— Да брось ты, парень.
— Молчать! Мне на посту разговаривать с тобой не положено. Вот придет разводящий, разберется.
Ясно, тоже не очень опытный часовой. Пальнет еще сдуру, и поминай как звали. Лучше лежать. С этой стороны стены запах моря более острый, почти терпкий. Или это трава? Она тоже пахнет морем, видно, пропиталась им, как моя форменка нафталином.
Наконец пришел разводящий, осветил меня фонариком, заставил встать. Видимо, он был недоволен, что ею разбудили.
— Гнал бы его обратно, и весь сказ, — выговаривал он часовому. — Парень из тех, что сегодня прибыли, видишь, оперение новое, не обмялось по фигуре.
— Так ведь по инструкции… — начал оправдываться часовой.
Разводящий спохватился:
— Действовали правильно. И впредь действовать в духе устава и инструкции. — И ко мне: — Пошли.
Мы обошли вдоль стены полгородка и вошли через ворота. Видно, какими-то путями весть о моем задержании уже дошла до старшины первой статьи Смирнова — он ждал у входа в кубрик.
— Прогуляться парень решил, — сообщил ему разводящий. — Моциончик к морю. Лирика! Дайте ему швабру, пусть подраит гальюн.
Старшина сунул мне в руки палку с пучком веревок и строго сказал:
— Помоете в гальюне палубу, толчки, надраите краны. Пасту возьмите в ящике на окне. Когда все будет готово, сдадите дневальному. Потом — спать. Завтра разберемся.
Старшина пошел спать. Я закатал штаны, налил в ведро воды. Открыл окно. Но запах гальюна сильнее запаха моря.
Потом мне всю ночь снились эти запахи. У моря был голубой запах, у травы — зеленый. Запах «Красной Москвы» почему-то оказался темно-синим. Я было начал возмущаться тем, что вместо «Красной Москвы» мне подсунули «Огни Москвы», но из флакона вылезла Галка Чугунова и строго спросила: «Кто тебе больше нравится: красивые или умные?» Не успел я ответить Галке, как из другого флакона выпорхнула Антоша и кокетливо спросила: «А я красивая? Ну, скажи, что красивая». Потом откуда-то появился дядя Егор и сердито сказал: «Гореть надо, чтобы свет и тепло от тебя к людям шли. А ты шаешь, как сырая головешка. Один дым только и есть». Потом из дыма вылез старшина первой статьи Смирнов и рявкнул:
— Подъем!
10
После завтрака нас разбили на учебные батальоны, роты и взводы. Наш батальон отправляли в гавань, там нас будут готовить к службе на ракетных кораблях.
— Хоть тут повезло, — сказал Игорь. — Все-таки современная техника. Это тебе не какая-нибудь пушчонка с захудалого тральца.
— А я вот на тральцах восемь лет прослужил и не жалуюсь, — сказал старшина Смирнов.
— А сейчас на сверхсрочной?
— Угадали.
— Восемь лет! С ума сойти! Не надоело лямку тянуть?
— Надо, Пахомов.
— Кому надо?
— Народу. Стране. Впрочем, вы этого пока не понимаете.
— Надеюсь, под вашим чутким руководством я поумнею, — ехидно заметил Игорь.
— И я надеюсь, — серьезно и спокойно ответил старшина.
Игорь покраснел и не нашелся, что сказать.
— Что, съел? — спросил я у него, когда старшина отошел.
— А ну его, — отмахнулся Игорь. Он недолюбливал старшину. Может быть, потому, что при каждой словесной стычке со Смирновым Игорь оказывался в глупом положении. Причем старшина был всегда спокоен и вежлив.
Перед выходом в гавань нас опять построили, и командир батальона капитан 2 ранга Самойленко обошел строп. Когда он остановился около нашего взвода, старшина первой статьи Смирнов попросил:
— Товарищ капитан второго ранга, им бы море показать. А то тут некоторые, — он покосился на меня, — не видели его. Хотя бы с берега.
— Хорошо, — согласился комбат. — Поведете взвод через парк.
— Есть! — весело козырнул старшина.
В матросском парке было безлюдно. Лишь несколько стариков и женщин с колясками сидели на скамейках. Неожиданно нас остановили: дорогу пересекал другой строй. Это шел детский сад. Ребятишки шли парами, старательно поддерживая равнение.
— Дисциплинка! — ухмыльнулся Игорь.
И вдруг до нас донеслось:
— Эй, мояк, ты съиском долго пьявал,
Я тебя успела позабыть…
Пела девочка лет пяти-шести с льняными косичками и хитрыми черными глазенками. Строй загоготал.
— Просвещенный у вас народ, — сказал старшина первой статьи Смирнов воспитательнице, девушке с круглым загорелым лицом, густо усыпанным веснушками.
— Стараемся, — улыбнулась она. Но, пройдя несколько шагов, смахнула с лица улыбку и строго сказала: — Таня! Как тебе не стыдно?
Море распахнулось неожиданно, как только мы поднялись на песчаный холм. Оно уходило далеко за горизонт и там растворялось в синеватой дрожащей дымке. Там, вдали, оно казалось спокойным и ровным, а здесь, у берега, ворочалось и ворчало, скручивало в зеленые косы тугие валы, выкатывало их на песок, и они рассыпались тут белыми сугробами. Один сугроб набегал на другой, подминал его и уносил обратно в море. Берег здесь был отглажен аккуратно и ровно. Море вблизи казалось добрым и честным работягой, привычно и неутомимо делающим свое дело. Но там, у каменной стены, которую старшина назвал молом, море было сердитым и сильным. Оно яростно бросалось на стену, разбивалось, отплевывалось тысячами брызг, откатывалось, чтобы собраться с новыми силами, и с грозным гулом снова кидалось на стенку. Иногда ему удавалось ухватиться волосатыми ручищами за стенку, и тогда оно старалось отодрать ее от земли и бросить дальше от берега. Но стена цепко держалась за землю.
К этой стене приближалось небольшое судно. Оно то зарывалось в воду по самые мачты, то взбиралось на гребень волны, будто старалось взлететь. Но море не давало ему улететь, оно наваливалось на суденышко своей широкой грудью и опять вдавливало в воду. Я со страхом следил за тем, как судно приближалось к стене. Сейчас его разобьет, ясно, что от него не соберешь и щепок. А что же люди? Почему они идут на стену, может, у них руль не в порядке?
Вот нос судна приблизился к стене. Я закрыл глаза. Но не услышал ни треска дерева, ни скрежета металла, ни криков людей. Когда я открыл глаза, судно спокойно разрезало своим носом каменную стену.
— Сейнер вошел в гавань, — сказал старшина первой статьи Смирнов, и я сообразил, что где-то в стене есть проход.
— Вот бы с рыбаками сходить, хотя бы недалеко, — мечтательно сказал Игорь.
— Рыбаки тут промышляют мало, — пояснил старшина. — Больше всего в Атлантике ловят, видно, там уловы побогаче. По нескольку месяцев земли не видят. Вот кто настоящие труженики моря!
Меня поразило, что старшина первой статьи Смирнов, обычно не очень лестно отзывающийся о всякой штатской публике, о рыбаках говорит так уважительно и даже с завистью.
— А глубоко тут, товарищ старшина?
— Нет. Море наше мелкое. Не помню точно, какая самая большая глубина, но, кажется, метров четыреста с хвостиком.
Ничего себе — мелкое! Наш Миасс на ушах вброд перейдешь, и то ухитрялись тонуть. А здесь четыреста метров! Это если поставить друг на друга пятиэтажные дома, штук двадцать наберется. У меня аж мурашки по коже побежали. А тут еще старшина спрашивает:
— Ну как, Соколов, нравится?
— Ничего. Рыбой пахнет. И йодом. Для здоровья весьма полезно.
— Да, жизнь тут курортная, — усмехнулся старшина. — И за свое здоровье можете не волноваться.
11
Первый день занятий значительно обогатил наши представления о «курортной» жизни. До обеда мы учились ходить и поворачиваться в одиночку, после обеда — строем. Девятнадцать лет мы топтали нашу грешную землю и не подозревали, что совсем не умеем ходить. А оказывается, это не самый простой способ передвижения из пункта А в пункт Б. Кто из нас мог бы самостоятельно догадаться, что, прежде чем повернуться кругом, надо пропустить левую ногу, сделать полшага правой, приподняться на носки, перенести тяжесть тела на правую ногу, повернуться и начать движение, сами понимаете, опять же с левой ноги?
— Выше ногу! Носочек, носочек оттяните! — весело покрикивал старшина. Вчера мои ботинки весили не больше пяти килограммов. Сейчас они весят не менее пятидесяти каждый. А попробуй-ка оттянуть носочек, когда яловый ботинок не гнется и на два размера больше, чем тебе нужно.
— Р-р-равнение направо! Улыбочку, улыбочку дайте! Не надо есть глазами начальство, оно — не вполне съедобный продукт.
Попробуй изобрази улыбочку, если с тебя градом льет пот, а ноги налиты свинцом. Мы, конечно, стараемся, хищно скалим зубы и все-таки жрем старшину глазами. А он все еще недоволен.
— Пахомов, вы что, забыли, где правая, где левая сторона? Может, вам сено-солому подвязать?..
— Маслов, не отставайте…
— Соколов, подтяните корму, выгните грудь, вам же девятнадцать лет, а не восемьдесят!
Наконец долгожданная:
— Р-р-разойдись!
Одуревшие от усталости, мы бессильно валимся на землю. Даже курить не хочется. Молчим, блаженно вытянув ноги.
Отупение проходит быстрее, чем усталость. Кто-то отваживается на вопрос:
— Зачем все это нужно? Мы ж не пехота.
Старшина терпеливо поясняет:
— С этого начинается дисциплина. Приобретается привычка действовать по команде, быстро исполнять ее, вырабатывается автоматизм.
— Но ведь мы же люди!
— Вот именно. А человек — существо не вполне совершенное…
Мы никак не можем понять, зачем нам нужно отрабатывать действия до автоматизма. Но спорить со старшиной не хочется, да и не положено.
От стенки отходит корабль. До нас доносятся обрывки команд, крики вспугнутых чаек. На палубе, вдоль борта, лицом к берегу выстроился экипаж. Счастливчики! Они уходят в море, у них настоящая жизнь. Интересно, они тоже занимались шагистикой? Большинство матросов приходят на корабли из учебных отрядов уже специалистами. А мы пройдем курс молодого бойца и пойдем на корабли в лучшем случае учениками.
— Товарищ старшина, а в город нас пускать будут? — спросил Маслов.
— Пока нет. Когда распишут по кораблям, тогда и будут увольнять на берег. В порядке очередности, не более тридцати процентов от численности экипажа, чтобы сохранить готовность корабля.