– Давай возьмем… – начала я.
– …по животворящему напитку, – подхватил ты, излучая воодушевление и восторг. Махнув официантке, ты стал мять нашу карту.
– Постой, не надо.
– Почему?
– Я хочу забрать наш план. Не рви его.
– Мы и так знаем дорогу.
– Я все равно хочу его забрать.
– Только, – сказал ты, – не смей говорить Элу или кому-то еще, что я рисую такие схемы, которые могут считаться… Так уж и быть, не буду произносить запретное слово.
– Я не скажу Элу, – с грустью пообещала я. – Об этом плане буду знать только я.
– Точно? – переспросил ты. – Тогда ладно.
Пока я заказывала кофе, ты на несколько секунд склонился над столом, не обращая внимания на взгляды официантки, которая мельком посматривала на тебя. Ты протянул мне салфетку с планом, но я, снова совершив кражу в «Хромоножке», уже стащила то, что хотела, и стала развлекать тебя разговорами, пока нам не принесли кофе, так что ты совершенно забыл об этой вещице. Но ты тоже оказался не промах: на другой стороне салфетки меня ждала надпись, которую я обнаружила слишком поздно. Я не заметила эту приписку, когда вернулась домой, не заметила ее, когда прятала салфетку в коробку. Я прочла эти слова только тогда, когда плакала с разбитым сердцем и когда в них уже не было ни капли правды. Так и мы с тобой заметили, что на столе нет сахара, только после того, как официантка с недовольным видом ушла, оставив нам кофе и счет. Мы поняли это, Эд, когда было уже слишком поздно что-то менять.
Вот что я украла у тебя. Возвращаю. Мне казалось очень милым, мой чертов бывший, что ты носишь с собой транспортир, чтобы четче выражать свои мысли на бумаге. Эта милая вещица всегда была у тебя в кармане. Я ведь тоже не дегенератка. Я дура, в этом все дело.
Этот напильник ты никогда не видел. Я держала его в руках, в полном одиночестве стоя в «Зеленой горе», строительном магазине, и пытаясь наколдовать рядом с собой Эла, чтобы задать ему вопросы, на которые ответить мог только он. Точно ли герои фильмов «Свобода на рассвете» и «Полуночный побег» используют такие же напильники, чтобы скрыться от собак и уйти как можно дальше от подсвеченной прожекторами колючей проволоки? Мы с Элом смотрели эти фильмы в «Карнелиане» на неделе кино про тюрьму, которая, как это ни забавно, завершилась документалкой Мейерса про школы-интернаты. В тот день в кинотеатре почти не было зрителей, так что больше мне было не у кого попросить совета. Работникам «Зеленой горы», одетым в жилетки и нацепившим на головы гарнитуру, никак нельзя было задать вопрос: можно ли использовать этот напильник в духовке? Я тут же представила, как мы с тобой умираем, отравившись железом, которого оказалось слишком много в приготовленном мной сюрпризе. Мне ужасно хотелось позвонить Элу и сказать: «Я знаю, что мы, возможно, поссорились навсегда, но не мог бы ты ответить на один-единственный вопрос о железках и готовке?» Но я, конечно, не могла так поступить. «Джоан, – подумала я. – Можно спросить Джоан». И тут из-за угла вышла она.
– Привет, Мин.
– Привет, Аннетт.
– Что ты здесь делаешь?
– Покупаю кое-что к Хеллоуину, – ответила я, помахав напильником.
– Ого, я тоже, – сказала она. – Мне нужно найти цепи. Поможешь?
Мы направились к рядам блестящих катушек: цепи можно было покупать ярдами. Аннетт разглядывала их так, словно это были настоящие украшения, и прислонялась к каждой катушке голым плечом.
– Кем ты будешь? – спросила я.
– Мне нужно понять, как цепи ощущаются на коже, – ответила она. – Я хочу сделать что-то вроде средневекового костюма. Но он должен быть немного вызывающим, понимаешь?
«То есть пошлым», – подумала я. Все девушки, которые встречаются со спортсменами, выбирают пошлые костюмы: они изображают беспутных ведьм, бесстыжих кошек, развратных проституток.
– Как думаешь, я могу надеть цепи без лифчика?
– Ты серьезно? – я чуть не взвизгнула.
– Ну то есть обмотать их вокруг себя, как топ без лямок. У меня же не слишком большая грудь.
– Думаю, что к концу вечера ты вся будешь в синяках, – ответила я.
Аннетт пристально посмотрела на меня.
– Ты мне угрожаешь? – спросила она.
– Что? Нет!
– Я шучу, Мин. Шучу. Эд рассказывал, что не всегда понимает твои шутки. О господи – так бы он сказал.
– О господи, – с глупым видом повторила я.
– Зачем тебе эта штука?
– Еще не решила, – ответила я. – Думаю, ты знаешь, что Эд будет заключенным?
– Ага, каторжником в цепях.
– Так вот, и ты, наверное, видела, что в старых фильмах про тюрьму в пироге запекают напильник? Ну, чтобы подпилить решетку или еще что-нибудь. А у заднего входа беглеца ждет верная жена на машине.
Аннетт с сомнением посмотрела на напильник.
– То есть на Хеллоуин ты будешь женой Эда?
Аннетт улыбалась, но я почувствовала себя так, словно она назвала меня тупицей. Мне казалось, что в ее мерцающих глазах я, одетая в широкие штаны и кроссовки, выгляжу неряшливой дурой.
– Нет, – ответила я. – Я просто хочу испечь пирог, чтобы поднять Эду настроение.
– Насколько я помню, он всегда в хорошем настроении, – сказала Аннетт, ухмыльнувшись.
– Ты понимаешь, о чем я.
– Да. Так кем ты все-таки будешь?
– Надзирателем, – ответила я.
– Кем?
– Тем, кто следит за порядком в тюрьме.
– Аа, понятно. Здорово.
– Я знаю, что это не очень круто, но у меня есть подходящая папина куртка.
– Здорово, – повторила Аннетт, разматывая катушку с выбранной цепью.
– Понимаешь, я не смогу… Я не из тех, кому стоит носить вызывающие костюмы.
Аннетт замерла и, кажется, впервые внимательно оглядела меня с головы до ног.
– Ты не права, Мин. Они бы тебе точно подошли. Просто… – она прикусила губу, как бы говоря мне: «Забудь».
– Что?
– Ну, ты… Я знаю, что тебе это не понравится.
– Что?
– Эм…
– Хочешь сказать, что я выпендрежница?
– Я хочу сказать то, что постоянно повторяет Эд. Ты особенная, тебе совсем ни к чему откровенные наряды. – Аннетт пренебрежительно посмотрела на цепь. – У тебя прекрасное тело, и сама ты красавица, да-да. Но ты прекрасна не только снаружи. Вот поэтому тебе все и завидуют, Мин.
– Никто мне не завидует.
– Нет, – Аннетт бросила на цепь почти что гневный взгляд, – завидуют.
– Даже если и завидуют, то потому, что я встречаюсь с Эдом Слатертоном, а не потому, что я какая-то особенная.
– Именно поэтому, – сказала Аннетт, тряхнув волосами. – Ведь ты же чем-то привлекла Эда.
Затем она перевела взгляд на напильник.
– Тебе неплохо бы принести его с собой в субботу. Все девушки наденут костюмы роковых Клеопатр и станут пытаться выцарапать у тебя Эда.
Аннетт засмеялась, и я решила последовать ее примеру. «Она шутит», – подумала я и сказала:
– Парням понравится женская драка.
– Мы можем брать с них плату, если они захотят увидеть это зрелище, – сказала Аннетт, притворившись, что впивается в меня ногтями. – Пойдем?
Хоть я и решила, что ни в коем случае не буду покупать напильник, я принесла его на кассу. Аннетт весело щебетала с кассиром, который отрезал ей кусок цепи и сделал скидку. Кассир, который обслуживал меня, молча протянул мне сдачу и чек.
– Хочешь, зайдем выпить сока или еще чего-нибудь?
– Нет, – сказала я, направляясь к выходу. – Мне нужно домой, чтобы доделать костюм.
– Тебя же не испугали мои слова про субботу, правда? Я пошутила.
– Нет, – ответила я.
– Ну, то есть не совсем, – сказала Аннетт с улыбкой, переложив пакет с цепью в другую руку. – Я к тому, что все знают: Эд твой.
– Все, кроме Джиллиан.
– Джиллиан та еще сучка, – слишком суровым тоном произнесла Аннетт.
– Ну ничего себе.
– Это долгая история, Мин. Но о Джиллиан можешь не волноваться.
Я печально посмотрела на мокрые улицы. От сырости мои еврейские волосы распушились, напоминая отвратительное облако выхлопных газов, а погода совсем не собиралась меняться. Стоя у дверей «Зеленой горы», я чувствовала себя очень уязвимой – как пламя спички, как щенок или котенок, оставшийся на улице без матери, без ошейника с номером хозяев и без коробки, в которой можно было бы спрятаться.
– Я волнуюсь обо всех, – я решила сказать всю правду. – Все меня называют особенной. Ты права, сейчас Эд мой, но кто-то ведь может его увести. Я и рядом не стою с его знакомыми девушками.
Аннетт даже не попыталась меня переубедить.
– Нет, – сказала она. – Эд тебя любит.
– А я люблю его, – ответила я, хотя мне хотелось поблагодарить Аннетт. Я думала, что она приглядывает за мной, за дурочкой с напильником в пакете.
– Кто знает, куда приведет нас любовь? – продекламировала Аннетт. – Она змея в саду наших тихих умов.
– Откуда это?
– Элис Саллефорд, – ответила Аннетт. – Ее проходят в десятом классе. И я думала, что выпендрежница, интересующаяся стихами, здесь ты.
– Я не выпендрежница, – сказала я.
– Ну, ты не так проста, как думаешь, – звякнув цепью, Аннетт быстро обняла меня на прощание. И конечно же, снова начался дождь. Аннетт перебегала от одного козырька до другого и помахала мне, прежде чем повернуть за угол. Она была прекрасна в своей одежде, прекрасна под дождем. У меня в пакете брякнул напильник, напомнив мне о дурацкой идее, которую никто бы не оценил, если бы я воплотила ее в жизнь. «Даже ты, Эд, не понял бы, в чем суть», – думала я, глядя вслед Аннетт. Вот поэтому мы и расстались, так что забирай напильник.
Как ты мог, Эд?
Это не твой жетон. Он оказался в конверте, который я обнаружила приклеенным к шкафчику и на котором даже не было подписано мое имя. Я подумала, что это сюрприз от тебя, но в конверте не было записки. Взяв в руки жетон, я почувствовала всю злобу, все холодное презрение и неудержимую ярость Эла. Этот бесплатный билет на городской бал Всех Святых, то есть на дискотеку, я заработала, когда помогала Элу расклеивать афиши. Чертов подкомитет. Эл мог бы заставить меня купить билет, но вместо этого без лишних слов повесил его на мой шкафчик. Это не твой жетон, но я отдаю его тебе, потому что ты во всем виноват. Участники театрального кружка используют эти прелестные жетоны вместо билетов, ведь так, если хватит смелости, их можно носить на шее круглый год, чтобы все вокруг знали, что ты был на городском балу Всех Святых. Я свои жетоны никогда не хранила, а просто забрасывала в ящик или еще куда-нибудь. Надежда – как же смешно. Этот жетон – напоминание о ночи, когда была хеллоуинская вечеринка на тему зла во плоти. О ночи – давай признаем это, – когда нам нужно было расстаться.