14. Однако давайте проведём чёткую разграничительную линию: принципиальным отличием социализма и фашизма является то, что социализм добивается равенства для всех людей на земле, фашизм же добивается привилегированного положения для отдельной нации, а внутри этой «нации господ» готов допустить элементы равенства, элементы «социализма». Ильин же ругает немецких фашистов за эти самые элементы «социализма для своих» («смешение социальных реформ с социализмом и соскальзывание через тоталитаризм в огосударствление хозяйства»15), то есть ему хочется, чтобы нацисты избегали сокращения разрыва между богатыми и бедными даже внутри самой Германии!
Ему невдомёк, что эти псевдосоциалистические меры, огосударствление части хозяйства повысили эффективность немецкой экономики, а также помогли сгладить внутренние социальные конфликты, вырвать политическую инициативу у коммунистов и социал-демократов, подавить революцию и сохранить власть за традиционными «элитами»16, о которых так печётся Ильин. Но «философ» об этом не задумывается, он оперирует не идеями, а фразами: ему хочется больше, больше фашизма – неважно, какой ценой.
«Во время наступления левого хаоса и левого тоталитаризма – это было явлением здоровым, необходимым и неизбежным. Такая концентрация будет осуществляться и впредь, даже в самых демократических государствах: в час национальной опасности здоровые силы народа будут всегда концентрироваться в направлении охранительно-диктаториальном. Так было в древнем Риме, так бывало в новой Европе, так будет и впредь»17, – писал он, да ещё и заявлял, что каждый народ заслуживает иметь собственный фашизм, поскольку это говорит о наличии «здорового национально-патриотического чувства».
«Маркса не читал, но осуждаю»
Если болтать языком с ильинской лёгкостью, так и большевизм можно объявить «здоровой реакцией» на «концентрацию государственно-охранительных сил направо». Ведь Февральская революция 1917 года последовала после патриотического помешательства первых лет Мировой войны, а Октябрьская революция произошла после корниловского мятежа и одним из мотивов восстания было стремление предупредить второй удар реакции и избежать анархического взрыва.
Обращать слова Ильина против него самого – дело даже слишком простое, потому, что серьёзной философской культуры у Ильина нет. Диссертацию он защищал по Гегелю, но в лучших традициях неогегельянства (как уже говорилось, неогегельянство – один из идейных источников нацизма) искал в его работах не основы диалектического метода, а «мировой дух». Работа Ильина так и называлась «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека».
Маркса Ильин очевидно не читал: он сыплет пустыми, легковесными ругательствами в адрес «марксистского социализма», но избегает цитировать Маркса или марксистских авторов, он не в состоянии опровергнуть ни один из ключевых марксистских тезисов, поскольку не может их даже сформулировать. «Европейские народы должны понять, что большевизм есть реальная и лютая опасность; что демократия есть творческий тупик; что марксистский социализм есть обреченная химера»18. Только-то? Он пугает буржуазную публику «левым тоталитаризмом», но сам заявляет, что «демократия есть творческий тупик», что лучший строй – это фашистская «авторитарная диктатура».
При этом он настаивает, что никакая демократия (Ильин её презрительно именует «народоправство») для России немыслима: либо «левый тоталитаризм» (большевизм), либо «национально-государственно-воспитывающая диктатура» (фашизм)19. И фашизм для него, безусловно, предпочтительнее.
Есть у Ильина и работы, внешне, вроде бы, написанные не с фашистских позиций и наполненные бессодержательными патриотическим фразами в духе: «Национализм есть воля к тому, чтобы мой народ творчески и свободно цвёл в божием саду». Но и в них Ильин остаётся последовательным фашистом. Как отмечает публицист Антон Барбашин, рассуждения Ильина о государстве напрямую связаны с его оценками режимов Гитлера, Муссолини, Салазара и Франко, а стиль его письма слишком часто заставляет вспоминать итальянского поэта-фашиста Габриеле Д’Аннунцио: «Под “духовным характером” Ильин понимает исключительную особенность русских “любить и верить”. Он откровенно призывает подавлять любые проявления рационального и воспитывать новых людей посредством “нового отбора”. Те, кто этот “отбор” не пройдет, отправятся в “последний ранг в обществе”, а “люди, неспособные к автономному самообладанию, будут обуздываться и клеймиться”. Ильин требует от новых людей “беззаветно любить и беззаветно верить”, а объектов любви всего три: “Бог, родина и национальный вождь”»20.
«Духовное единство» с нацизмом
Ильин благословляет захватнические войны. По его словам, это не империалисты захватывают территории и покоряют государства, а территории сами «навязываются» тем или иным народам, и провидение «обременяет» Россию всякими слабыми народами, которым русские должны дать «жизнь и дыхание». Управление Россией, по Ильину, должно опираться на военщину, привилегированный слой должна составить военная аристократия. Ильин также свято верит в «духовное единство» итальянского фашизма, национал-социализма и русского белого движения.
Возможно, именно Ильин оказал фашизующее влияние на Ивана Шмелёва, с которым переписывался в эмиграции. Шмелёв, проживая в Париже, также писал антисоветские памфлеты21, а после оккупации Парижа нацистами, сотрудничал в прогерманской эмигрантской газете «Парижский вестник»22.
Таким образом, апологеты Ильина, оправдывая его, берут под защиту и фашизм (ибо Ильин и фашизм невозможно отделить друг от друга, Ильин бы и сам протестовал против такого разделения). Главный их тезис: Ильин стал фашистом, потому что натерпелся от большевиков, а большевизм гораздо хуже фашизма. А ведь большевики обошлись с Ильиным и ему подобными даже слишком мягко: отправили за счёт государства в Европу. Да сегодня желающие бы в очередь выстроились! Кстати, и тогда так было. Ильин же и иже с ним мечтали в ответ за это путешествие покарать весь русский народ (при помощи немецкого оружия) и прилагали к тому усилия. Вчерашние русские националисты объявили русский народ неполноценным и заслуживающим уничтожения.
В 2012 году на открытии памятника Ильину в Уральском институте бизнеса ректор вуза, протоиерей Александр Меняйло заявил, что именно у Ильина россиянам необходимо учиться «как нужно любить Россию, как защищать ее и как возвеличить Россию и ее народ». А архиепископ Нижнетагильский прибавил, что Ильин до сих пор жив, поскольку живы его идеи и его дело23.
Сквозь призму фактов
Другой эмигрант, Дмитрий Мережковский, обозвавший русский народ «хамом», поступил на содержание к Муссолини и свои лизоблюдские панегирики итальянскому диктатору перемежал с уговорами поскорее напасть на Россию. Правда, лишившись этого содержания, Мережковский обругал Муссолини «пошляком», но антифашистом не стал, а взялся напрашиваться на содержание к испанскому фашисту Франко. В Гитлере Мережковский видел «орудие» борьбы с «царством Антихриста» (с Советским союзом). Вместе с Гиппиус он негодовал по поводу пакта о ненападении между Германией и СССР. В речи на германском радио Мережковский говорил о «подвиге, взятом на себя Германией в Святом Крестовом походе против большевизма»24. Себя писатель прочил в главные идеологи грядущего за фашистскими танками Царства Духа.
И именно сквозь призму этих фактов следует рассматривать всё, написанное Мережковским и его женой в эмиграции. То, что заглазно Мережковский поругивал диктаторов, никак не отменяет и не умаляет того факта, что публично писатель восхвалял их, искал их покровительства и призывал к началу новой мировой бойни. Да и ругал-то их Мережковский не за фашизм и жестокость, а за то, что они недостаточно пригодны для борьбы с сатанистами-большевиками, то есть за то, что они недостаточно решительны и жестоки, недостаточно фашисты.
Впрочем, одним из первых мечту о захвате Германией столицы России выразил ещё в 1917 году председатель Государственной думы, лидер кадетов Родзянко: «Я думаю, бог с ним, с Петроградом! Опасаются, что в Питере погибнут центральные учреждения (то есть Советы и т. д.). На это я возражаю, что очень рад, если все эти учреждения погибнут, потому что, кроме зла, России они ничего не принесли…»26 Ещё до Октябрьской революции буржуазное Временное правительство по совету английского посла Бьюкенена готовилось сдать Петроград немцам27.
Не забудем, что и Розанов публично поддерживал захват России немцами. «Ей-ей, под немцами нам будет лучше. Немцы наведут у нас порядок, – “как в Риге”. Устроят полицию, департаменты. Согласимся, что ведь это было у нас всегда скверно, глупо. Министерию заведут. Не будут брать взяток, – наконец-то… и о чём мы выли, начиная с Сумарокова, и довыли до самого Щедрина… “Бо наряда – нет”. Ну их к чёрту, болванов. Да, ещё: наконец-то наконец немцы научат нас русскому патриотизму, как делали их превосходные Вигель и Даль. Но таких было только двое, и что же могли они?»