• В чем именно мои зависимости проявляются в этих отношениях и на что мне следует обратить внимание, чтобы перестать быть зависимым?
• О чем я прошу моего партнера, что следует уметь делать самому, если я собираюсь быть уважающим себя взрослым, полностью отвечающим за то, как обстоят дела в моей жизни?
• Каким образом я постоянно ограничиваю себя, раз за разом реимпортируя мою историю со всеми ее заряженными рефлективными реакциями в нынешние отношения?
• Действительно ли я поддерживаю своего партнера, при этом не перекладывая на себя его ответственность расти и стать свободным взрослым?
Эти вопросы требуют исследования нашей Тени и желания разобраться со всем, что появляется на экране нашего сознания. Порой для начала не помешает выслушать мнение о себе другого человека в контексте этих специфических вопросов, если, конечно, мы на такое способны. Другому больше всего достается от нас за все нелады в отношениях, – он же и знает нас лучше всего, по крайней мере, видит под тем углом, под каким мы нередко не способны увидеть себя.
Мы говорим, что ценим, как ничто другое, близость в отношениях, при этом ежедневно подрывая их. Привидения, что кроются здесь, происходят из двух источников: 1) силы истории к самовоспроизведению через механизмы комплекса, проекции и переноса и 2) непомерной экзистенциальной тревоги, порождаемой требованием взрослеть. Повзрослеть – значит признать и принять нашу уязвимость и научиться жить дальше, невзирая на нее. В поэме, озаглавленной «Гнев галош», Энн Секстон вспоминает, каково это – быть маленьким человечком: волей-неволей соглашаешься, чтобы тебя вели за руку большие люди, пытаешься подстроиться и приспособиться к тому, что жизнь потребует от тебя. И даже спустя годы продолжаешь искать руководства и поучений извне и задаешься вопросом: а когда же, наконец, и я окажусь среди этих самых взрослых:
…эй, большие люди, где вы там
и когда я буду с вами рядом?[56]
Где они, эти большие люди, от которых требуется различать, что действительно важно, а что нет; где эти большие люди, готовые принимать на себя ответственность, и когда же мы окажемся среди них?
Глава 6Один умножить на…Коллективная Тень
Порок, что отдает почет добродетели, несносен, – мы зовем это ханжеством. Но должно быть найдено слово и для почтения, что добродетель нередко оказывает пороку, – или, если на то пошло, было бы разумно с ее стороны так поступать.
Все человечество – одна семья, неделимая и неделящаяся, и каждый из нас ответствен за проступки всех остальных. Я не могу отделить себя от греховнейшей из душ.
Куда бы мы ни шли, всюду несем с собой и свою Тень. В действительности, чем сильнее свет, тем неотвратимо длиннее будет и Тень. Чем более «просветленными» считаем мы себя, тем необъятней оказывается все то, что остается в бессознательном или от чего приходится защищаться. (Как сказал мне кто-то сегодня: «Чем больше я читаю, тем больше понимаю, что ничего не читал. Интересно, долго ли я проживу?»[57]) Пожалуй, самые сумасшедшие люди из всех, кого я знаю, – дипломированные психоаналитики. Сумасшествие некоторых очаровательно, и это, как правило, только на руку их пациентам. Другие не могут не травмировать своим сумасшествием тех, кто обращается к ним за помощью. И никакой объем анализа, целенаправленного усилия к сознательности или стремления к добродетели не станет гарантией против теневых вторжений.
Куда бы мы ни шли, наша Тень идет за нами след в след со своими теневыми программами, вытесненными мотивами, со своей историей, непрожитой жизнью и стратагемами, обусловленными страхом. В моей личной жизни, на рабочем месте, в тех снах, что снились мне сегодня ночью, – всюду теневые элементы активны и подвижны. И если так обстоят дела со всеми и каждым из нас, с одной особой, то что происходит тогда, когда собираются вместе больше чем один? Не пойдет ли Тень за каждым из них, вызывая противоположные или взаимные проекции, смешиваясь и в сумме давая еще большую тьму? Не является ли Тень группы чем-то большим, чем сумма индивидуальных Теней, и не создается ли так совершенное новое измерение бессознательного? Подобно тому как двое могут сплетаться своими Тенями, образуя знаменитое folie а deux, так же и группы могут страдать от совместного заражения, коллективного безумия, всеобщего энтузиазма. Достаточно взглянуть на печальную летопись истории человечества, чтобы увидеть массовое заражение, общее безумие, войны и охоту на ведьм, насилие, которое может возникать на почве массовой одержимости[58].
Моя мать как-то обмолвилась, что самый дорогой из всех рождественских подарков она получила где-то в 1920 году от своей матери. Был это апельсин, один-единственный апельсин. Было это еще до авторефрижераторов и вагонов-холодильников, так что апельсин, переживший путешествие на север, стал для нее маленьким чудом. До этого она вообще не видела апельсинов, но знала, что такой волшебный подарок стоил немалых жертв ее матери, стиравшей и штопавшей белье, чтобы прокормить семью. Мне вспоминается эта история каждый год, когда вижу, как на Страстную пятницу народ в ажиотаже стекается к «Уол-Марту» или «Костко», чтобы с шести утра, в самый канун праздника в честь того, кого считают Спасителем Мира, с упоением отдаться материалистическому неистовству, глумлению над его жизнью и учением.
Подобно тому как Эго индивидуума предрасположено защищать себя, отдавать предпочтение своему ограниченному видению реальности, отвергать все те элементы, что диссонируют ему, подрывают и угрожают, так же и в группе всегда обнаруживается текучее, аморфное, но крайне уязвимое Эго. Из любой области нашей психики, которая исключена из постоянного самоанализа, может высвобождаться значительная энергия на добро или на зло, безразлично, насколько возвышенными могут быть заявленные цели группы. Более того, это текучее аморфное Эго всегда крайне восприимчиво к манипуляции со стороны харизматического лидера. Каждый индивидуум в группе привносит комплексы, нужды и скрытые программы, ожидающие активации. Диктаторы, политики и телепроповедники со знанием дела ставят себе на службу эту текучесть группы – слагаемое как коллективной озабоченности, так и неисследованной жизни каждого индивидуума.
Тень добра
Порой мы становимся свидетелями поистине драматических примеров того, как люди могут использовать свою Тень самым благотворным для окружающих образом. Масштабные катастрофы, которые порой охватывают всю страну или ее регион, часто побуждают людей творить великие дела милосердия и щедрости духа, рисковать своей жизнью и благополучием. Меня всегда трогает до слез готовность людей прийти на выручку соседу, оказавшемуся в беде. Бригады электромонтеров переезжают из штата в штат, восстанавливая подачу электричества, распределяются медикаменты, активно проводится сбор денег и продуктов питания для пострадавших от стихийных бедствий, многие мои коллеги с готовностью вылетают на место происшествия, чтобы работать как с измученными и израненными жертвами природных катаклизмов, так и с самими спасателями. Самые обычные, на первый взгляд, люди, которые еще несколько часов назад не интересовались жизнью своих соседей или даже враждовали с ними, удивительным, непостижимым образом преобразуются, становясь для них поддержкой и опорой[59]. Вот так даже наша «доброта» – скрытая, благотворная сторона нашей природы – может тоже проистекать из Тени.
И пусть доказывают циники, что подобный альтруизм – лишь глубинная форма самолюбования, что мы таким образом неосознанно защищаемся от собственной травмы и изоляции, выручая других из беды. Но я скорей готов поверить, что подобные мгновения трансцендентного призыва поднимают многих над своей привычной изоляцией к высшей сопричастности с другими людьми. Даже те слова, что описывают это явление, удивительно откровенны. Сострадание, означающее, что мы действенно разделяем страдание другого человека, синонимично пассионарности (пассио = страдание на латыни) или симпатии и эмпатии (патос = страдание по-гречески), или немецкому Mitleid («сострадание»). Такие минуты словно взламывают нарциссическую изоляцию, возвышая человека до деятельного участия или мысленного отождествления с нашим всеобъемлющим единством бытия. Каждый в такие минуты постигает, скорей экзистенциально, чем сознательно, что обособленность людей лишь кажущаяся и что мы связаны воедино общей для всех людей природой. В такие моменты мы можем подняться над программой личной выгоды, чтобы соучаствовать в нашей общей судьбе, общем предназначении и приобщиться к чему-то большему, чем привычные поиски личной выгоды.
Это преображение от самоизоляции к соучастию, эта «проективная идентификация», представляющая собой мощную форму отождествления с другим человеком, время от времени «переигрывает» рефлективные защиты индивидуального Эго. Но, смею предположить, даже этот гуманитарный импульс является теневым проявлением. То, что мы отрицали внутри себя, неожиданно приходит в движение во внешнем мире и достигает трансцендентной власти над нашим Эго. Программа импульсивного своекорыстного интереса моментально замещается теми энергиями, что обычно остаются в вытесненном состоянии, расщеплены или действуют только на бессознательном уровне. Где так много расщепления и враждебности в наших душах, может обитать и милосердие как действенное выражение любви.
Не существует, наверное, более безотрадного занятия, чем психотерапевтическая работа с серийными педофилами или насильниками-рецидивистами с самыми неблагоприятными прогнозами. Критический рубеж может быть перейден в лечении таких индивидов лишь в том случае, если они оказываются способны пережить ту боль, которую причинили другому. В такую минуту боль, ставшая взаимной, словно перебрасывает связующий мостик к другому, и перем