Чешский опыт позволил экономистам расширить пространство применения термина «финляндизация»: под ним стали понимать не уникальную модель взаимодействия Финляндии с Советским Союзом, а общую ситуацию, когда малое государство получает условия для экономического рывка за счёт стратегического партнёрства с большой соседней страной, приобретая взамен на отказ от застарелых исторических распрей и политических разногласий большой гарантированный рынок сбыта и ресурсы для экономического развития. Чехия и Германия, Дания и Германия, Норвегия и Швеция, Беларусь и Россия.
Беларусь — это единственная из постсоветских республик, которая пошла по пути финляндизации, причём в гораздо более ярко выраженной форме, чем сама Финляндия после Второй мировой войны.
Не просто нейтралитет, а союзное государство с Россией и участие во всех проектах экономической реинтеграции постсоветского пространства. Не просто дружеские отношения с соседней страной, а позиционирование себя частью русского народа, не желавшего распада СССР, но теперь развивающегося в рамках альтернативного государственного проекта. Не просто забвение старых обид, а общая с Россией историческая политика с культом Великой Отечественной войны в основе.
При этом, безусловно, то же, что было у Финляндии, — извлечение максимально возможной экономической выгоды от союза с Россией.
Но и уязвимость такой модели развития та же, что была у сотрудничавшей с Советским Союзом Финляндии. После коллапса социалистической экономики и развала СССР Финляндия пережила такой экономический кризис, что с ним может сравниться кризис того же периода в бывших советских республиках.
Белорусская экономика под влиянием кризиса в России и Украине 2014–2015 годов тоже переживает тяжёлые времена: не такие тяжёлые, как финская после распада СССР, но похожие. Тем не менее Финляндия сегодня является полноценной скандинавской страной с инновационной экономикой, растущим населением и очень высоким уровнем жизни. Секрет её успеха оказался не в том, что Москва по льготным ценам продавала Хельсинки сырьё и втридорога покупала у Хельсинки промышленную продукцию, а в том, что Финляндия оказалась эффективным обществом, модель развития которого оказалась способной преодолеть кризис.
Беларусь — это тоже эффективное общество. У неё всегда хватало проблем и сейчас их много, но у этой страны сохраняется потенциал для роста.
Главный вывод из четверти века постсоветского развития Беларуси состоит в том, что эта страна сохранила потенциал для развития: при всех её многочисленных трудностях, в стратегическом отношении у Беларуси сохраняются все шансы преодолеть эти трудности и расти.
Крайне вульгарны и примитивны в этой связи объяснения, что вся модель экономического развития республики основана на спонсорстве, оказываемом ей за союзнические отношения с Россией.
Во-первых, сохранить и развивать все экономические связи с рынками на Востоке — это был выбор, который белорусское руководство сделало, тогда как другие бывшие советских республики от этого выбора отказались.
Во-вторых и в-главных, мало получить деньги, куда труднее их эффективно освоить. Беларусь за 20 лет не стала коррупционной чёрной дырой, в которой бесследно пропадают российские деньги. Объяснять её нынешнее развитие льготными российскими тарифами на нефть и газ — явное упрощение действительности. Белорусская модель состоялась, потому что выбор такой модели был выбором здорового общества.
Поэтому эта страна может вырваться из общей для стран Восточной Европы тенденции к архаизации и деградации.
У Беларуси сохраняется человеческий потенциал для развития. В ней через пару десятилетий не будут жить одни пенсионеры и чиновники. Все признаки современности и прогресса в Беларуси стали возможны благодаря тому, что не произошло отречения от прошлого, от советского социализма. Поэтому советское в Минске и других белорусских городах повсюду соседствует с современным, не вступая в конфликт друг с другом.
Прибалтика свою экономическую модель выстроила на конфликте с прошлым: на отторжении собственной истории и экономики. Такой подход стал одной из главных причин уничтожения промышленного потенциала Литвы, Латвии и Эстонии.
Прибалтийская деиндустриализация — результат соединения объективных причин разрушения производства с осознанными усилиями прибалтийских элит в этом направлении. Советские (и досоветские) заводы, доставшиеся в наследство Литве, Латвии и Эстонии, были нерентабельны, энергозатратны, нуждались в оптимизации управления, технологической модернизации и последовательной государственной политике, направленной на их сохранение в условиях рыночной экономики.
Но никакой государственной политики правительства Литвы, Латвии и Эстонии не проводили: власти этих стран умыли руки, вручив судьбу предприятий «невидимой руке рынка». Национальное производство не принималось в расчёт при разрыве хозяйственных связей с постсоветским пространством, создании зоны свободной торговли с ЕС, вступлении в ВТО. Вильнюс, Рига и Таллин не лоббировали интересы своего производителя во время переговоров о членстве в ЕС, как это делали чехи и поляки, — они готовы были вступить в Евросоюз на каких угодно условиях (см. главу 3).
Промышленные предприятия из-за такой политики оказались обречены на гибель в условиях глобального рынка. Их изначальную неконкурентоспособность сделали непреодолимой потеря рынков сбыта на востоке, утрата связей с предприятиями-смежниками и заполнение внутреннего рынка качественной и дешёвой продукцией транснациональных корпораций.
К этому добавлялась системная работа собственных правительств по добиванию большой индустрии.
Пришедшим к власти в Прибалтике националистам были невыносимы «советские монстры»: гигантские фабрики и заводы рассматривались ультраправыми не иначе как «наследие оккупации», от которого они обещали избирателям избавляться ещё во время борьбы за восстановление независимости в позднюю перестройку.
Обретя всю полноту власти, националисты немедленно принялись за исполнение своих обещаний. Их подталкивало ещё и то, что в рабочих коллективах фабрик и заводов были сильны левые, просоветские настроения, к тому же промышленность была сектором экономики, в котором было занято наибольшее количество русскоязычных. Профсоюзы могли стать основой для политической самоорганизации просоветского населения и бросить вызов формирующейся этнократии.
Поэтому прибалтийские правительства в своих усилиях по ликвидации «наследия оккупации» доходили до шагов, направленных непосредственно на уничтожение предприятий. Правительство Латвии, например, за годы реализации телекоммуникационной реформы отдавало все подряды западным фирмам, не дав ни одного заказа латвийскому заводу ВЭФ, созданному первым латвийским правительством на первом году существования Латвийской республики (1919) как раз для коммуникационной реформы. Неудивительно, что от легендарного завода, на котором трудились 20 тысяч человек, ныне остались пустыри и развалины.
Ещё одной причиной разрушения прибалтийской промышленности была политика Брюсселя, в котором были сильны лоббисты западноевропейского крупного бизнеса, не заинтересованного в том, чтобы после вступления в ЕС постсоциалистических стран у их спонсоров появлялись конкуренты на востоке.
Поэтому тем странам Центральной и Восточной Европы, которые не были готовы отстаивать свои национальные интересы (к таковым безусловно относились страны Прибалтики), делалось «предложение, от которого невозможно отказаться»: вступление в ЕС в обмен на отказ от национального производства.
В случае Литвы, Латвии и Эстонии, правящие националисты которых сами были заинтересованы в уничтожении и уничтожали «советских монстров», такое предложение было принято с восторгом.
Классика жанра — ликвидация Литвой Игналинской АЭС. В атомной энергетике на действия Еврокомиссии влияет французское атомное лобби, которое после большого расширения ЕС 2004 года по понятным причинам не было заинтересовано в конкуренции с «Росатомом» на едином европейском рынке. Поэтому Евросоюз вынудил несколько бывших социалистических стран, включая Литву, закрыть свои АЭС советского производства. В каждом случае это объяснялось разными соображениями: пугали параллелями с Чернобылем и необходимостью сотрудничать с «Росатомом». Хотя, скажем, Финляндия вошла в состав Евросоюза в 1995 году с действующей советской АЭС Ловииса, которая работает до сих пор и является одним из столпов экономики Суоми — страны-донора ЕС.
Однако Хельсинки в Евросоюзе в привилегированном положении, а вот Вильнюс Еврокомиссия поломала через колено, вынудив закрыть атомную станцию, несмотря на многочисленные просьбы литовского правительства, доказательства экспертов, свидетельствовавших о безопасности Игналинской АЭС, и даже всенародный референдум, на котором большинство литовцев высказались за сохранение атомной станции.
Самый резкий контраст между положением Прибалтики в Евросоюзе и положением Беларуси в Союзном государстве и ЕАЭС: Брюссель вынудил литовцев закрыть атомную станцию, лишив Литву одной из основ для самостоятельного экономического развития, а Москва белорусам атомную станцию строит, создавая тем самым фундамент для самостоятельного экономического развития Беларуси.
И Беларусь, и Прибалтика извлекают дивиденды от интеграционных проектов, в которых они участвуют, но эти дивиденды принципиально различны. Союзное государство с Россией позволило Беларуси сохранить индустриальную экономику: поставки российских энергоресурсов по внутренним ценам и гарантированные рынки сбыта в России поддерживали белорусское производство, сохраняли рабочие места и удерживали население от трудовой миграции.
Евросоюз сначала разрушил прибалтийское производство, лишив Литву, Латвию и Эстонию возможности самостоятельного экономического существования, а затем перевёл страны Балтии на «искусственное дыхание» прямых и косвенных дотаций из еврофондов. В результате главным бонусом от европейской интеграции для Прибалтики оказалась свобода перемещения по ЕС: если бы не единый европейский рынок труда, то безработным в При