Наконец машина сделала резкий поворот вправо и остановилась.
— Ви жив, Алеша? — Словаки развернули брезент, и Леша увидел их улыбающиеся лица.
В это время из-за горы выкатил медный диск луны. Длинная гряда гор, холмистое предгорье, кварталы города — все щедро залито лунным светом.
— Да, не партизанская ночь, — заметил Алексей. — Но отступать не будем. Чапаев никогда не отступал!
Оставив машину возле пруда, парни прокрались к стене мясокомбината. Когда часовые ушли в дальний конец, Лешиным лазом все трое проникли на баз.
…К полночи «заготовительная» операция была окончена. Алексей и словаки пришли на Новосадовую, двадцать четыре, в квартиру подпольщицы Лиды Котляровой. Алексей нарезал хлеб. Ян расставлял тарелки. А Ладиславу Лида делала перевязку руки, которую ушибло во время операции на мясокомбинате.
Ладислав с восхищением говорил:
— Лида, вы должны поверить: Алеша корову подняв на кузов. Взяв корову на плечи, ако барашку, и подняв.
В разговор вступает и Ян.
— Мы маемо любовь до русских. У них красива сила и душа. У Алеши багато силы, дружбы и смелости…
Так благополучно закончилась первая совместная операция со словаками.
Прошло двое суток, Осипов почему-то на связь не пришел. Наступило время возвращения в лес. Но возвращаться было не с чем. И разведчик решил: надо идти к Осипову в концлагерь…
…Вечером на Речной улице вдоль стенки концлагеря лениво шагает полицейский.
Вот он подошел к углу, машинально оборачивается и шагает обратно. Вслед за ним выскальзывает словацкий солдат с пистолетом и бесшумно движется следом за полицейским.
Позади словака вдоль стенки крадется человек в лохмотьях военнопленного. Под восьмым стояком проволочного заграждения, которое тянется поверх стены, он подпрыгнул и, подтянувшись на руках, отцепил нижнюю проволоку. Через проделанный лаз быстро переметнулся на другую сторону стенки.
Словак, пройдя за полицейским с полсотни шагов, круто свернул на другую сторону улицы, так и оставшись незамеченным.
А Алексей, чей прыжок в лагерь прикрывал словак, уже перебрался на сук тутового дерева. По его стволу он спустился на крышу здания и скрылся в слуховом окне. Остаток ночи он провел в дальнем углу безлюдной прачечной на ворохе белья, накрывшись несколькими одеялами.
Утром, когда прачечная ожила, ночной гость нагрузившись узлами стиранного тряпья, смешался с другими обитателями лагеря. Через некоторое время он появился перед рабочим столом врача Осипова.
— Здорово, Николай Петрович!
От неожиданности из руки врача выпал карандаш. Осипов вздрогнул точно от выстрела.
— Леш-ш-ка! — постепенно пришел в себя Осипов. — Сумасшедший. Тут землю фашисты переворачивают, ищут…
— Это — их дело.
— А ты, небось, прямо с минами и листовками?
— Это — мое дело.
— Мы горим. За мной следят. Я поэтому не хожу на явку.
— Не горели, доктор, и не погорим. Нет такого фрица, которого нельзя провести. В изоляторе есть кто?
— Никого.
— Порядок! Дай листок бумаги и пиши покрупнее: сыпняк, сибирка или еще что- нибудь. За этой вывеской просижу день. А вечером, с этим же хламом, — указал он на узлы белья, — опять нырну в прачечную и ночью — дай бог ноги. Кстати, эта поклажа мне понадобится в изоляторе. В нее заверну лесную посылку.
Обмакнув карандаш в чернила, Осипов выводил буквы. А Лешка передавал новости:
— Запомни, Николай Петрович: Ладислав Томаш, кличка — Славик. Пароль явки: «По вашим желаниям». Отзыв — «С русскими». Это солдат-словак. Их часть стоит на Караимской, пятьдесят, шестьдесят восемь и семьдесят. Через Славика, если потребуется, сдублируешь связь. С ними пока никого не знакомь. Условься и о знаках явки на новых местах. Он знает два моих лаза. К вам меня провожал. И на мясокомбинате был. Парень надежный. Смелый. Будет носить передачи пленным. Если что, спасайся с их помощью.
Доктор намазал клеем объявление и повторил про себя:
— Ладислав Томаш… Славик… По вашим желаниям… С русскими.
Вскоре на дверях изолятора появилась табличка:
ТИФ! НЕ ВХОДИТЬ!..
На следующий день Калашников должен был встретиться с Алексеем Шерстюком, который наблюдал за редактором фашистской газеты «Голос Крыма» Быкавичем, сдать ему маломагнитную мину, предназначенную для уничтожения Быковича, и вернуться в лес.
Выйдя на Пушкинскую, Калашников вдруг услышал:
— Лешка!? Здоров!
Алексей опешил. Перед ним стоял… Ющенко: тот самый Алексей Ющенко, что был четвертым в кубрике корабля на Тихоокеанском флоте и который, по словам Бабушкина, убежал к японцам. Одет просто: кепка, ватник…
— Не узнаешь? Хорош друг!
Калашников почувствовал, как его охватила ненависть. «Шлепнуть бы тебя, гадина! Раздавить!» Поступил же разведчик по-иному:
— Ющенко?
— Он самый.
Обнялись, расцеловались — и это выпадает на долю разведчика. «Немцы, значит, перекупили тебя; изменник», — мелькнула мысль.
— Пошли! — с места в карьер пригласил Ющенко, беря Алексея об руку. — Позавтракаем. Поговорим.
— Я занят… — притворно упирался Калашников. Потом согласился.
«Ну что ж, поговорим. „Подцепить“ надо тебя».
Пока шли, Калашников рассказал о себе: работает кузнецом в общине Акшеихского района. Приехал за углем и металлом.
Их встретила жена Ющенко — красивая блондинка, средних лет. Роскошная сервировка стола, богатая обстановка, шинель и фуражка офицера СД в прихожей — все заметил острый глаз разведчика. Его любопытство удовлетворял не в меру расхваставшийся хозяин: оказалось, что он — инспектор фашистских тюрем.
Едва начался завтрак, как в комнату вбежала большая овчарка. Следом за нею вошла модно одетая девушка со стеком.
— Мама! Со мною Костя и его друг.
Минуту спустя вошли офицеры СД. Знакомство, минутная суета за столом, и за завтраком уже сидела вся компания. Напротив сел друг Кости. В противоположность Косте, говорящему по-русски, он молчал, часто поглядывая на Алексея.
Завтрак затянулся: тосты, закуски, опять тосты.
Было очень жарко, да и оделся Алексей тепло, собираясь в лес. Кроме того бросало в жар от острых взглядов, которые метали на него то хозяйка, то Костин друг. А Костя подсел к Алексею вплотную, и, положив руку на колено партизана, спрашивал:
— Скажите откровенно: что говорят русские крестьяне по поводу мира с Германией?
— Русские всегда за мир. За справедливый, конечно, — отвечал партизан, отправляя в рот кусок ветчины.
В кармане Калашникова лежала мина. На колене, чуть пониже кармана — рука немца. Алексей чувствовал себя так, будто у ног его шипел готовый взорваться снаряд.
Пот заливал глаза, но доставать платок из кармана брюк было опасно:
— А что они понимают под справедливым миром? — не унимался Костя…
Все время, пока прощался с Ющенко и договаривался с ним о новой встрече, пока шагал по улицам и находился в квартире Лидии Котляровой, казалось: обильно течет пот, острыми взглядами в душу лезут жена Ющенко и молчаливый фашист, Костя прощупывает разговором о мире, а его рука все еще сжимает колено и вот-вот «накроет» мину.
На Садовой, двадцать четыре, Калашников инструктировал Лиду:
— Если Ладислав или Ян приведут человека и тот назовет себя «Медик» — спрячь его в подземелье. А если словаки скажут, что «Медику» нужны медикаменты, передай им мины и гранаты.
— Понятно, Леша.
— А теперь беги к Дусе Глобиной. Скажи: через полчаса буду у нее. Прямо сейчас идем с ней в лес.
— Днем? В лес? — остановилась в растерянности Лида.
Не бойся. На рожон не полезу. Вот погляди. Алексей достал из бокового кармана пиджака две бумажки и прочитал:
— «Предъявитель сего Аджи-Умеров Аблямит является учителем Тернаирской школы Симферопольского района…» А это вот — пропуск в Симферополь. Сейчас проставлю в нем дату и — морской порядок.
— Все равно, Леша, днем в прилесной зоне опасно, — тревожилась Лида. — Хватают там без разбору.
— Все наше дело, Лидуся, опасное.
— Дождись ночи, — упрашивала она Лешу.
— Нельзя, Лидуха. Важная встреча произошла. Пойми! Операция новая подвернулась. Слетаю в лес и вернусь. Беги! Времени у меня в обрез.
…До села Тернаир, где кончался рейд «учителя Аджи-Умерова» и начинался бросок партизанских ходоков, оставалось еще километра три.
С мешком за плечами Алексей Калашников шел впереди. За ним спешила помощница — Дуся Глобина, низенькая толстушка. Она то и дело перекладывала с плеча на плечо свой тощий мешок, часто семенила короткими ножками, стараясь не отстать.
Не оборачиваясь, Алексей торопил девушку:
— Прибавь оборотов, курносая. Не отставай!
Та нагоняла, потом вновь оказывалась позади.
— Шире шаг, Дуся, шире!
— Вон, на бугре жандармы!
Алексей не сбавляет шаг. И не поворачивает головы.
— Вижу, — спокойно роняет он. — Идем, Дуся, не бойся.
Девушка бегом догоняет Калашникова. Семенит рядом. Кажется, что она старается спрятаться за его сильную фигуру. А слева, по склону холма, вытянувшись в цепь, с винтовками наперевес бегут жандармы. Их много — больше сотни, пожалуй.
— Прямо на нас наступают! — голос девушки дрожит. — Бежим, пока не окружили.
Калашников стал. Строго глядит в округлившиеся от страха глаза девушки.
— Дуся! Слушай меня! Учитель Аблямит и его жена рады жандармской охране. Понимаешь? Рады. Перестань пучить глаза. Улыбайся! Слышишь? Улыбайся! И когда они прибегут, тоже улыбайся!
— Хорошо! — мучительная улыбка кривит кругленькое личико девушки.
Калашников видит на лице Дуси страх и понимает, что в этом страхе — опасность.
Надо немедленно подавить его. Иначе…
И он раскатисто смеется.
— Ха-ха-ха! Не могу! Ей-богу, не могу! Кто ж так улыбается?
Пристальный взгляд девушки не отрывается от лица Алексея. Постепенно его спокойствие передается и ей. Углы пухленьких губ приподнимаются в улыбке — робкой, но все более похожей на настоящую.
— Вот это другое дело.