Разгулялась ненастная ночь. Неспокойны, как эта ночь, и думы словаков.
Их пока горстка. Это простые солдаты: стрелки и пулеметчики, шоферы и пекари. Они искренне любят народ и ненавидят врагов, потому и восстали против зла и начали служить высокому долгу.
Национальное единство. Солдатская солидарность. Этим моральным силам придана антифашистская направленность. С огнем гнева в сердцах и с оружием мести в руках многие сыны Словакии уже перешли на советскую сторону и служат делу освобождения и своей, словацкой, родины.
Есть чем гордиться подпольщикам. Есть о чем подумать. Стоят они на новом рубеже своей жизни. Настало время и им, организаторам солдатского подполья, повернуть против Гитлера оружие. Возможности их нелегальной работы в дивизии исчерпаны.
Жак давно уже подпольщик. Он, как и Виктор Хренко, Войтех Якобчик и многие другие антифашисты, покинувшие «Рыхла дивизию» или ушедшие в подполье, заочно приговорен к смертной казни. Выход один: передав дела подполья тем, кто вне подозрении, уйти. Куда? Проторенные дороги в крымские леса не закрыты. Они только удлинились. Туда надо двигаться, к партизанам, в строю которых уже стоят словаки. Уходить нужно немедленно. Пройдет два-три дня, и будет поздно.
Спят Большие Копани. Шумит, воет ветер. Моросит осенний дождь. Степь плотно окутана тьмой. А по пекарне движутся тени.
— Каждую минуту будьте готовы, — приказывает только что избранный командир.
— Да, да, Юрай.
— Вы, Томчик и Лилко, автомашины держите наготове.
— Все будет, Юрай.
— Шмид и Дудашик! Вы берете пулемет… А вы, хлопцы, делаете запас патронов и гранат!..
— Будем стараться.
— Николай! А проводники будут?
— Будут, Юра. Проводники готовы.
Николай Горной отводит командира в сторону.
— Юрай! Тут скрывается один словак по имени Цирил. Я хочу познакомить тебя с ним: может, и его в лес возьмете?
— Как его фамилия?
— Не узнал. Он скрывает фамилию.
— Бери и его.
Кончив работу, они покидают пекарню; группами и в одиночку исчезают в плотной темени ночи.
…Знакомым, скрытым ходом Николай Горной взобрался на чердак. Разбудил Цирила и раскрыл принесенную сумку с едой.
— Дякую, пекне, — сразу набрасывается на еду словак.
— Цирил, как твоя фамилия?
— Я уже поведал тебе. Ако найду проводника на крымский лес, тогда скажу. И еще скажу. Николай! Ты русский человек. Что не убегаешь до партизан? Куда клонишься? Я не русский, але клонюсь до русских. Не служу гитлерови, седем раз арестованный був.
Так и не назвал опять Цирил свою фамилию. А Николай не открыл ему тайну о Жаке, тоже скрывающемся то у местных жителей, то на квартирах у солдат.
Двадцать первого октября поехали мотоциклом в Воинку: Цирил в коляске, Николай на заднем сидении, за рулем словак Иозеф Грман.
Когда подъезжали к Воинке, Грман на ходу крикнул:
— Може, прямо на лес, до партизанов двинемо?
И весело засмеялся.
В Воинке Николай привел Цирила во двор сапожной мастерской, оставил за сарайчиком. Скоро пришел с широкоплечим мужчиной среднего роста в комбинезоне и фартуке мастерового.
— Саша, сапожник, — так представился хозяин мастерской. Выслушав просьбу Цирила о проводнике в лес, пожал плечами.
— Не скажу точно. Но молва ходит, будто есть тут партизанские проводники. Поищи, может, найдешь.
Потом добавил тихо:
— Слышал я, будто по одному перебежчику они не водят. Ты подбери группу, тогда…
От этих слов у Цирила на сердце стало легко-легко. Захотелось обнять сапожника, расцеловать, как самого любимого человека…
…Пришел двадцать второй день октября. Воскресенье. В общинном дворе играет оркестр. Командиры пытаются поднять настроение словацким солдатам.
Кое-кто из солдат пришел. Появились и девчата. Начинаются танцы.
Тут как тут и пекари. Только пляшут они не с девчатами. Танцуют и:
— Павел! Твое авто наготове?
— Да.
В другой солдатской паре то же:
— Франтишек! Пулемет будет?
— Будет.
То один, то другой уходит в глухой конец двора, там через лаз проникает в сад, скрывается в кустарниках. В зарослях шелестит шепот:
— Юрай! Все наготове.
А перед самым вечером вдруг новости:
— Юрай! Возьмем и вот этого парня, Грмана Иозефа. Дуже он хочет в лес, — просит Николай Горной и тут же представляет своего помощника-мотоциклиста.
А Грман добавляет:
— И моего приятеля возьмите, Иозефа Белко. Я ему рассказал.
— А кто тебе разрешил? — обеспокоенно спрашивает Жак.
— Мы клялись вместе убежать.
— Клятву принимали?
— Да.
Когда стемнело, Жак зашел на квартиру к Николаю Горному. К подпольщику подошла дочь хозяйки Елена.
— Юрай! Желаю тебе и всем вам удачи.
— Дякую! Але про яку удачу ты ведаешь?
— Про крымскую, партизанскую.
Жака бросило в пот.
— Ты чо кажешь? У нас нема думок про партизанов.
Елена улыбается.
— Юрко! Про ваш отъезд знают все девчата, успевшие познакомиться с твоими друзьями. Любовь, когда она настоящая, имеет свои правила. Она сильнее ваших тайн. Ясно?
Хорошо, что от Цирила Зоранчика приехал связной, и час отъезда приблизился.
Зоранчик со своей группой в соседнем селе Брылевка. Отъезд назначил на двадцать часов сегодня. Но у него сорвалось с автомобилем — угнали по срочному приказанию в Мелитополь. Юраю с группой на своем транспорте надо прибыть в Брылевку к двадцати ноль-ноль.
— Это кстати. К двадцати, то есть через час, все будут в Брылевке.
Но тут, в Больших Копанях, рухнуло главное: машины Лилко и Томчика тоже взяты в рейс под Мелитополь[67]. Павел и Рудольф сказались больными. И только благодаря этому им удалось отвертеться от поездки.
Жак пригласил Иозефа Белко. Он тоже шофер. Его машина в полной готовности, и сам он просится в группу. Правда, путевка и пропуск выписаны на выезд в три часа ночи.
— Белко! — твердо говорит Жак. — В семь сорок пять вечера чтоб было авто.
Понял?
— Да, Юрай, машина будет…
Выход из тупика найден. Но как медленно тянется время!.. Наконец, стрелки показывают заветные девятнадцать часов сорок пять минут. Юрай — в пекарне. С ним — восемь человек. Подходят еще два солдата. Это патрульные — свои.
— Шмид и Дудашек в секрете. При них пулемет. Заберем.
— Добре, — отзывается Жак. — Сейчас подкатит Белко, погрузим хлеб и…
Командир подносит к глазам руку с часами:
— Восемь вечера, а Иозефа с машиной нет.
Не подкатила семитонка и в половине девятого. И в девять. Напряженное нетерпение переросло в тревогу. Неспокойны и патрульные. Что это? Арест? Провал?
Опасаясь, как бы не схватили всех, командир выводит из пекарни свой отряд, вблизи ставит скрытого наблюдателя, отсылает дозорных, поручает предупредить ребят в секрете. Сам же идет к квартире Белко, подкрадывается к окну и… Глаза его вспыхивают гневом: в освещенной комнате за столом, уставленным бутылками и закусками. — Иозеф, начальник пекарни стотник Нитрай и хозяйская дочка рядом с ним.
«Предатель!» — обжигает мысль.
Но в это время из-за стола поднялся Нитрай и направился к двери. Жак отскочил от окна. Выждал, когда начальник удалился, и бросился к Иозефу.
— Ты что же это?!
— Стой, сумасшедший! — едва успел проговорить Иозеф. — Не видел разве? Приперся начальник к хозяйской дочке. Усадил и меня ужинать.
— Если через десять минут не будешь у пекарни…
Еще не прошли назначенные десять минут, а к дверям ожившей пекарни подкатил грузовик. Из рук в руки передавались мешки, распираемые буханками хлеба, ящики с патронами. Все это быстро скрылось под брезентом в кузове машины.
Взвизгнула дверь, звякнул замок и заревел мотор.
Где теперь патрульные? Где те, что сидели в секрете? На их поиски уходит время. Тревога нарастает.
А впереди масса препятствий и опасностей. В Больших Копанях — патрули. В Брылевке и в Каланчаке — немецкие гарнизоны. На Турецком валу застава. А в Крыму! Жесткий режим ночного движения по дорогам! Там десятки гарнизонов. Дороги контролируются. И еще предгорная зона Крыма!
На сборы потрачено немало напряженных минут. Но вот машина двинулась. Патрули в Больших Копанях не встретились. А в Брылевке новая задержка. Оказалось, что Цирил понял опоздание как сигнал провала и, побоявшись, как бы не накрыли всех разом, отправил людей по домам.
Опять пришлось тратить время на сборы. Наконец поехали. Благополучно миновали часовых в Каланчаке. Прошел еще час с небольшим, и вот — Перекоп.
У контрольного поста, широко расставив ноги, стоит высокий немец. Его длинная рука высовывается из прорези плаща, как шлагбаум.
— Хальт! Хальт! [68]
Семитонный грузовик подкатил вплотную к стражу. Юрай Жак открыл дверь кабины и, не скрывая раздражения, скороговоркой бросил по-немецки:
— В штаб армии. С особым и срочным пакетом. В эсдэ. Попутно — хлеб в госпиталь. Вот пропуск.
Два длинных пальца стража потянулись к бумаге, а на холодный металл спусковых крючков легли почти два десятка словацких пальцев. Одно запрещающее слово гитлеровца, одно его движение и — схватка. Но, осветив лучом фонаря фальшивый пропуск, немец привычно махнул рукой и пренебрежительно бросил:
— Фарен зи вайтер[69].
Автомобиль быстро набрал скорость. Отдалившись от заставы, Белко погасил фары, и грузовик исчез во тьме ночи. Он быстро скользил по степной равнине, мчась на юг, к спасительным горам.
Теперь успех зависел от скорости движения.
— Скорее! Скорее, Иозеф! — поглядывая на часы, торопит шофера Юрай.
Мелькают километровые столбы. Уже оставлен Армянск. Воинка. Тут ждет Саша-проводник. Вот его дом. Как только машина остановилась, скрипнула калитка.
— Поехали!
В соседнем селе ждут еще двое русских. Они бежали из лагеря. Подобрали и их.