Так почему же мы все-таки расстались? Когда я по-настоящему глубоко задумываюсь об этом, то вспоминаю, какой разбитой я чувствовала себя утром субботы на Хеллоуин, потому что мне пришлось встать очень рано, чтобы в одиночку добраться до «Шика и блеска» и купить там эту связку ключей, которую я тебе так и не отдала. А потом я, зевая, стояла во дворе и поливала краской из баллончика старую, купленную в супермаркете кепку, которую носила в девятом классе. Прищурившись, я разглядывала посеревшую кепку, чтобы понять, сочетается ли она по цвету с папиной курткой, а из окон моей комнаты доносился обволакивающий голос Хоука Дэвиса. Звучала моя любимая часть песни «Сядь на следующий поезд», когда певец ловко расправляется со своим соло и кто-то из зрителей кричит ему: «Давай, Хоук, давай». Я улыбалась, глядя в чистое небо. Я знала, что дождя не будет. Мы с тобой попадем и на вечеринку, и на дискотеку, и все пройдет хорошо и даже прекрасно. Я чувствовала, что по-другому и быть не может. Я помню, как была счастлива тогда, и могу сказать наверняка, что ты тоже был счастлив. Думаю, я готова зацепиться за все что угодно, чтобы убедить себя в этом.
– Как хорошо, когда ты радуешься, – произнесла мама, выйдя во двор с чашкой горячего чая. А я уже было приготовилась к тому, что она скажет: «Сделай потише, подумай о соседях».
– Спасибо, – ответила я, взяв у мамы чашку.
– Как хорошо, когда ты радуешься, даже если ты в отцовской куртке, – сказала мама, не изменяя себе: в этом году она почему-то решила, что может говорить про папу гадости.
– Ради тебя, мамочка, сегодня я постараюсь эту куртку уничтожить.
Мама усмехнулась.
– Как же?
– Хм, просыплю на нее наркотики и изваляюсь в грязи.
– Когда ты познакомишь меня с твоим парнем?
– Ну, мам.
– Я просто хочу на него посмотреть.
– Ты хочешь его оценить.
– Я люблю тебя, – мама всегда так говорит, чтобы уйти от ответа. – Ты моя единственная дочь, Мин.
– Что ты хочешь о нем узнать? – спросила я. – Он высокий, худой, воспитанный. Он же вежливо говорит с тобой по телефону?
– Да.
– А еще он капитан баскетбольной команды.
– Вице-капитан.
– Это всего лишь значит, что в команде есть еще один капитан.
– Я знаю, Мин. Просто… что у вас с ним общего?
Я хлебнула чаю, чтобы не выцарапать маме глаза.
– Наши костюмы на Хеллоуин вписываются в одну тему, – сказала я.
– Да, ты говорила. Вся команда будет изображать каторжников, а ты будешь им подыгрывать.
– Вообще-то я им не подыгрываю.
– Я знаю, что он очень популярный мальчик, Мин. Мне об этом сказала мама Джордана. Я просто не хочу, чтобы тебя водили на привязи, как… как козочку.
Козочку?
– Вообще-то я надзиратель, – возразила я. – Это я буду водить их на привязи.
Конечно, я соврала, но так ей и надо.
– Ладно, ладно, – сказала мама. – Ну, с костюмом у тебя порядок. А это что такое?
– Ключи, – ответила я. – У всех надзирателей есть ключи, – я, идиотка, зачем-то решила раскрыть маме все карты. – Я буду носить их на поясе, понимаешь? А в конце вечера отдам Эду.
У мамы округлились глаза.
– Что?
– Ты отдашь эти ключи Эду?
– Ну а что? Я купила их на свои деньги.
– Но, Мин, дорогая, – сказала мама, положив руку мне на плечо. Я еле сдержалась, чтобы не брызнуть ей краской в лицо и не раскрасить ее в серый цвет, но тут, совершенно этому не удивившись, заметила, что мама и так мрачнее некуда. – Разве в этом нет чего-то такого…
– Какого?
– Символического.
– В смысле?
– Ну, понимаешь…
– Фу. Ты углядела здесь пошлятину? Ключик в замочной скважине?
– Ну, кто-то может подумать…
– Никто ничего такого не подумает. Мам, это отвратительно. Я не шучу.
– Мин, – тихо сказала мама, пристально вглядываясь в меня. – Ты спишь с этим мальчиком?
С этим мальчиком. Козочка. Ты моя дочь. Меня словно насильно накормили дрянной едой, и я не могла сдержать рвоту. Мамины пальцы все еще подрагивали у меня на плече, напоминая пару тупых, безвредных и бесполезных школьных ножниц.
– Это тебя совсем, – сказала я, – совсем, совсем не касается!
– Ты моя дочь, – произнесла мама. – И я люблю тебя.
Я сделала три шага назад и оглядела маму, уперев руки в боки. На траве, застеленной газетами, лежала кепка, которую я собиралась надеть. Знаешь, Эд, каким тяжелым ударом для меня стало то, что мама оказалась права? Кажется, я что-то крикнула ей, а она что-то рявкнула мне в ответ и тяжелой походкой вернулась в дом. Я только помню, как музыка стала звучать глуше, потому что мама в отместку уменьшила громкость. «Ну и черт с ней», – подумала я. Давай, Хоук, давай. Я все равно доделала то, что хотела.
Но ведь я так и не отдала тебе ключи. За окном становилось все прохладнее и темнее, а я немного поделала уроки, вздремнула, поняла, что скучаю по Элу, подумала, что могу ему позвонить, но не стала, оделась и вышла из дома, испепелив взглядом маму, которая насыпала сладости в миску – она будет есть их в ожидании детей-попрошаек. На углу я заметила мальчика, с которым когда-то нянчилась: в лучах закатного солнца он швырял яйца в чью-то машину. Он показал мне средний палец. Думаю, в мире все становится только хуже, как в том японском ремейке фильма «Рип ван Винкль», который назвали «Врата сна». Мы с Элом ушли, не дождавшись конца сеанса. Каждый раз, когда герой просыпался, его встречала неумолимо гнетущая реальность: жена умерла, сыновья пьянствуют, город все сильнее загрязняется, правители все охотнее берут взятки, войне не видно конца и каждый день проливается все больше и больше крови. Эл сказал, что этот ремейк должен называться «У вас хорошее настроение? Это поправимо: посмотрите наш фильм».
Я могла бы догадаться, хотя бы заподозрить, что мой костюм – это очередной провал, еще в автобусе, когда какой-то старик совершенно серьезным тоном поблагодарил меня за службу, но я осознала это только тогда, когда прошла под черно-оранжевой аркой из шариков и стала искать в толпе тебя. А помогла мне в этом – кто бы мог подумать – Джиллиан Бич.
– О боже, – сказала уже выпившая Джиллиан, одетая в красно-белые шорты и лифчик, сооруженный из двух синих бандан. От вечерней прохлады она вся покрылась мурашками. Аннетт была права: Джиллиан бояться не стоит.
– Что?
– Ты точно тронутая, Мин. Ты, еврейка, оделась в костюм Гитлера?
– Это не костюм Гитлера.
– Тебя исключат. Вот увидишь.
– Я надзиратель, Джиллиан. А ты кто?
– Барбара Росс.
– Кто?
– Та, что сшила первый американский флаг.
– Ее звали Бетси, Джиллиан. Потом поговорим, ладно?
– Эда здесь нет, – бросила Джиллиан мне вслед.
– Ну и ладно, – сказала я, даже не пытаясь сделать так, чтобы мой голос звучал уверенно, и осталась стоять в одиночестве, словно нацист, который слишком рано пришел на вечеринку. Мимо меня проходили группки болтающих девятиклассников с мышиными ушами на голове. В углу прихорашивалось несколько Дракул. Из колонок уже играла моя нелюбимая песня. Тренеры, потягивая кофе, потели в своих плащах. К моему большому удивлению, меня спас Тревор: он еле проковылял ко мне, потому что одна нога у него была в гипсе.
– Привет, Мин. Или тебя нужно называть капитан Грин?
Лучше уж я буду полицейским, чем Гитлером.
– Привет, Тревор. Ты кто?
– Я чувак, который буквально вчера сломал ногу и теперь не может изображать каторжника в цепях.
– Кажется, ты готов на все, лишь бы не танцевать у всех на глазах.
Тревор громко рассмеялся и выудил откуда-то бутылку пива.
– А ты и вправду смешная, – сказал он так, словно кто-то пытался убедить его в обратном, и, сделав большой глоток, протянул бутылку мне. Я уверена, что он проделывал это тысячу раз с другими девушками, но я стала первой, кто отдал ему бутылку, не притронувшись к ней.
– Спасибо, не хочу.
– А, точно, – сказал Тревор. – Ты же не любишь пиво.
– Эд тебе рассказал.
– Да, а что, это какой-то секрет?
– Нет, все в порядке, – ответила я, пытаясь отыскать тебя глазами.
– Ну и хорошо, потому что он мне все рассказывает.
– Правда? – спросила я и, сдавшись, посмотрела Тревору в глаза. Он тоже был навеселе, как и всегда, а может, он никогда не напивается. Я поняла, что слишком плохо знаю Тревора, чтобы почувствовать разницу.
– Да, – сказал Тревор. – Это должна уяснить каждая девушка Слатертона. А если им что-то не нравится, могут катиться к чертовой матери.
– К чертовой матери?
– К чертовой матери, – повторил Тревор, неуверенно кивнув. Даже пьяным – если, конечно, Тревор был пьяным – он выглядел достаточно хулигански, чтобы использовать такие обороты. – Мы с Эдом много разговариваем.
– И что же он тебе рассказывает?
– Что любит тебя, – тут же ответил Тревор, ничуть не смутившись. – Что ты спелась с его сестрой. Что тебе нравятся его успехи в математике. Что вы готовите какую-то странную вечеринку для кинозвезды и что я должен достать вам чертово шампанское, иначе он надерет мне задницу. И что ты не разрешаешь ему произносить слово гей, а ведь это… Могу я сказать по-гейски?
– Конечно, – ответила я. – Ты ведь не мой парень.
– И слава богу, – сказал Тревор и добавил: – Без обид.
Думаю, ты научился этой фразе у него.
– Ничего страшного, – сказала я.
– Просто, понимаешь, я не думаю, что у нас с тобой могло бы что-то получиться.
– Ну и ладно, – ответила я.
– Просто меня больше привлекают веселые девушки, из-за которых мне не придется ходить в кино и в чертовы магазины, которые открываются хрен пойми во сколько, понимаешь?
– Конечно, – сказала я. – И тебя в этот магазин я бы не повела.
– Я просто пытаюсь не скучать. Ну, знаешь, хорошенько погулять на выходных, а потом хорошенько пропотеть на тренировке.