– Из жестокости.
– Напрашивающееся предположение. Но я не исключаю другой причины.
– Хочешь сказать, чтобы никто не мог рассмотреть или узнать его? Благие небеса, Себастьян, неужели ты веришь этим романтическим басням о спасенном из тюрьмы некоронованном короле и несчастном глухонемом мальчике, оставленном умирать вместо него?
Себастьян поднялся на ноги.
– Нет, конечно, нет. Просто… Почему, черт подери, они не показали труп дофина его сестре? Она же была рядом – не только в той же тюрьме, но и в той же самой башне, в комнате прямо над его камерой. Зачем оставлять ее в сомнениях? Зачем позволять слухам шириться и крепнуть? Почему не покончить со всеми этими предположениями о подмене раз и навсегда?
– Откуда тебе известно, что Мария-Тереза не видела своего мертвого брата? С ее слов?
– Не понимаю, зачем ей это отрицать, – мотнул головой Себастьян.
– Что если принцессе показывали тело мальчика, но его состояние так ее потрясло, что разум отгородился от ужасных воспоминаний?
– Я не думал о таком варианте, но, возможно, ты и права.
Себастьян направился налить себе бренди.
– По-моему, и граф Прованский, и Мария-Тереза были отлично осведомлены о том, что Дамион Пельтан приходится сыном врачу, лечившему дофина перед смертью.
– Но ты же не считаешь, что по этой причине с ним и расправились? Кто станет убивать человека за то, что сделал его отец почти двадцать лет назад?
– А разве не так поступили революционеры? Они уморили десятилетнего мальчика за прегрешения его предков.
– Но… граф Прованский слишком тучен и немощен, чтобы совершить подобное.
– Я и не предполагаю, будто он проделал это собственноручно. Он мог попросту кого-нибудь нанять. Вроде того джентльмена, который пытался застрелить меня на околице деревни Сток-Мандевилль.
– Не верю, чтобы граф был способен на убийство.
– Но ведь про Марию-Терезу ты такого не скажешь?
Геро начала было говорить, но запнулась и прикусила губу.
– Не скажешь, верно?
Она покачала головой:
– Меня многое восхищает в Марии-Терезе. Ей выпали ужасные испытания и жестокая череда мучительных утрат. То, что она прошла через все это и сохранила хотя бы подобие душевного здоровья, поистине впечатляет. Но вместе с тем принцесса мне не нравится. Дело не только в надменности, чопорности или в показном, нетерпимом благочестии. Ее называют непревзойденной лицемеркой, и я подозреваю, что это действительно так. Насколько мне известно, никто и никогда не видел Марию-Терезу радостной, но при этом на публике она всегда выглядит исключительно спокойной. Однако мне рассказывали, что на самом деле она далека от спокойствия. У нее бывают истерики. Случалось, принцесса падала в обморок при виде зарешеченного окна, а барабанная дробь или звон церковного колокола вгоняют ее в дрожь. Нет, она так и не оправилась от пережитого. И хотя это никоим образом нельзя вменить ей в вину, я все равно…
– Не доверяешь ей?
– Я бы не стала полагаться ни на ее искренность, ни на ее здравомыслие.
Себастьян какое-то время помолчал. А затем сказал:
– Лашапель сообщил мне кое-что еще. По его словам, при вскрытии сердце мальчика было извлечено.
Взгляды супругов встретились.
– О Боже, – прошептала Геро. – Думаешь, поэтому убийца вырезал сердце Дамиона Пельтана? Из некоей извращенной мести?
– Не знаю. Но какова вероятность того, что это простое совпадение: Филипп-Жан Пельтан производит вскрытие, при котором сердце дофина извлекают, а спустя почти двадцать лет сердце вырезают из груди его собственного сына? Какова, по-твоему, вероятность такого совпадения?
ГЛАВА 28
Понедельник, 25 января 1813 года
К утру температура на несколько градусов повысилась, и оттепель превратила засыпанные снегом городские улицы в реки мутной коричневатой жижи. Но ветер оставался ледяным, с пронизывающей до костей сыростью, заставлявшей рыночных торговок торопливо семенить по тротуарам, сгорбившись и накинув шаль на голову.
Себастьян поднял воротник шинели и подавил желание потопать озябшими ногами. Он стоял на тротуаре возле французской католической часовни неподалеку от Портман-сквер. Согласно указу самого Георга III, часовня не имела колокольни – только скромный католический крест на фасаде позволял отличить ее от двух конюшен, примыкавших к этому невзрачному кирпичному строению. Но внутри слышалось шевеление, и спустя пару минут, когда колокола городских англиканских церквей начали отбивать время, из гладких дверей молельни высыпала небольшая группка пожилых мужчин и женщин, дородных и почти одинаково одетых в черное.
Сцепив руки за спиной, Себастьян продолжал ждать.
Он слышал, что каждое утро Мария-Тереза встает с рассветом, сама заправляет свою кровать и сама же подметает комнату, прежде чем посвятить час молитве. Эти действия, совершавшиеся ею день за днем в течение более чем трех лет, проведенных в одиночной камере, она, обретя свободу, сохранила в своем обычае. В Хартвелл-Хаусе принцесса посещала ежедневную мессу, отправляемую ее собственным капелланом. А будучи в Лондоне, приезжала сюда, во французскую часовню, чтобы молиться вместе с соотечественниками-изгнанниками.
Кое-кто находил историю королевской дочери, продолжающей застилать свою постель, достойной восхищения. С определенной точки зрения так это и выглядело. Но Себастьяну подобное поведение говорило о глубокой, застарелой душевной травме, хорошо узнаваемой для любого человека, побывавшего на войне.
Так или иначе, оставшись одна в тюремной камере в башне древнего монастыря тамплиеров, Мария-Тереза убедила себя, что ежедневное соблюдение нехитрого ритуала поможет ей сохранить рассудок. И ведь помогло. Возможно, поэтому принцесса, уже почти двадцать лет живя на свободе, не решалась ослабить добровольно назначенный себе строгий распорядок, словно ритуал заправки постели и подметания комнаты удерживал демонов безумия на расстоянии. Возможно, так оно и было.
Перезвон городских колоколов уже давно смолк. Но прошло еще минут десять, прежде чем появилась сама Мария-Тереза в сопровождении своей многострадальной компаньонки, леди Жизель Эдмондсон.
– Monsieur le Vicomte, – произнесла королевская дочь, мягко шлепая полусапожками по слякотной дорожке. – Неожиданная встреча.
Себастьян отвесил изящный поклон.
– Ваш дядя сообщил мне, что вы решили провести несколько дней в столице.
– Да. Как бы мне ни нравилось жить в деревне, я все же скучаю по театру. – Принцесса искоса бросила на Девлина испытующий взгляд. – Хотя я была изрядно разочарована, узнав, что Кэт Болейн не выйдет на подмостки в этом сезоне. Она истинная услада для взора, не правда ли?
Сторонний наблюдатель мог бы счесть замечание абсолютно невинным – подумал бы, будто Марии-Терезе неизвестно, что актриса Кэт Болейн долгое время была любовницей виконта. Но ехидный блеск в глазах принцессы убедил Себастьяна в ее осведомленности.
Укол был обдуманным и злонамеренным.
– Да, ее отсутствие досадно, – согласился он, не без труда сохраняя ровность тона. – Но вполне объяснимо, принимая во внимание недавнюю гибель ее супруга. Желание вдовы провести несколько месяцев вдали от Лондона, чтобы прийти в себя после тяжкой потери, легко понять.
– Ваша правда, – втянула щеки Мария-Тереза. – А вам, случайно, не известно, куда она уехала?
– Нет, – коротко ответил Себастьян.
Он и вправду не знал, где Кэт нашла себе убежище. Но надеялся, что где бы это место ни находилось, она обретет там столь отчаянно необходимый ей душевный покой.
Едва заметная гримаска разочарования опустила уголки рта принцессы, но тут же исчезла. Мария-Тереза пригладила ладонью свой пелисс.
– Ужасно много убийств! Улицы Лондона – весьма опасное место, не так ли?
– Разумеется, они могут быть опасны. Позвольте спросить, знали ли вы, что доктор Дамион Пельтан – сын Филиппа-Жана Пельтана, врача, лечившего вашего брата в Тампле?
Губы принцессы сжались, она решительно покачала головой:
– Нет, не знала.
Как для человека, привычного скрывать свои чувства, она была никудышней лгуньей.
– Разве не это обстоятельство явилось истинной причиной вашего желания видеть Пельтана? – настаивал Себастьян.
– Да как вы смеете?! – рот Марии-Терезы скривился в злобном оскале, напряженное лицо задрожало. – Как вы смеете перечить мне, дочери короля Франции? Мне, ведущей свой род от самого Людовика Святого?
Себастьян выдержал ее гневный взгляд.
– Тот, кто убил Дамиона Пельтана, также унес с собой его сердце. У вас нет предположений, зачем это было сделано?
Принцесса отреагировала на удивление бурно. Широко открыв глаза, она охнула и прижала кулак к губам.
– Мадам, – бросилась на защиту леди Жизель, обхватила госпожу за широкую талию и принялась подталкивать в сторону ожидавшей кареты, – позвольте мне помочь вам. – Фрейлина задержалась, только чтобы бросить через плечо на Девлина пронзительно-негодующий взгляд: – Вы низкий человек.
Во внезапно залегшей тишине эхом отразились мягкие хлопки обтянутых перчатками ладоней.
Обернувшись, Себастьян увидел неторопливо спускавшегося по ступеням часовни Амброза Лашапеля. Кисти француза были приподняты, словно он аплодировал отличному представлению, на сгибе локтя висел сложенный зонт.
– Мои поздравления, – сказал придворный. – Знаете, ведь она никогда вам этого не забудет. Вы только что нарушили одно из главнейших правил: нельзя прекословить членам французской королевской семьи, независимо от того, сколь нелепы или заведомо ложны их слова. Пятнадцать лет назад некая мадам Сенли дерзнула в пределах слышимости Марии-Терезы поправить графа Прованского, вспоминавшего пустячнейший эпизод из их юности. Принцесса до сих пор не простила бедняжку – и, думаю, никогда не простит.
– Мадам Злопамятность, – обронил Себастьян, наблюдая, как в отдалении леди Жизель бережно укутывает свою госпожу меховой полостью.