— Есть.
— Давайте ускорим эту встречу, — настаивает Петр Романович.
Зову разведчика Войтеха Якобчика. Он моментально является. Как всегда выбрит, опрятно одет, в хорошем боевом настроении. Бойко рапортует и приветствует.
— Белла, как живешь? — обращаюсь к словацкому другу, усаживая его рядом.
— Добре. Ако повсегда, на все сто.
— Скажи, ты сам встречался с тем румынским офицером, который предупредил нас о походе немецкой дивизии в лес?
— Встречався, — отвечает Белла. — Вин приходив на Феодосийску, тридцать, и передав ти висти.
— А вы условились о пароле и местах последующих встреч?
— Ни, не умовились. Я ему понукав, ако по-вашему, предложував, але вин сказав, що сам буде приходювать.
— Напрасно, — сожалеем мы.
— Ато вин надо, то я знайду его.
— Как же ты его найдешь? — спрашивает Петр Романович.
— Ако вин найшов менэ, тако я найду его.
Слушаем план действий Беллы.
Хозяйка его квартиры пойдет на Феодосийскую, тридцать, к Александру Скрипниченко. Тот найдет подпольщика Владимира Филатова, который укажет адрес румынского офицера.
Предупредив Беллу о необходимости быть осторожным, чтобы не навредить румынскому офицеру, поручаем организовать встречу.
Через три дня мы получили сообщение Беллы о времени и месте встречи, и вот мы с Петром Романовичем на явке.
…Ночь. Лес тихо шумит. Мы с группой Григория Костюка на лесной опушке близ урочища Ой-Яул. Костра не разжигаем. Холодно. Прохаживаемся, все чаще поглядываем на стрелки часов. Как медленно движется время! Наконец наступают назначенные двадцать три часа. На лесной дороге приглушенно урчит автомобильный мотор. Костюк идет на место встречи и возвращается оттуда с Беллой.
— Прицестовали[58],— вполголоса говорит словак. Идем к криничке и там на поляне, залитой мягким лунным светом, встречаем румына. Он высок и широкоплеч, в офицерской шинели, туго обтянувшей полную фигуру.