– Мы воспитаем из них добрых санкюлотов, – заявили они.
Себастьян слышал, что леди Жизель впоследствии года три разыскивала брата и сестру, но тщетно. К тому времени, когда она наконец покинула Францию в свите освобожденной из заключения принцессы, ей было всего шестнадцать.
Она так и не вышла замуж. Однако каким-то образом сумела примириться с ужасами прошлого и обрести достойное зависти душевное равновесие. В отличие от Марии-Терезы леди Жизель не цеплялась за свою скорбь и не носила свои страдания, словно орден.
– Мы с вами встречались, – сообщила она Себастьяну с приветливостью, которой так недоставало принцессе, – но лишь однажды и очень коротко, поэтому вряд ли вы помните.
– На балу у герцогини Клейборн, в прошлом июне, – подхватил он, возвращая фрейлине улыбку.
Та рассыпала удивленный смешок:
– Благие небеса. Как вы умудрились это запомнить?
Себастьян запомнил, поскольку счел в высшей степени трагичной историю жизни этой аристократки, а ее способность преодолевать тягчайшие испытания – вдохновляющей. Но сказал только:
– Слухи о дырявости моей памяти сильно преувеличены.
Леди Жизель снова засмеялась, затем бросила почти извиняющийся взгляд в сторону принцессы и подняла ладонь к губам, словно прикрывая улыбку.
– Давайте пройдемся, – предложила Мария-Тереза, поворачивая в сторону видневшегося в отдалении канала. – Скажите, милорд, как поживает ваша супруга?
Фрейлина следовала за ними на расстоянии нескольких шагов.
– Она благополучна, благодарю вас, – слегка поклонился Себастьян.
– Я слышала, виконтесса ждет ребенка. Мои поздравления.
– Спасибо.
– И вы ведь прожили в браке совсем недолго! Ваша жена поистине счастливица. – Рука Марии-Терезы мимолетным, бессознательным движением коснулась ее собственного плоского лона. Будучи замужем уже тринадцать лет, принцесса так и не зачала. Но слухи утверждали, будто она продолжает питать уверенность в том, что однажды Господь пошлет ей дитя – наследника, который продолжит род Бурбонов.
Но время стремительно истекало – и для Марии-Терезы, и для ее династии.
– Я ведь догадываюсь, зачем вы здесь.
– Вот как?
– Вы проявляете особый интерес к расследованию убийств, не так ли? А позавчера в лондонской трущобе убили француза, некоего Пельтана.
– Вы были знакомы с доктором Пельтаном?
– Вам, несомненно, известно о факте нашего знакомства. Иначе зачем бы вы явились?
Когда Себастьян промолчал, принцесса продолжила:
– Как вы знаете, в Париже он считался довольно авторитетным врачом.
– Нет, я не знал.
Мария-Тереза смотрела прямо перед собой.
– Я подумала, что мне стоит проконсультироваться у него.
– У меня почему-то сложилось впечатление, что доктор не принадлежал к роялистам.
Губы принцессы поджались.
– Нет, – признала она, – не принадлежал. Тем не менее врачом он был превосходным.
Себастьян всмотрелся в горделивый профиль собеседницы. Эту женщину с младенчества обучали не выказывать свои истинные мысли и чувства. И все же невозможно было не заметить таившийся под личиной учтивости яростный гнев.
– А француз по имени Армон Вондрей вам не знаком?
Он ожидал, что Мария-Тереза станет отпираться. Вместо этого она презрительно скривилась:
– К счастью, я никогда не встречала его лично. Однако да, я о нем слышала. Вульгарный выскочка, возомнивший себя равным с высшими мира сего. В правительстве Франции теперь таких много. Но милостью Божьей скоро все они обратятся в прах. Как только династия Бурбонов вернется на свое законное место, Вондрей и ему подобные, как тараканы, бросятся врассыпную от ослепительного света Господнего предначертания.
Себастьян старательно сохранял нейтральное выражение лица.
– А как насчет некоей француженки, Александри Соваж? С ней вы знакомы?
– Соваж? – Остановившись на краю аллеи, принцесса развернулась, посмотрела ему прямо в глаза и с абсолютным спокойствием ответила: – Нет, навряд ли. А теперь вы должны меня извинить, я желаю пройтись одной. Леди Жизель проводит вас обратно к дому. – И, круто повернувшись, с высоко поднятой головой и чопорно выпрямленной спиной решительно зашагала прочь от визитера.
– Извините. Ее высочество сегодня немного… напряжена, – подошла к виконту леди Жизель.
По наблюдениям Себастьяна, Мария-Тереза всегда была такой. Но он сказал только:
– Если вам угодно последовать за ней, я вполне способен отыскать обратную дорогу самостоятельно.
Фрейлина покачала головой.
– Когда принцесса говорит, что желает побыть одной, ее следует понимать буквально.
Они бок о бок пошли обратно по аллее. Через какое-то время леди Жизель нарушила молчание:
– Я знаю, многие считают ее высочество холодной и жесткой, даже надменной. Но в действительности она – достойная восхищения женщина, сильная духом и очень благочестивая. Она проводит дни, помогая своему дяде или навещая приюты для сирот и неимущих.
– Этим же она занималась и в прошедший четверг?
– В прошедший четверг? О, нет, в четверг же было двадцать первое января.
– А это значимая дата?
Леди Жизель со смутным удивлением глянула на виконта, затем торопливо выдохнула:
– Ах да, вы же не француз, потому и не знаете. Ее отца, короля Людовика XVI гильотинировали в десять часов утра двадцать первого января 1793 года. Вам известно, что принцесса хранит рубашку, в которой он был казнен? Королевский исповедник сберег ее и передал дочери. В каждую годовщину смерти отца Мария-Тереза запирается с его рубашкой у себя в комнате и весь день проводит в молитве. Точно так же как и в каждую годовщину убийства матери.
«Двадцать лет, – подумал Себастьян. – Родители принцессы уже двадцать лет как мертвы, а она все не может оставить позади те горестные времена и научиться радоваться жизни». Он задался вопросом, проводит ли леди Жизель годовщину смерти своих отца и матери, уединившись с какой-нибудь окровавленной реликвией.
Почему-то он сомневался в этом.
А вслух спросил:
– Ее высочество посвящает молитвам целый день?
– С рассвета и до полуночи. Не выходит из комнаты даже чтобы подкрепиться. Дядя принцессы посылает ей подносы с едой, но она к ним и не прикасается.
– Значит, принцесса провела четверг в полном одиночестве?
Они уже дошли до длинной восточной стены особняка. Элегантный ряд углубленных арочных окон выглядел нелепым фоном для пасущихся на привязи коз и разбредшихся по газону кур. Сузив глаза и склонив голову набок, леди Жизель пристально посмотрела Себастьяну в лицо:
– К чему, собственно, вы клоните, милорд? Что дочь преданного мученической смерти короля Франции ускользнула отсюда и отправилась в лондонские трущобы, чтобы убить какого-то ничтожного парижского лекаря?
Когда Себастьян промолчал, фрейлина невесело хмыкнула:
– Но коль уж вы спросили, я отвечу. Нет, ее высочество провела этот день не одна. С момента ее освобождения из тюрьмы каждый год двадцать первого января я нахожусь подле нее, молюсь вместе с ней и держу ее в объятьях, когда она рыдает. Никто не видел Марию-Терезу прилюдно плачущей и никогда не увидит. Равно как никто не узнает, какие муки испытывает она в глубине души.
Тут послышалось поскрипывание кресла-каталки, в котором к ним из-за дома приближался чрезвычайно тучный мужчина. Кресло толкал не лакей, а худощавый, щегольски одетый джентльмен с узким, тонким лицом, копной каштановых кудрей и твердым взглядом человека, который давным-давно решил взаимодействовать с миром на своих собственных условиях, не взирая на последствия.
Бросив в их сторону быстрый взгляд, леди Жизель подобрала юбки в крепко сжатый кулак:
– Всего доброго, милорд.
Себастьян стоял на запущенном газоне и смотрел, как фрейлина разгоняет широкими шагами блеющих коз и недовольно кудахчущих кур, словно убегая от скрипа кресла-каталки, подъезжающего все ближе и ближе.
ГЛАВА 12
Отогнав рябую курицу, проявлявшую чересчур живой интерес к начищенному носку его гессенского сапога, Себастьян направился навстречу креслу-каталке, в котором восседал некоронованный монарх Франции.
Нареченный при рождении Луи-Станиславом[10] и получивший титул графа Прованского, он был четвертым в очереди на французский престол. Никто и не предполагал, что склонный к полноте и всяческим удовольствиям граф Прованский когда-нибудь станет королем. Поэтому его с юных лет предоставили самому себе, не препятствуя манкировать учебой, влезать в ошеломляющие долги и с каждым годом прибавлять в дородстве. Его младший брат, граф д’Артуа, по сию пору оставался стройным, энергичным и красивым. А Луи-Станислав – нет. Даже в молодости он был тучным. Теперь же, в возрасте без малого шестидесяти лет, мучимый подагрой, он почти не мог самостоятельно передвигаться.
– Девлин! – воскликнул граф еще за несколько футов до виконта. – Не удирайте! Я хочу поговорить с вами.
– Ваше величество, – отвесил изящный поклон Себастьян.
Граф Прованский хмыкнул, его пухлое, розовощекое, удивительно моложавое лицо расплылось в добродушной улыбке.
– Весьма дипломатично, юноша! И к тому же без малейших колебаний. Большинство англичан на вашем месте нерешительно трутся-мнутся. Буквально видишь, как отчаянно мечутся мысли в их головах: «Следует ли обращаться к этому человеку, будто он действительно король Франции, а не обнищавший изгнанник? Титуловать ли его графом Прованским? Или по примеру Наполеона называть графом де Лилль[11]?» – Огромный, выступающий живот Бурбона заходил ходуном. – По крайней мере, меня еще никто не величал так, как моя племянница Наполеона – «этот преступник»!
– В самом деле?
– О да, и уже долгие годы. – Неуклюже повернувшись в кресле, граф с заметной нежностью коснулся правой руки везшего его мужчины: – Амброз, не будешь ли ты столь любезен? Прогулка к часовне предоставила бы нам больше уединения, не так ли?