Но для Дэвида, как это ни парадоксально, увязнуть в этом жалком родительском комплексе – значит держаться хорошо знакомого места, стоять на безопасной якорной стоянке в гавани своей истории. Все мы имеем подобные теневые задания освободить для себя смысл и стремление, прежде бессильные перед лицом интернализованых парадигм Себя и Другого, которыми мы обзавелись. И по той причине, что рецидивами нашей истории столь часто подрываются силы настоящего, нам необходимо признать тот факт, что враг, которого мы видим перед собой, – это способность нашей истории прочно удерживать свои позиции, и ежедневно бороться с этим фактом. В особенности это касается архаических посланий наших бессильных детских лет. Заявить права на свои взрослые способности, рискнуть послужить тому, что стремится войти в этот мир через нас, – вот первоочередное требование нашей индивидуации. Отправиться в плавание по морю неведомого – вот наше предназначение. Позволить нашей истории главенствовать – все равно что жаться к берегу в страхе перед этим открытым морем. Кьеркегор как-то заметил, что торговое судно жмется к береговой линии, а на военном корабле вскрывают пакет с боевым заданием, уже выйдя в открытое море. Только так, выйдя в открытое море, можно обрести духовную широту и проложить тот единственный курс, который выведет нас к новой земле, которую мы призваны сделать своей.
5. Что не дает вам двигаться дальше по жизни, держит в застойном месте, препятствует вашему развитию? Какие страхи, какие привычные моменты мешают вашему росту?
Подобные вопросы я неоднократно задавал на своих семинарах, а затем приглашал участников поразмышлять, насколько значимы для каждого из них эти вопросы. И вот интересный момент: где бы ни проходили семинары – в Швеции, Швейцарии, Бразилии, США или Канаде, еще никто не попросил объяснить смысл этих вопросов и не задумывался надолго, прежде чем начать писать в своей рабочей тетради. Не означает ли это, что все мы знаем, где и в чем увязли? Если же отдаем себе отчет, что успели увязнуть, то почему же не выберемся скорей из трясины? И достаточно ли для этого одного только знания, что мы увязли? Очевидно, ответом будет: когда как – когда да, когда нет.
Почему мы не можем сдвинуться с места? Почему, подобно Дэвиду, о котором говорилось выше, мы все время обнаруживаем, что в наших постоянно меняющихся отношениях старые паттерны то и дело всплывают на поверхность? Если коротко, мы застреваем потому, что застойные места «подключены» к нашим комплексам, кластерам энергии из нашей истории. Эти комплексы не только обладают мощным зарядом энергии и сопровождаются планом «Дерись или убегай», они также приводятся в движение множеством других стимулов. Нередко, плавая в этом внутреннем материале, мы даже не осознаем его как таковой, потому что внешняя ситуация преподносит себя в виде чего-то нового, как это и есть на самом деле. Но мы смотрим на нее через старые линзы, воспроизводим архаический процесс моделирования паттерна и в очередной раз накладываем его на ситуацию.
Критическое звено в этом механизме, который удерживает нас в прошлом, следует искать в том факте, что «включатели» комплекса активируют поле тревожности. Беспокойство не обязательно должно подмечаться сознанием, однако оно фиксируется телом, обладает аффективным зарядом, который может заметить внимательный наблюдатель, и наделено силой влиять на выбор, даже полностью «выключать» человека. Возьмем, к примеру, такой распространенный комплекс: подавляющему большинству людей всегда оказывается весьма непросто унять беспокойство перед публичным выступлением. У них нет недостатка в темах для выступления, их не надо дважды просить порассуждать о чем-то пространно, в одиночестве или с другом, но перед аудиторией они буквально теряют дар речи. Несложно проследить эту связь публичного выступления с первичной угрозой, с боязнью критического мнения со стороны других. Кто не страдал от осуждающих слов, от недовольного взгляда Другого в те времена, когда наше чувство Я было ранимей всего? Вот так и получается, что архаическая машинерия, гудящая где-то в глубине, приводится в движение всякий раз, когда мы снова получаем приглашение выйти на люди и старая тревога затопляет сознание взрослого. (Я, преподаватель, постоянно выступающий перед самыми разными аудиториями и при этом записной интроверт, приучился справляться с этим знакомым комплексом, всякий раз вспоминая, что слушатели собрались не для того, чтобы осуждать меня; мы здесь, говорю я себе, чтобы обсудить общую для нас тему, и именно это свело нас вместе.) Вдобавок стоит мне вспомнить слабый, заискивающий голос моих родителей, и я говорю себе, что обращаюсь к людям и от их имени тоже. Выглядит так, что я пользуюсь одним комплексом, чтобы совладать с другим.
У всех нас есть эти застойные места, потому что все мы – «выздоравливающие дети». Контакты нашей уязвимой психики выходят к глубинам архаики и порождают достаточно энергии, чтобы навязать нам паттерны уклонения и уступчивости. И, конечно же, если мы хотим освободиться, от нас потребуется, чтобы мы приняли эту тревогу, даже не зная, с чем в настоящий момент имеем дело. Сделать шаг в труднопроходимую местность, брести через нее в поисках выхода – никто и никогда не обещал, что это будет легко и просто. В жизни всегда игра идет не по правилам, так что с подобными охами и ахами нужно расстаться как можно быстрее. Нам есть на что заявить свои права, неважно, укажет нам кто-то другой путь или нет. На самом деле можно даже обратиться к себе с такими словами, какие однажды сказал мне мой аналитик в Цюрихе: «Вы должны сделать свои страхи своей программой». Я знал, что он говорил правду и что это было моим предназначением. Мы все знаем, что наши границы можно с легкостью очертить по нашим страхам. Потеснить эти страхи, отодвинуть границы – вот что означает расти и заявить свои права на ту жизнь, которой мы достойны жить.
Это отодвигание – теневая работа, потому что оставаться неподвижным намного проще. Но без расширения нам не удастся принести дар нашей неповторимой личности этому миру, как не удастся прожить жизнь, не утратив цельности. Мы, несомненно, – творения наших защитных рефлексов, и это вполне объяснимо. Но если этим все и исчерпывается и мы ничего больше собой не представляем, тогда нам незачем быть здесь. Помните высказывание Юнга о том, что мы все ходим в обуви, слишком тесной для нас? Какими бы удушающими ни были наши психологии, они привычны – они то, в кого мы превратились. Незаметно, исподволь мы предаем себя день ото дня, совершая тысячи предательств, тысячу уступок страху. Из-за великого множества мощных влияний мы получаем ту жизнь, которую выбираем, возможно, единственную из всех, которую только могли выбрать. Пусть наша психика протестует, пусть она удручена нашей нерешительностью, в привычном застое тоже можно чувствовать себя как дома. Но нам все-таки придется покинуть дом, если мы хотим однажды вырасти и зажить по-настоящему своей жизнью.
6. Мать и отец по-прежнему управляют вашей жизнью посредством повторения, сверхкомпенсации или вашего особого «плана лечения»?
Под «мамой» и «папой» я подразумеваю здесь совсем не тех людей, которых вы знали в свое время, но обширный набор интернализированных посланий: во-первых, матрицу того, чего хочет этот мир и как нужно себя в нем вести; во-вторых, набор порой явных, порой подразумеваемых сигналов о себе самих, своей значимости, своем жизненном сценарии и предназначении; в-третьих, обобщенный сигнал своего отношения к широте и необъятности самой жизни.
Первый уровень – тот, где открывается ощущение «сценария», той пьесы, в которой играешь. Прожитое родителем как модель и сопутствующая психология нередко формирует парадигму, нормативное предписание для ребенка, запрограммированное, как это бывает, на повторение. В какой мир нас закинула судьба: безопасный, привлекательный, в котором можно ждать оказания помощи, или жестокий, бесцеремонный и карающий? Каково его центральное экзистенциальное послание?
На втором уровне каждый из нас интернализирует послания о том, кто мы, что собой представляем, как нам следует поступать, ценят нас или принижают и что нам нужно делать, чтобы получить ободрение или эмоциональную поддержку. Эти сигналы, несомненно, всецело зависят от стечения обстоятельств: поменяйте семью, социально-экономическое окружение, культурный Zeitgeist[142] – и послание уже будет совершенно другим.
Еще раз задумаемся, в какой степени взаимоотношениям Дэвида препятствовали адресованные ему послания о его малозначимости и его имплицитное желание позаботиться обо всех страдающих женщинах в его окружении? Почему же он тогда не страдает от амбивалентности своей любви? Могут ли эти важные послания о происходящем с нами и с другими изменяться под воздействием альтернативных жизненных уроков, а также присущих человеку личностных ценностей и его возможностей осознать подобные влияния? Можно научиться доверять, рисковать, дарить и принимать, открываться эмоционально, что и делает большинство из нас, но даже наши самые лучшие естественные побуждения находятся в постоянной борьбе с мощью исторического разума.
На третий уровень поступают элементарные послания, возможно, неправильно воспринятые или истолкованные, которые несут информацию о наших взаимоотношениях с жизнью как таковой. Здесь можно вспомнить сон Берты, о которой мы говорили в главе 4, где «ведьма» крадет ее куклу, образ ранимого внутреннего ребенка. Значительная часть ее жизни стала защитой от архетипических потерь, которые выпали на ее долю. Потеря родителей, не восполненная заботливым воспитателем, привела к тому, что в ее корневом восприятии жизнь стала небезопасным, непредсказуемым местом, где о ней нисколько не заботятся. Неудивительно, что она выбрала для себя жесткий, контролирующий стиль жизни вкупе с расстройством пищевого поведения как символическое возвращение контроля, как попытку управиться с обширным морем беспокойства, в котором она всегда пребывала. Другая судьба принесла бы ей и другое «послание» о ненадежности всего того, что преподнесла ей жизнь, другой набор рефлективных «выборов» уже во взрослом возрасте.