Дети, пойманные на грани
Раньше мне так хотелось убивать, что подходил к людям и говорил: «Я убью для тебя кого угодно за пачку сигарет».
Меня как психолога, который работает в психиатрической больнице для детей и подростков, часто просят оценить риск насилия у пациента-подростка. Каждый год один-два таких случая касаются потенциальных школьных стрелков. В этой главе представлено пятеро таких детей.
Разговор с потенциальным массовым убийцей — напряженный и сложный опыт. Иногда они закрываются, думая, что чем меньше скажут, тем лучше. Другие очень дипломатичны и небрежно занижают свою угрозу. Несмотря на все серьезные доказательства, они демонстрируют поразительные умения списать их на не более чем простые недоразумения. Другие потенциальные убийцы удивительно открыто говорят о своих смертоносных планах.
Подростки, которых я обследовал, действительно собирались устроить бойню или всего лишь фантазировали о насилии? Стали бы они убийцами, если бы их не раскрыли? На эти вопросы я не могу ответить наверняка. Но могу ответить на другие: встраиваются ли эти несостоявшиеся стрелки в три категории? Насколько они похожи и/или отличаются от настоящих стрелков? Выделяется ли у них какая-либо грань стрелков, представленная в предыдущих главах?
Искусство творческого разрушения
Джонатан меня беспокоил. У него были планы; большие планы. Но не те, что греют сердце родителей — или кого угодно. Это был миловидный, умный, воспитанный 17-летний юноша из полной семьи среднего класса, проживавшей в богатом пригороде в Коннектикуте. У него были покладистые родители, которые ему доверяли и давали полную свободу. Казалось, ему особо не на что жаловаться в жизни. Однако жалобы у Джонатана были. И планы. Если конкретно, то семь. Семь вариаций на одну и ту же тему: массовое убийство людей в школе.
Планы Джонатана варьировались от поджога школы и убийства конкретных учеников до расстрела случайных жертв и взрыва школы. В некоторых планах сочетались разные элементы. Например, по одному он бы расставил бомбы в стратегических точках, чтобы обрушить здание, а потом расстреливал бы тех, кто выбегает из школы.
Последний план напомнил мне о том, что собирался сделать в «Колумбайне» Эрик Харрис. Вообще-то об Эрике Харрисе напомнили сразу несколько черт Джонатана. Однако не так-то просто убедить родителей, что их ребенок — потенциальный массовый убийца. В случае Джонатана родители уже жалели о своем решении отправить сына в больницу, хоть и знали о его суицидальных и преступных наклонностях. Они не сомневались, что перегнули палку. Несмотря на фиксацию Джонатана на бойне, они настаивали, что он добрый мальчик и никогда не делал ничего плохого. Они просто не верили, что он когда-нибудь воплотит мысли в жизнь. На их взгляд, кровожадные планы — всего лишь способ выпустить свой гнев.
Они могли быть и правы. Гораздо больше людей воображают акты насилия, чем совершают. Может, он никогда бы не осуществил свои планы. Да и как родитель может поверить, что его любимый сын — потенциальный массовый убийца? Однако я отвечал за оценку риска, и в моем представлении то, что Джонатан не делал ничего плохого, не имело значения. Стандартное правило для предсказания поведения — о будущем поведении лучше всего говорит предыдущее. Однако со школьными стрелками это правило не работает. У некоторых стрелков не было никакой истории насилия, а потом они взрывались. Мог бы Джонатан последовать по их стопам? Это казалось вполне вероятным.
Я сказал, что Джонатан напоминал Эрика Харриса, но это правда только отчасти. Еще он напоминал Дилана Клиболда. Эрик и Дилан так отличались — как же один человек может напоминать сразу обоих? Более того, что можно почерпнуть у человека, который никого не убивал, а только посвящал значительное время размышлениям об убийстве? К счастью, Джонатан отличался не только интеллигентной речью, но и необычной открытостью о своих мыслях, чувствах и переживаниях.
В семье не было ни насилия, ни жестокого обращения. Оба родителя работали и жили в доме в хорошем районе. Район находился в «бедной» части городка, на самом деле совсем не бедной — просто не такой поразительно богатой, как весь остальной городок. Джонатан был скромным и послушным ребенком. В начальной школе значительных проблем с поведением не наблюдалось. Однако потом Джонатан стал одержим девочками. Когда его отвергли богатые девочки, Джонатан стал мечтать об их убийстве. Он заявлял: «Я знаю, без них мир станет лучше». Свою ненависть он оправдывал тем, что этих девочек заботят только деньги.
Что насчет положения Джонатана в обществе? Его задирали или маргинализировали? Родители говорили, что Джонатан всегда нравился сверстникам. Джонатан мне сообщил, что он даже популярен. Впрочем, добавил, что у него «серьезные проблемы с самооценкой» и что он считал себя неудачником. Рассказывал о комплексах и одержимости своей внешностью, о том, как пользовался «огромным количеством продуктов для кожи». Таким образом, неуверенность и низкая самооценка Джонатана — результат не издевательств в школе, а его собственного проблемного самовосприятия.
Неуверенность в себе выливалась в частые перемены его образа и групп общения. Мать говорила, что Джонатан «становится тем, с кем дружит». Отчаянная неуверенность в себе и готовность стать кем-то другим напоминает о неуверенности Дилана, который преобразил себя в Эрика.
Так каков уровень риска у Джонатана? Он демонстрировал множество черт, которые можно видеть у школьных стрелков. Например, интересовался огнестрельным оружием и оружием массового уничтожения. Родители сообщали, что он ходит на оружейные сайты в Интернете. На вопрос об этом он ответил, что его интересуют «оружие и творческое разрушение — разные способы убивать». Родители Джонатана сообщали, что он пользовался оружием в гостях у кузена. Он умел стрелять, и метко. Мне он сказал, что, если бы захотел, смог бы собрать бомбу. Джонатан говорил, что, хотя он сомневается, сможет ли убить человека, приставив ствол к голове, он точно может убить на расстоянии — из снайперской винтовки или с помощью бомб.
Как и другие школьные стрелки, Джонатан расчеловечивал намеченных жертв. Говорил, что у них нет «сердца и души» и что «без них мир станет лучше». В отношении убийства он говорил: «С этим у меня нет моральных сложностей». У него явно отсутствовала эмпатия — не только к намеченным жертвам, но и к невинным людям, которые погибнут при нападении. Хоть он критиковал бойню в «Колумбайне» как раз из-за гибели невинных, в его собственных планах они тоже погибали. В ответ на эту претензию он просто отмахнулся и сказал, что это неизбежно. Больше того, он мне говорил, что его первоначальный интерес к убийствам принял форму планирования «убийств случайных людей». А также, как и у многих школьных стрелков, у Джонатана случались «утечки» — он делился планами со сверстниками. Как минимум с одним другом рисовал схемы нападения на школу.
Джонатан очень чувствительно относился к отвержению и вопросам статуса. Как отмечалось выше, школьные стрелки экстремально реагируют на все, что может угрожать их личности или принизить их. Острее всего чувствительность Джонатана проявлялась с девочками. То, что он называл себя неудачником, указывало на проблемы самовосприятия и статуса. Фиксацию на статусе показывала и его сосредоточенность на богатых девочках. Неприязнь Джонатана к богатым ребятам напоминала тирады Эрика Харриса о богачах. Как и у Джонатана, у Эрика семья была не бедной — средний класс. И все-таки Эрик зафиксировался на тех, кто выше его по экономической лестнице.
Джонатан демонстрировал этнические предубеждения. Увлекался неонацистскими группировками. Еще на него сильно повлиял «Колумбайн»: он мне говорил, что называет себя членом Мафии в тренчкотах[15] — компании учеников, куда, как считалось (ошибочно), входили Эрик Харрис и Дилан Клиболд, — и говорил, что отождествляется со стрелками. О «Колумбайне» он сказал: «Всячески поддерживаю».
Вдобавок у Джонатана имелись сложности с управлением гневом: «Определенно — я могу взорваться». Он рассказывал о случаях, когда «бьет все, что попадается на глаза». У Эрика Харриса тоже были сложности с управлением гневом и взрывные приступы ярости, когда он пробивал стены.
Джонатан — как, возможно, и все школьные стрелки, — любил жестокие игры и жестокие фильмы. Насилие вообще являлось для него важным источником развлечения. Он увлекался кровавыми образами и любил «придумывать самые извращенные способы изуродовать человеческое тело». Эта тяга к пыткам напоминала о текстах Эрика Харриса.
В общем, Джонатан был как Эрик из-за отсутствия эмпатии, фиксации на оружии и насилии, увлечения нацистами, чувствительности к статусу, расчеловечивания окружающих и садистского удовольствия от фантазий о способах увечить человеческие тела. Он был как Дилан из-за депрессии и глубоких комплексов, податливости характера, постоянного суицидального мышления, сокрушений из-за отказов девочек и восприятия себя неудачником. Он сочетал ярость и садизм Эрика с терзаниями и депрессией Дилана.
Но являлся ли Джонатан настоящей угрозой? Я думаю, что да. Положительный момент — по его собственному признанию, он не стал бы осуществлять свои смертоносные планы по двум причинам. Во-первых, он не хотел расстраивать родителей. Впрочем, он добавил: «но заберите родителей — и тогда запросто» он сможет убивать. Это не обнадеживало. А что, если Джонатан, как Кип Кинкл, убьет своих родителей? Тогда барьера не останется. А если родители и будут живы, возможно, его подтолкнет за грань новый отказ девочки. Вторая причина не убивать — он сомневался, что готов расстаться со своей жизнью, чтобы «сделать мир лучше». Он не хотел провести оставшиеся годы в тюрьме. Но что, если бы у него усилились суицидальные наклонности? Если он больше не захочет жить, но все еще будет переполнен гневом, тогда что помешает ему воплотить свои планы?
Поэтому его уверения, будто он не осуществит свои планы, для меня не имели веса, особенно в свете других его комментариев. Однажды он сказал: он не попытается воплотить планы, но если кто-нибудь даст ему оружие, то он им воспользуется. Он уже знал как минимум одного ребенка, дома у которого хранилось оружие. Наконец, он заявил, что за время госпитализации его не покинули мысли об убийствах: «Когда я отсюда выйду, будут думать о том же самом». Это не утешало.
Только укрепляя мою озабоченность, родители Джонатана недооценивали масштаб его поведения. Несмотря на то что они знали о его суицидальных и убийственных мыслях, они заявляли: «Мы не уверены, что его так обязательно класть в больницу». Хотя он много лет склонялся к самоубийству, они сказали: «Мы не думаем, что он правда это сделает». К тому же, даже зная о его планах убийств, заявляли: «Он очень рассудительный, любящий, умный ребенок, который никогда на это не пойдет». Говорили, что не хотят быть алармистами. И все же важно отметить, что бывают случаи, когда поднять тревогу — еще не значит быть алармистом.
Как Джонатан встраивается в типологию, представленную в шестой главе? Без истории жестокого обращения и психотических симптомов он не подпадал ни под категорию травмированных, ни под категорию психотиков. Но был ли он психопатом? Да. Он демонстрировал отсутствие эмпатии, равнодушие к невинным людям, которых планировал убить. Он сказал, что не испытывает нравственных колебаний из-за намерения избавить мир от людей, казавшихся ему нежелательными, и ему нравилось выдумывать способы увечить человеческое тело. Еще у Джонатана были взрывной характер, увлечение оружием, нетерпимость, притягивающая его к движению неонацистов. В этом смысле он напоминал Эрика Харриса. Также казалось, что он мастер самопрезентации. Родители не сомневались, что он ласковый и добрый мальчик. А Джонатан тем временем рисовал схемы школы и думал, где расставить бомбы и устроить снайперскую позицию. Хоть родители и знали о его тяге к убийствам, с моей стороны потребовалось немало усилий, чтобы убедить их продолжить лечение.
Конечно, Джонатан — уникальная личность и во многом отличался от Эрика Харриса. Он мог выдержать больше стресса. У Джонатана не было крайнего нарциссизма Эрика, хоть он и считал себя лучше намеченных жертв. Еще у него не было хулиганского поведения Эрика. Случай Джонатана расширяет спектр стрелков-психопатов, но все же он подходит под эту категорию.
Неморгающие глаза
Я никогда не встречал человека, который совсем не моргает, но Кайл был к этому близок. Он специально тренировался, чтобы моргать как можно меньше, потому что, когда ты моргаешь, ты уязвим. Моргать — настолько автоматическое и необходимое поведение, что в способности Кайла подолгу таращиться было что-то пугающее. У этого низенького щуплого 14-летнего паренька из большой семьи, живущей в пригороде Нью-Джерси, были темные глаза, что все буравили и буравили одну точку. Сидеть с ним в больничной палате было жутко. Он странно и пристально вперялся в меня неморгающим глазами. Следил за моим взглядом и, если я нарушал зрительный контакт, тут же проверял, что такого происходит сзади него, что привлекло мое внимание. Он следил за переменами в освещении и тенями, потому что это означало, что поблизости ходят люди. Еще он натренировался чутко спать, потому что «я не хочу закончить с ножом в спине».
Такой уровень бдительности, известный как «сверхбдительность», ожидаем у ребенка, который стал жертвой физического или сексуального насилия. Однако в случае Кайла такой предыстории не было. Он жаловался, что над ним много издеваются в школе, но его рассказы казались расплывчатыми, а школа их вовсе опровергала. Кайл говорил, что его мучают уже семь лет и, хоть он учился в разных школах, к нему якобы приставали, куда бы он ни шел. Возможно, здесь действовало две динамики. Во-первых, Кайл действительно был странноватым. Даже мне, психологу, привычному к самому широкому спектру подростковых кризисов, находиться в присутствии Кайла было необычно. Его странность легко могла привести к тому, что сверстники начнут его избегать или дразнить. Во-вторых, из-за сверхбдительности и паранойи он превратно толковал социальные ситуации и преувеличивал негативную реакцию сверстников. Более того, он сказал, что других ребят в школе задирают так же, как его, но они с этим справляются. Значит, он понимал, что его реакция отличается от реакции большинства. Его настолько беспокоило кажущееся издевательство, что какое-то время он обучался на дому, чтобы избежать ровесников.
Даже если он говорил правду о трениях с детьми, еще он прибавил, что год назад собрал бомбу и собирался взорвать людей в школе. Он рассказывал мне, что планировал нападение в стиле «Колумбайна». Впрочем, бомбу не обнаружили, и так и не прояснилось, собирал он ее или нет.
Кайла три раза помещали в больницу по разным поводам, в том числе риск самоубийства, риск убийства и симптомы психоза. Хотя каждый раз мне представлялась возможность провести его оценку, психологические тесты не давали особых результатов. Либо он отказывался их проходить, либо проходил, но практически ничего не рассказывал о симптомах. Он не раскрывался во время бесед и не любил, когда я делаю заметки. Он был слишком большим параноиком, чтобы доверять мне личную информацию.
Как ни иронично, если о чем-то Кайлу и было комфортно рассказывать, так это о своей паранойе. Он говорил, что ищет смысл во всем, что происходит, запоминает обиды, часто верит, что им пользуются, и старается не выдавать о себе много, потому что боится, что это применят против него. Он сказал, что ему некомфортно в толпе, потому что не получается избавиться от мысли, что его ограбят или изобьют.
Мать отметила, что с недавнего времени Кайл решил, будто за ним наблюдают или следят. Когда он входил в комнату, где разговаривали пациенты, сразу подозревал, что говорили они о нем. Кайл обвинил мать своей девушки, что она следила за ними до ресторана, потому что видел, как на парковку ресторана въехала машина той же модели, что и у нее. В представлении Кайла это однозначно говорило, что мать девушки следит за ними.
Кайл сказал, что задается вопросом, не «сумасшедший» ли он — из-за того, как отличается от остальных. Еще рассказывал, как ему трудно думать о чем-то одном — говорил, что его мысли «разбегаются». Ко времени третьей госпитализации его состояние, казалось, ухудшилось еще больше. Он сообщал о зрительных галлюцинациях — он видел детей из школы, которые якобы над ним издевались. Еще слышал голоса, приказывавшие убивать этих школьников. Несмотря на фиксацию на виктимизации, он не давал никаких подробностей об издевательствах, а школьная администрация по-прежнему настаивала, что никакого значительного притеснения нет. Таким образом, казалось вероятным, что либо Кайл неправильно понимает социальные интеракции, либо преувеличивает поведение сверстников.
Куда в типологию можно поместить Кайла? Странное поведение и заметно нарушенное функционирование в обществе предполагают шизотипическую личность. Шизотипики не только крайне нервозны и неумелы в социальных ситуациях, но и часто их социальный дискомфорт проявляется в виде паранойи. Также Кайл сообщал о слабых зрительных и слуховых галлюцинациях — а у шизотипиков бывают психотические симптомы в умеренной форме. В его случае можно было поставить и диагноз «шизофрения», а его страх за свой разум и дезорганизация мыслей предполагают, что, возможно, в этом направлении он и двигался. Он четко дал понять, что скрывает бо́льшую часть информации. Дополнительные данные не помешали бы, но деталей уже хватает, чтобы поместить Кайла в категорию психотиков.
Все пятеро стрелков-психотиков, рассмотренных в этой книге, были параноиками. Ни один из них, насколько это можно установить, не проявлял такую сверхбдительность, как Кайл. Впрочем, они сильнее страдали от параноидного бреда. Например, сильно развился параноидный бред у Майкла Карнила, Кипа Кинкла, Эндрю Вурста и Чо Сын Хи. Конечно, возможно, что и у Кайла начался сложный параноидный бред, но он в этом просто не признавался. На основании же того, что он рассказал, баланс симптомов Кайла отличался от присущего стрелкам-психотикам, но он явно относится к категории психотиков.
Бомбы — это прикольно
Грэм был ни в чем не виноват. Да, он увлекался взрывчаткой и сборкой бомб, но просто для развлечения. И да, у него имелся список тех, кто ему не нравится, и он писал рассказы о том, как взрывает людей, но это просто самовыражение, способ выплеснуть гнев. В отличие от пациентов, признающихся в своих смертоносных планах, Грэм настаивал, что его ложно обвиняют в опасном поведении. Впрочем, родители так не думали. Они не только отправили его в больницу, но и вызывали полицию. В конце концов, собирать бомбы — это незаконно, а список жертв уже говорит о риске массового убийства.
Грэм был смышленым, симпатичным 14-летним мальчиком. Он жил в полной семье в городке на севере Нью-Йорка. Насколько я мог установить, дома не существовало насилия или других серьезных проблем. И все же что-то было не в порядке. Грэм угрожал расправой сестре и родителям. Конечно, бывает, что родным сгоряча говорят «я тебя убью». Очевидно, в случае Грэма родители предпочли не рисковать.
В целом, говорила мать Грэма, отношения у них хорошие. Еще Грэм ладил со сверстниками — до пубертатного возраста. В 13 лет он резко сменил круг общения и начал дружить со старшими детьми. Бросил некоторые хобби и стал слушать жестокую музыку, рисовать свастики и сатанинские символы. Затем начал запираться у себя в комнате, курить марихуану и выплескивать гнев на окружающих. Он стал неуважительным ко всем, но особенно — к матери, часто называл ее «сукой» в лицо. Впрочем, обзывательства — еще мелочи по сравнению со случаем, когда он напал на нее и прижал к полу. Этот случай в совокупности с угрозами расправой и привели его в больницу.
Грэм был одарен в механике, однажды сам собрал трубчатую бомбу. Хотя он отрицал убийственные наклонности, своей любви к пожарам и взрывам он не скрывал. Грэм считал, что его любовь к взрывчатке совершенно естественна. Говорил, что собирает и взрывает бомбы строго для развлечения, не для разрушения.
Кроме развлечений со взрывчаткой Грэм составил список тех, кого терпеть не может. Попало туда и имя его сестры, а также ребят из школы. Он говорил, что ненавидит сестру, но его единственная причина для ненависти — что она любит диско. Еще он говорил, что ненавидит отца из-за его «дурацких правил». Хотя смог назвать только одно задевающее его правило — не гулять по выходным допоздна. Веских причин для ненависти к сестре или отцу не существовало. Грэм не признавался, почему в список попали имена других детей: он их просто не выносил, и все. Не было свидетельств, что Грэм жертва издевательств или других притеснений в школе.
А нападение на мать? Что он сказал об этом? Ну, они поссорились, и она начала перечислять наказания за его поведение, которые ему показались неразумными. Он ее толкнул и завалил на пол. Грэм сказал, что на самом деле ни в чем не виноват, и пытался логически объяснить свое поведение. Во-первых, он оправдал нападение тем, что «она сопротивлялась» — как будто он ожидал, что она должна реагировать пассивно. Во-вторых, сказал, что если бы мать была сильнее его, «то сама поступила бы точно так же». Впрочем, никаких свидетельств, что она обращалась с ним так в детстве, не было.
Грэм сожалел о своем поступке, но не так, как следовало бы. На вопрос, как он относится к инциденту, он ответил, что ему «довольно неприятно». На вопрос «почему» он сказал: «Я не хочу быть здесь [в больнице], мне сюда не нужно». Таким образом, раскаяния или чувства вины из-за нападения на мать он не выказывал. Единственная причина его переживаний — то, что его положили в психиатрическую больницу.
Наконец, кроме угроз расправой членам семьи, составления списка жертв и создания бомб Грэм написал для школы рассказ о том, как расстреливает и взрывает тех, кто ему не нравится. По словам Грэма, жестокий рассказ — это просто способ выпустить гнев. Он твердо стоял на том, что не смог бы убить человека.
Возможно, он говорил правду. Возможно, он не намеревался осуществить нападение. Однако слишком часто школьные стрелки писали рассказы о смертельных нападениях, которые потом воспроизводили в реальности: вспомним Майкла Карнила, Эрика Харриса, Дилана Клиболда, Джеффри Уиза и Чо Сына Хи. А также Кипа Кинкла, который, как и Грэм, собирал и детонировал взрывные устройства, чтобы выпустить гнев. Слишком уж много флажков, чтобы проигнорировать случай.
Что показало психологическое обследование Грэма? Его профиль личности выявил яркие антисоциальные тенденции и делинквентное поведение, а также черты нарцисса. Он говорил, что считает себя лучше большинства, что ему нравится находиться в центре внимания и что он готов на все, лишь бы выделиться из толпы. Хотя профиль не указал на симптомы депрессии, в прошлом Грэм от нее страдал. Например, когда с ним рассталась девушка, он впал в депрессию настолько, что задумался о самоубийстве.
Что мне бросилось в глаза в Грэме — для мальчика его ума он демонстрировал поразительное непонимание серьезности своего поведения. Он был в ярости из-за того, что родители выдали его полиции, но спокойно признавался в создании бомб, отлично зная, что это незаконно. Он легкомысленно относился к нарушению закона, но бесился, что родители привлекли к делу полицию. Он отказывался брать на себя ответственность за свое поведение и в том, что оказался в больнице, винил только родителей.
Очевидно, Грэм подходит к типу психопата, хотя с некоторыми отличиями от стрелков, кого мы рассматривали раннее. Как и у других, у него проявились антисоциальные и нарциссические черты. Он был одержим взрывчаткой. Был лишен эмпатии и раскаяния. Злился и ненавидел членов семьи и ровесников. Впрочем, не имелось никаких признаков садизма. Он безжалостно напал на мать, но это видится импульсивным поступком в состоянии аффекта, который он чувствовал себя вправе совершить, а не желанием получить удовольствие от власти.
А еще мало что указывало на ранимость. Он не демонстрировал депрессии или тревожности. Единственным признаком ранимости стала прошлая депрессия после разрыва. Таким образом, тогда как Джонатан явно переживал стресс, Грэм выглядел сравнительно свободным от психологических мучений. Он жил с гневом, но в отрыве ото всего остального — в себе или в других.
Пристрастие к убийству
Роджер пугал — просто откровенно пугал. Он спокойно делал самые хладнокровные заявления, что я слышал от пациента. Небрежно рассказывал, как продумывал «от нечего делать» серию убийств, словно это развлечение. Говорил: «Раньше мне так хотелось убивать, что подходил к людям и говорил: „Я убью для тебя кого угодно за пачку сигарет“». Заявлял, что ему не интересны деньги, только опыт убийства. Когда я спросил, как он, по его мысли, почувствует себя после убийства, он ответил: «Мне кажется, я вообще ничего не почувствую». Потом задумался и сказал: «Скорее всего, мне настолько понравится, что захочется повторить. У меня наверняка появится пристрастие». На тот момент Роджеру было 17 лет.
Этот довольно низкий и толстый молодой человек попал в больницу по паре причин. Во-первых, он с такой яростью напал на мать, что оттаскивать его пришлось двоим людям. Она сказала, что если бы никого рядом не было, то Роджер наверняка бы ее убил. Еще Роджер подумывал купить автоматическое оружие, пойти с ним в школу, расстрелять одноклассников и застрелиться самому.
Роджер был родом из маленького городка в Западной Вирджинии. В детстве у него не было друзей — не из-за того, что его избегали, а потому что он не видел в друзьях смысла. Когда к ним домой приходили дети и звали его поиграть, он отказывался. Ему просто было неинтересно.
Роджер увлекался войной и обожал военные фильмы. В конце концов благодаря интересу к войне он нашел толк от других детей. Он предложил ребятам младше его военные игры и воссоздания битв. Роджер в роли сержанта учебки был довольно строг с «новобранцами».
В сержанта учебки Роджер играл и дома. Его мать была разведена, и Роджер старался контролировать, с кем она встречается. Он не одобрял, что она работает продавщицей в продуктовом магазине, потому что ему было за нее стыдно, и уговаривал сменить работу. Смеялся над попытками его воспитывать. Наконец, когда она попыталась утвердить авторитет, он на нее напал. Короче говоря, Роджер считал себя главным.
Справедливости ради следует сказать, что Роджер не всегда вел себя так холодно и деспотично. Когда мать болела, он ухаживал и заботился о ней. Еще он заявил, будто извинился перед ней за нападение. Сказал мне: «Мне правда жаль, что я ее поранил». Вот только мать утверждала, что перед ней Роджер не извинялся. Больше того, по ее словам, он вообще редко извинялся или раскаивался.
Каким Роджер был в школе? По его словам, задирой. Он говорил, что уже пять лет мучает детей. Он к ним приставал, запугивал, завязывал драки просто потому, что ему это нравилось. Он сказал, что получает удовольствие от причинения физической боли другим.
Впрочем, в одиннадцатом классе приставать начали к нему. Внезапно ситуация перевернулась, и ему это вовсе не понравилось. Он сказал, что если парня, который над ним издевался, застрелят, то так ему и надо. Еще Роджер сказал, что если жертвы в «Колумбайне» дразнили убийц, то они заслужили смерть. Впрочем, мысли Роджера об убийствах предшествовали столкновению с задирой. Роджер мечтал о кровавом беспределе и школьной стрельбе уже задолго до травли.
Во время психологического обследования Роджер согласился сотрудничать. Его характер поражал уровнем садизма и отсутствия эмпатии. Этот человек мог беспечно нарушать социальные нормы и чужие права. Он удовлетворял свои потребности за счет других. Мало того, получал от этого удовольствие. Эта часть профиля не удивляла, учитывая, как откровенно он рассказывал о своих кровожадных позывах.
Но и это еще не все. У Роджера выявился высокий уровень социальной неуверенности в себе. Ему было некомфортно со сверстниками; он чувствовал себя исключенным из общества. Его частичка хотела сблизиться с другими, но он не знал, как добиться тесных отношений, и слишком боялся отказа, чтобы рисковать. Похоже, единственным известным ему способом взаимодействовать с другими являлись сила и запугивание. Но хоть это и давало мимолетное удовольствие, все же не наполняло жизнь смыслом.
Более того, тестирование показало, что у Роджера значительные симптомы депрессии и самообесценивания. Он был невысокого мнения о себе. На самом деле даже считал, что хронически поддерживает саморазрушительное поведение. Он сам себе был худшим врагом и вместо того, чтобы удовлетворить истинные потребности, только зарывался глубже. Три года назад он приставил к запястью нож, но так и не решился покончить с собой. В последнее время он планировал закончить школьную стрельбу самоубийством.
За наглостью хулигана Роджер оказался неуверенным в себе мальчиком с тревогами и социальной неполноценностью. Как и Эрик Харрис, он справлялся со своей слабостью доминацией. Эрик стремился играть в бога и получить власть над жизнью и смертью. Роджер — тоже. К счастью, люди вмешались раньше, чем он дошел до своей цели.
Был ли Роджер жертвой жестокого обращения? Нет. Наблюдались ли у него психотические симптомы? Ни одного. Наблюдались ли отсутствие эмпатии и садистские черты? Еще как. В типологии Роджер относится к психопатам. И все же, как и Эрик Харрис, Роджер не совсем лишился способности чувствовать. Более того, как раз способность чувствовать свою уязвимость и толкала его к желанию власти.
Бездетная девочка с детьми
Многие думают, что все школьные стрелки — мужчины. Это так — в зависимости от определения школьного стрелка. В 1979 году 16-летняя Бренда Спенсер открыла огонь по начальной школе на другой стороне улицы от ее дома. Однако это можно и не считать школьной стрельбой. Бренда не ходила в эту школу; похоже, та просто подвернулась как удобная мишень. Живи она напротив ресторана или детской площадки, стреляла бы по ним. Я не нашел доказательств, что она знала кого-то из жертв или стреляла по кому-то специально. Она совершила нападение на школу, но оно отличалось от беспорядочной школьной стрельбы, которая обсуждается в этой книге.
В 2001 году девочка из Уильямспорта, штат Пенсильвания, пришла в школу с оружием. Она выстрелила и ранила одноклассницу. Это тоже не беспорядочная школьная стрельба, как я ее определяю. Нападение было не беспорядочным, а нацеленным на конкретную девочку, с которой у преступницы давно шла вражда.
Исследование, почему убийства и другие акты насилия в подавляющей массе совершают мужчины, не входит в задачи этой книги. Здесь надо учитывать многочисленные факторы, в том числе биологию, разницу воспитания разных полов, влияние сверстников и взаимоотношение маскулинности и силы. Наша культура переполнена изображениями насилия, укрепляющего статус мужчины. У женщин такого нет. И все же женщины не застрахованы от совершения актов насилия, и я обследовал потенциального школьного стрелка-девочку. Чему мы можем у нее научиться? Похожа ли она на мальчиков, которых мы изучили?
Шализе было 14, жила она в пригороде Вашингтона. Ее отправили в больницу из-за плана зарезать родителей, убить людей в школе и покончить с собой. Об этом плане она рассказала подруге, а та передала все школьному психологу. Во время обыска ее спальни родители нашли большой охотничий нож. Опасность была тем выше, что у Шализы имелась охотничья лицензия и она умела пользоваться оружием. Его дома у семьи хранилось много. От оружия избавились, когда поведение Шализы стало хуже, — от всего, кроме пистолета, который никак не могли найти. Когда отец осмотрел весь дом, он обнаружил пропавший пистолет под матрасом в спальне дочери. С ножом и пистолетом она была близка к исполнению своего плана.
Но зачем ей это? Шализа сказала, с ней плохо обращаются дома, но не поделилась подробностями. Единственное ее обвинение — однажды отец ударил ее по голове. Однако, по словам отца, он дал ей пощечину за то, что она на него материлась. Что бы на самом деле ни произошло, этот инцидент — еще не оправдание для убийства родителей.
Она сказала, что если ее семья умрет, то все проблемы пропадут сами собой. Доводом для убийства людей в школе было то, что над ней издевались, а один мальчик отпустил о ней саркастическое замечание. Ее кровожадные планы выглядели ошеломительной реакцией на минимальную провокацию.
Ситуация осложнялась тяжелой депрессией и суицидальным мышлением. С одной стороны, Шализа утверждала, что все проблемы уйдут, если умрет ее семья. С другой стороны, она верила, что «все будут счастливы», если умрет она. Шализа говорила, что у нее нет надежд на будущее и ей незачем жить. Так в семье ли была проблема — или в самой Шализе?
На основании того, в чем призналась Шализа, проблема была в ее разуме. Она сообщила, что с детства слышала в голове мужские и женские голоса — «явно не мои собственные мысли». Иногда голоса подбадривали, иногда оскорбляли, а иногда командовали. Они велели ей дать сдачи тем, кто ее обижал. Еще у нее бывали зрительные галлюцинации людей и демонов. Хотя подобный опыт может быть связан с наркотиками, об истории употребления не сообщалось, а анализ в больнице показал негативный результат.
Еще Шализе приходили необычные идеи. Например, она верила, что ее мысли парят вокруг головы и люди их видят. Да и сами мысли были странноватыми. Несмотря на сильные суицидальные наклонности, она все же говорила, что у нее есть три причины жить дальше: ее дети. По возрасту она уже могла рожать, но ничего не указывало на то, что это происходило. После множества сомнений и вопросов с моей стороны Шализа призналась, что на самом деле ее «дети» — плюшевые игрушки. Это не бред, ведь она знала, что в действительности игрушки — не дети. Она с ними играла и притворялась для себя, что это мальчики и девочки. Тем не менее сказать психологу в психиатрической больнице, что у нее есть три ребенка, которые на самом деле плюшевые звери, — это странное поведение.
Какой Шализа была в обществе? Профиль личности после психологического обследования указал, что она не сближалась с людьми и в общении со сверстниками испытывала неуверенность в себе в сильной форме. На отношения она смотрела двояко. Одну ее часть личные отношения вовсе не интересовали. Однако другая часть хотела человеческого тепла, но слишком боялась отказа, чтобы допустить эмоциональную близость.
Шализа явно подходит в категорию психотиков. Среди ее симптомов — социальная замкнутость, странные идеи, то, что она слышала голоса и видела демонов.
Насколько они были опасны?
Как я определял уровень угрозы этих пациентов? Ключевым критерием стали поступки, составляющие поведение стрелка. Поведение стрелка включает любые шаги к непосредственному осуществлению смертельной атаки. Сюда могут входить продумывание планов, рисование схемы школы, рассказ о плане другу, приобретение бомб или оружия, обучение владению оружием.
Проявлял ли Джонатан поведение стрелка? Он не раздобыл оружие, но говорил, что знает друга с оружием. Еще он разработал семь разных планов, и хотя некоторые казались нереалистичными, он, очевидно, потратил немало времени на мысли о нападении. К тому же он рисовал схемы школы, чтобы решить, где лучше установить бомбы для самого большого ущерба и где расположить хорошую снайперскую позицию. Таким образом, идеи уже не ограничивались его головой; он начал предпринимать шаги к их воплощению. Еще он обсуждал планы с другом. Джонатан представлял существенную угрозу.
Тогда как Джонатан удивительно легко рассказывал о себе и своих планах, Кайл заметно запирался. Он заявлял, что собирал бомбу, но никто ее не видел, а он не мог (или не хотел) мне объяснить, как именно ее собрал. Поэтому существовало сомнение, проявлял ли он на самом деле поведение стрелка. Кайл не раскрыл текущие планы, но это еще не значит, что их не существовало. Он не делал прямых угроз напасть на школу, но его психоз дошел до точки, когда ему виделись зрительные галлюцинации о детях из школы и слышались голоса, приказывающие убивать кажущихся мучителей. Следовательно, даже в отсутствие поведения стрелка Кайл представлял серьезный риск.
А что насчет Грэма — мальчика, который мастерил взрывные устройства для развлечения? Представлял ли угрозу он? Он клялся, что не собирался кого-либо убивать. Настаивал, что взрывал для удовольствия, а не для вреда. Несмотря на все его возражения, я видел в нем потенциальную угрозу.
В чем его поведение стрелка? Он составил список тех, кого ненавидел. Это еще не такая непосредственная угроза, как приобретение оружия, но уже намекает, что он предпринимал активные шаги. Еще он написал сценарий, в котором убивал людей огнестрельным оружием и бомбами. Надо держать в уме и то, что он собрал бомбу. Игры с фейерверками — это еще невинно. Трубчатое взрывное устройство, особенно когда его собирает человек со списком жертв и письменным сценарием об убийствах и взрывах, — уже не так невинно.
Что насчет Роджера? Он увлекался войной и насилием. Стремился узнать ощущения от убийства. Как бы ни настораживали эти факторы, они необязательно составляют поведение стрелка. Да, он подумывал купить оружие и совершить нападение на школу. Впрочем, если верить матери и бабушке, в простой доступности оружия у Роджера не было, и насколько можно установить, он не предпринимал шагов для его приобретения. Это не значит, что он не представлял риска — только что он не представлял непосредственного риска в сравнении с тем, у кого есть продуманный план и кто предпринимает шаги для его воплощения. Как Шализа.
Шализа писала тексты о том, как пронзает ножом сердца родителей и расчленяет их тела. Еще ей хотелось убить людей в школе. Мало того, что у нее были планы — она еще делала и конкретные шаги. Родители нашли спрятанные под матрасом у нее в спальне нож и пистолет. Это явные примеры поведения стрелка.
Примечательно, что именно Шализа представляла самую непосредственную угрозу. Во-первых, она девочка — от нее этого не ожидают. Во-вторых, у нее не было одержимости оружием или насилием; она не боготворила Гитлера и не играла в жестокие видеоигры; не носила тренчкот и не слушала жестокую музыку. Вывод здесь тот, что не существует профиля школьного стрелка, с которым можно сличить детей и определить, насколько они опасны. Оценка угрозы основана на поведении, а не на музыкальном вкусе, любви к насилию или негативных ролевых моделях. Шализа отличается от популярного образа школьного стрелка, но оружие для массового убийства нашла именно она.
Хотя в задачи этой книги не входит объяснение оценки угрозы в подробностях, суть в том, что основана она на том, что человек сделал, а не на его характере. Мальчик может напоминать Эрика Харриса тем, что восхищается Гитлером и любит жестокие видеоигры и фейерверки, но эти сходства еще не говорят об угрозе. Он может быть нарциссом и садистом, но если в его поведении не видно движения к осуществлению массового убийства, то он не представляет непосредственной угрозы.
Потенциальные стрелки и настоящие стрелки
Эти случаи перехваченных стрелков говорят нам несколько вещей. Во-первых, один фактор бросается в глаза своим отсутствием. Ни один из представленных перехваченных стрелков и ни один из перехваченных стрелков, с кем я работал, не подходит к травмированной категории. Это особенно примечательно потому, что у многих пациентов в больнице, где я работаю, есть значительная история жестокого обращения. Более того, больница принимает куда больше травмированных подростков, чем подростков-шизофреников или психопатов. Тогда почему, если травмированные пациенты настолько преобладают, все встреченные мной потенциальные школьные стрелки — психотики или психопаты?
Отсутствие потенциальных стрелков из травмированной категории указывает на важность других факторов в поступках людей вроде Эвана Рамси, Митчелла Джонсона и Джеффри Уиза. Как упоминалось ранее, в жизни травмированных стрелков встречались два важных фактора: отцы, которые незаконно применяли оружие и в двух случаях участвовали в перестрелке; и заметное давление со стороны сверстников, в том числе подстрекательство и/или соучастие. К сожалению, травмы у детей — распространенное явление. И хотя травма — важная черта травмированных стрелков, ею все не исчерпывается, иначе бы страну переполняли дети-убийцы. Вдобавок к травме определяющую роль в развитии школьного стрелка играют и другие факторы. А отсутствие этих факторов у многих травмированных детей, попадающих в больницу, похоже, и объясняет отсутствие в данной выборке тех, кто планирует устроить в школе стрельбу.
Еще обсуждавшиеся случаи интересны потому, что подчеркивают тему экстремальной реактивности. У пациентов случались конфликты в школе или дома, но не было ничего, что можно назвать жестоким обращением. Тем не менее все они замышляли убийство. Их жажда смерти — результат либо психопатической личности, либо действия психоза.
Стоит отметить еще и то, что все потенциальные стрелки отвечают существующей типологии. Конечно, есть и вариации, потому что каждый из нас — уникальная личность. У всех стрелков-психотиков и психопатов те же черты, что и у других стрелков-психотиков и психопатов, но еще и собственный характер. И все же любопытно, что эта выборка не дала новых типов.
Какие еще типы могут существовать? Например, стрелок просто может страдать от депрессии. У людей депрессия часто ассоциируется с самовредительством, а не с направленным на других насилием, но это не всегда так. Люди в депрессии, особенно подростки, могут стать агрессивными. Несмотря на это, ни у одного из настоящих или потенциальных стрелков не было просто депрессии. В большинстве случаев она занимала видное место, но всегда в совокупности с другими факторами. Так, стрелки были травмированы и в депрессии, психотиками в депрессии или психопатами в депрессии. Ни один из рассмотренных в книге ребят не страдал от нее одной. Этот факт предполагает, что депрессии в отрыве от других черт характера или психиатрических симптомов мало для школьной стрельбы.
Кроме подтверждения типологии пациенты-психопаты из этой главы расширяют наши познания об этом типе стрелка. Расхожее представление о психопатах — что это люди без чувств. Что они не только не испытывают вину или раскаяние, но и не чувствуют страха, тревог и депрессии. Гнев они испытывать могут, но часто убивают не в гневе, а просто из необходимости, ради удовлетворения текущих потребностей.
Доктор Роберт Хаэр называет психопатов «двумерными персонажами без эмоциональной глубины и сложных и запутанных мотивов, конфликтов и психологической неразберихи, из-за которых так интересны даже обычные люди… Практически все исследования внутреннего мира психопата рисуют бесцветную картину»{1}.
Впрочем, школьные стрелки-психопаты психопаты не до такой степени. Они нарциссы без эмпатии, но у них есть чувства. Из-за чувств-то они и опасны. Из-за того, что они ощущают себя приниженными и неполноценными, им необходимо возвышаться над другими. Из-за социофобии и неспособности вписаться они несчастны. Из-за неуверенности в себе они злятся на тех, кому завидуют.
Поскольку о внутренних переживаниях Дрю Голдена известно немногое, в основном наше понимание стрелков-психопатов основано на Эрике Харрисе. Но три потенциальных стрелка, обсуждавшихся в этой главе, подтверждают предположения о логике стрелка-психопата. Джонатан был нарциссом и садистом, но при этом находился в депрессии и ненавидел себя. Из-за отказа девочек он чувствовал себя бессильным. В ответ у него появилась потребность доминировать, убивая их. Роджер — хулиган, повышавший себе самооценку с помощью запугивания и силы. Впрочем, за суровым фасадом прятался мальчик в депрессии, который страдал от социофобии и чувствовал себя обделенным жизнью. Грэм показал куда меньше уязвимости, чем Джонатан или Роджер, но даже он впадал в депрессию и суицидальное мышление после разрыва с девушкой.
Часто говорят, что классические психопаты неизлечимы. Им нравится быть собой, они не видят причины меняться. Настоящие и потенциальные стрелки-психопаты необязательно такие же. Их нарциссизм — попытка компенсировать неполноценность. Их гнев — отклик на социальную и личную фрустрацию. Значит, есть и возможность вмешаться. Депрессию можно лечить. Самооценку можно поднять. Социальные навыки — развить. Эмпатии — научить. Мальчик, являющийся потенциальным стрелком-психопатом, — не безнадежный случай.
Точно так же можно лечить потенциальных школьных стрелков из травмированной категории. Им нужно осмыслить влияние травм на свою личность, отношения и мировоззрение. Нужно выработать здоровую стрессоустойчивость, что позволит справляться с давлением без угрозы для окружающих.
Симптомы потенциальных стрелков-психотиков необходимо лечить препаратами и индивидуальной психотерапией. Еще им нужна поддержка из-за депрессии, эмоциональной изоляции, плохой самооценки и социальных проблем.
Вообще говоря, многими стрелками движет отчаянная безнадежность. Главная задача при лечении потенциальных стрелков — дать им надежду на будущее. Если они увидят выход из кризиса помимо убийства и/или самоубийства, вероятность, что они совершат насилие, снизится.
Что происходит с потенциальными стрелками, которых останавливают раньше, чем они осуществляют свои планы? Это только временная помеха и они обречены совершить акт насилия позже? И что с настоящими стрелками? Если бы им помешали убивать в подростковом возрасте, не натворили бы они позже еще больших ужасов?
Последнее говорили об Эрике Харрисе — что если бы ему помешали в школе, то он бы наделал куда больше вреда во взрослом возрасте. Это действительно возможно. Он хотел пойти в морпехи и учиться обращению со взрывчаткой и сносу зданий. Представьте себе взрослого Эрика Харриса — бывший морпех, военный эксперт по взрывчатке. В «Колумбайне» не сработала ни одна большая бомба Эрика. У профессионала по сносу бомбы сработали бы. И сама мысль об этом пугает.
Но это не единственный возможный исход. Допустим, он попал в морпехи. Он мечтал о статусе, а морпех — это высокий статус. Кроме статуса он бы нашел свое место в мире — место, где он свой. Он был умным прилежным мальчиком, который мог добиться успеха в армии. И служба могла бы придать его жизни смысл. Он писал в дневнике: «Из меня бы вышел охренительный морпех — был бы повод сделать что-то хорошее»{2}. Помимо армии возможны и другие факторы, которые бы позволили Эрику сменить направление. Он писал, что, возможно, достаточно всего комплимента, чтобы он отозвал атаку. Или секса. Он находился в отчаянии — в кризисе. Возможно, для него все изменилось бы, если бы он просто нашел девушку.
Подростковые годы — для многих время кризиса. Например, многие подростки задумываются о самоубийстве или даже совершают попытки. Подавляющее большинство проходят кризис и дальше живут полной жизнью. То же может относиться к тем, кто замышляет убийство. Если во время кризиса их оберегать и поддерживать, то и их может ждать продуктивная — и безопасная — жизнь. Группа риска — необязательно пожизненный приговор.
Я знаю тех, кто оглядывается на свои мысли об убийствах и удивляется: «Что это лезло мне в голову?» На тот момент насилие кажется выходом. Однако уже немного погодя они могут взглянуть на вещи с совершенно другой стороны. Таким образом, критически важно остановить молодых людей в кризисе раньше, чем они перейдут к насилию. В восьмой главе есть руководство для того, как это можно сделать.