мораль рабов. Эта контридеология строится вокруг нравственного различия между добром (включающем такие понятия, как милосердие, набожность, смирение и воздержание) и злом (такие концепции, как жестокость, себялюбие, господство и богатство). Также мораль рабов проповедует идею о том, что душа отделяема от тела и подлежит суду высшего разума (то есть Бога). Подчиняя естественную волю к власти, являющуюся той движущей силой, что придаёт жизни смысл, мораль рабов сумела навязать ценности, проповедующие раболепие. В результате героические ценности силы, честолюбия, индивидуальности и созидания стали видеться, в сущности, как пагубные и дурные.
Лучше бойтесь не смерти, а куцей, безотрадной жизни.
Вопрос, в чём заключается разница между «быть живым» и «жить», для Ницше, по сути, связан с целями индивида. Ницше категорически не согласен с тем, чтобы следовать в жизни любой дорогой в соответствии со смыслом, который даруется a posteriori (а именно, выводится из обоснованного заключения), поскольку это приводит к отрицанию творческой мысли. Вопрос о смысле жизни перефразируется: надо пытаться прийти к заключению или к абсолюту не в том, для чего вообще существует человеческая жизни, а в том, для чего существует индивид:
…для чего существует отдельный человек – вот что ты должен спросить у самого себя, и если бы никто не сумел тебе ответить на это, то ты должен попытаться найти оправдание своему существованию, как бы a posteriori, ставя себе самому известные задачи, известные цели, известное «ради», высокое и благородное «ради». Пусть тебя ждет на этом пути даже гибель – я не знаю лучшего жизненного жребия, как погибнуть от великого и невозможного…
Разница между тем, чтобы жить и быть живым, для Ницше состоит в обязанности человека ставить перед собой цели, созидательно принимая волю к власти. Такие личные цели должны быть «высокими» и «благородными», поскольку должны требовать от человека лучшего. Ницше взвешивает последствия самостоятельного определения человеком смысла жизни для всего мира людей. Поскольку нет и не может быть никакой изначальной причины для существования, которая не была бы поражена нравственными кодексами, насаждаемыми ложными верованиями и стремящимися к удовлетворению исключительно собственных целей, то и мир сам по себе не имеет смысла. Быть живым – значит существовать, но быть живым или жить требует самостоятельного решения.
Ницще придерживался чрезвычайно критического подхода к традиционным философским поискам смысла и понимания, познания и метода. Его склонность нарочито доказывать несостоятельность таких священных коров философской мысли, как гегелевское определение диалектики или аргументация Сократа, обуславливала бессистемность усилий, которые Ницше прилагал к осмыслению вопросов, касающихся значения культуры, истории, науки, нравственности и искусства. Подход Ницше состоял в отказе от привычных общих мест, в отрицании самого существования единых для всех ответов и в установлении превосходства индивидуального истолкования – метод, который оказался весьма привлекательным и влиятельным. Несмотря на огромный ряд противоречий и неясных афоризмов, все работы Ницше тем не менее написаны искусно и прекрасным, образным языком. Философия Ницше намеренно избегает определений – он полагал, что мы сами должны вывести собственные заключения, независимо от навязываемых извне представлений о том, что правильно, а что нет.
Лучше любить, чем быть любимым?
Философия любви в её вариантных формах – это тема, которая занимала мыслителей на протяжении веков. Как правило, ими предпринимались попытки определить различные формы любви, что более всего заметно в теологии и религии, которые выделяют «земную любовь», существующую между людьми, и «потустороннюю любовь» между Богом (богами) и его (их) подданными.
Древние греки подразделяли понятие любви на три отдельные формы, которые называли эрос, агапе и филия.
Первый из этих терминов подвергался различным толкованиям. В изначальном значении эрос приравнивался к сильному чувственному и сексуальному желанию и потребности в близости. В «Пире» Платон облагородил это определение (см. главу «Красота в глазах смотрящего?»). Сократ в своих рассуждениях в «Пире» (датированных ок. 385–370 гг. до н. э.) расценивает природу мгновенного эротического желания как поверхностную, хотя и признаёт, что это только начальная точка. Лишь путём размышлений человек способен понять, что физическое желание – это неглубокий отклик на физическую красоту. Со временем любовь человека переместится из области физического в область любви и понимания души объекта первоначального желания. Этот процесс и есть то, что мы имеем в виду, говоря о «платонической» любви как о любви «нефизической», призванной оценить красоту души, а это требует встать на путь трансцендентности.
Если эрос можно отнести к области «мирской любви», то вторая форма любви, агапе, традиционно обитает в области любви «потусторонней». Теологическое определение, данное в Библии в послании к Коринфянам, уравнивает агапе с «любовью Бога к человеку и человека к Богу». В концепции любви Господа к своим подданным агапе понимается как любовь добровольная и безусловная: любовь даруется нам не как награда за присущие нам праведные ценности, а лишь потому, что любить – в природе Господа. В отличие от эроса агапе не зависит от отклика на какую-либо воспринимаемую ценность, имеющуюся у объекта любви, напротив, агапе призвана развивать ценности в своём объекте. Эта идея об обогащающей ценности Господней любви подробно рассматривается в сочинениях философа и теолога св. Фомы Аквинского (1225–1274). Фома Аквинский был верным последователем философии Аристотеля и пытался соединить представления Аристотеля об этике с христианской теологией. В своей работе «Сумма теологии» (1267) Фома Аквинский определяет любовь Бога (а в широком смысле, учитывая, что Бог вездесущ, и все остальные формы любви) как «движение воли к благу». Из этой трактовки агапе следует, что лучше любить, чем быть любимым, поскольку движение вашей любви (любви Божией) сделает того, кто является объектом вашей любви, лучше. Подчёркнутая безусловность – ключевой аспект агапе, ведь помимо чисто теологического толкования термин подразумевает и такую форму любви, которая включает в себя понятия несомненной любви родителей к детям, а также братской любви.
Третья форма любви, филия, исследует добродетели дружбы, верности и солидарности. Этот термин использован Аристотелем в «Никомаховой этике» (350 г. до н. э.) для обозначения любви, которую мы можем или должны испытывать по отношению к своей семье и обществу через такие добродетели, как равенство и доброта. Кроме того, Аристотель использует термин филия в абстрактном и эмотивном смысле для обозначения любви, которую человек может чувствовать через опыт. Таковы, например, чувства, взволнованные музыкой, или изобразительным искусством, или красотой природы. По Аристотелю, филия необходима человеку, чтобы жить добродетельной и насыщенной жизнью, то есть эта форма также настаивает на том, что лучше любить, чем быть любимым.
Пусть лучше вас ненавидят за то, кто вы есть, чем любят за то, кем вы не являетесь.
Не все философы придерживались позитивных взглядов в обсуждении философского смысла любви. Философ-эпикуреец Лукреций (99–55 гг. до н. э.) в эпической философской поэме «О природе вещей» (50 г. до н. э.) описывает любовь, пусть и ограничиваясь значением «эрос», как нечто разрушительное для личной добродетели: «влюблённые в тяжких страданьях […] проводят праздно они свою жизнь и погрязли в нечистом болоте».
Исследователи Фридриха Ницше расходятся в понимании взглядов великого немецкого философа, касающихся концепции любви. Всю свою жизнь Ницше оставался холостяком, и о каких-либо продолжительных или значимых отношениях его с женщинами не известно ничего. Это навело некоторых комментаторов на предположение, что Ницше был гомосексуалом. Другие комментаторы указывают на то, что Ницше трижды делал предложение одной и той же женщине – Лу Саломе, – но всегда получал отказ. Есть даже предположение, что свои необычайно пышные усы Ницше отрастил для того, чтобы скрыть черты лица, которых очень стеснялся. В следующем отрывке Ницше выказывает весьма циничное отношение к любви, увязывая концепцию любви с желанием обладать собственностью, что по самой своей природе недолговечно:
Алчность и любовь: сколь различны наши ощущения при каждом из этих слов! – и все же они могли бы быть одним и тем же влечением, дважды названным: первый раз поносимым с точки зрения людей уже имущих, в которых влечение несколько приутихло и которые теперь боятся за свое «имущество»; второй раз с точки зрения неудовлетворенных, жаждущих, и посему прославляемым как нечто «хорошее». Наша любовь к ближним – разве она не есть стремление к новой собственности? И равным образом наша любовь к знанию, к истине? и вообще всякое стремление к новинкам? Мы постепенно пресыщаемся старым, надежно сподручным и жадно тянемся к новому; даже прекраснейший ландшафт, среди которого мы проживаем три месяца, не уверен больше в нашей любви к нему, и какой-нибудь отдаленный берег дразнит уже нашу алчность: владение большей частью делается ничтожнее от самого овладения. Наше наслаждение самими собой поддерживается таким образом, что оно непрерывно преобразует в нас самих нечто новое, – это как раз и называется обладанием. Пресытиться обладанием – значит пресытиться самим собою. (Можно страдать даже от излишка, и даже необузданная страсть к расточительству может присвоить себе почетное имя «любви».)