– Да, – согласилась я.
– Но я думаю, что потом будет легче, понимаешь? – сказал ты. – То есть завтра.
– Понимаю, – ответила я.
– Прости.
– Нет, думаю, ты прав.
– Я люблю тебя.
– И я тебя.
– И знаешь, – добавил ты, – я пойму, если ты передумаешь.
Я на секунду прижалась к тебе так крепко, будто разучилась держаться на собственных ногах.
– Я не передумаю, – сказала я и не соврала. Но правдой эти слова были только тогда. – Я никогда не передумаю.
Мы стояли в обнимку, слушая, как Джоан закрывает дверь кладовки и спускается на кухню. Эд, это может показаться смешным, но Джоан я тоже любила. И я была готова, черт возьми, убить ее за то, что она ничего мне не сказала. Хотя я в упор не понимаю, что такого Джоан должна была сказать, чтобы я ее услышала.
– Я нашла моментальную камеру, – сказала Джоан, обращаясь к тебе. – Помнишь ее? У нас этих фотографий полные обувные коробки. Знаю, это старье, таких, наверное, уже не производят. Но цифровой фотоаппарат недостоин того, чтобы снимать эту красоту.
– Такие камеры до сих пор продают, – сказала я. – На них пошла мода после той сцены из «Злосчастной пленки».
Джоан сфотографировала иглу под жужжание и поскрипывание старой камеры. Из щели вылезла фотография, и, чтобы изображение проступило скорее, Джоан начала ее трясти.
– Какие у вас планы на пятничный вечер? – спросила Джоан, энергично потряхивая рукой. – А-а, я знаю: съесть иглу.
Я покачала головой.
– Не могу. У меня кое-какие семейные дела.
– О-о, – протянула Джоан, искоса взглянув на тебя. Ты, Эд, если помнишь, сказал мне, что тебе лучше побыть дома, черт тебя дери. – Ну а я отпраздную свой последний экзамен на диване: приготовлю жареные артишоки с чесночным соусом и буду смотреть «Морской песок».
– Звучит потрясающе, – сказала я. Мне хотелось добавить: «Жаль, я не могу остаться», но ты схватил меня за руку.
– А завтра вечером я уеду, – строго сказала Джоан, – и надеюсь, что вы двое будете шалить в пределах разумного.
– У Мин есть мама, – сказал ты. – За нее можешь не волноваться, Джоан. И к тому же мы не собираемся сидеть дома.
Это было правдой.
– Ладно, ладно, – ответила Джоан. – Ты прав. Уверена, что твоя мама, Мин, о тебе позаботится. Но я должна была что-то сказать, Эд.
– До завтра, – произнес ты, словно тебе тоже нужно было что-то сказать. – Я позвоню тебе утром.
– Я люблю тебя, – произнесла я на глазах у твоей сестры, и ты поцеловал меня в щеку.
– Не забудь фотографию, – поспешно сказала Джоан будто для того, чтобы тебе не пришлось мне ничего отвечать. Она вложила снимок мне в ладонь. Мы все вместе дошли до двери и, остановившись на секунду, посмотрели на иглу, потом на фотографию и снова на иглу. Глядя на снимок теперь, я понимаю, что он не передает всей красоты блюда, которое, возвышаясь на кухонном столе, казалось огромным великолепным замком принцессы, куда можно зайти. Оно казалось сбывшейся мечтой. А на фотографии иглу выглядит странно. Оно и было странным. Но я была готова признаваться в любви и ему.
– А почему я должна забирать фотографию? – спросила я. – Это ведь ты сказала, что иглу нужно увековечить.
– Забирай, Мин, – тихо ответила Джоан и добавила что-то в духе: «Иглу появилось благодаря твоей фантазии». Она сказала, что это была моя идея. И еще сказала что-то вроде: «Сохрани фотографию на случай, если в следующий раз иглу не получится. Сохрани ее на случай, если следующая попытка окажется неудачной».
Не знаю, зачем я сохранила эту табличку, висевшую на крючке для полотенец. Мне становится немного противно, когда я смотрю на эту надпись, которая как бы напоминает мне, что работникам мотеля все же пришлось сменить после нас белье. Будь у меня выбор, я бы забрала что-нибудь из главного холла мотеля «Утренний рассвет». Там я в последний раз была в девятом классе, когда после танцев в синагоге меня туда привел парень по имени Арам. Мы с ним выпили по большому стакану имбирной газировки и разглядывали потолок холла, украшенный лепниной и развешанными вкруг пыльными чучелами животных. В самом центре сидела огромная бабочка, которая под доносящиеся из колонок звуки природы медленно-медленно хлопала крыльями, напоминающими лопасти вентилятора. Это и вправду необычайное место, Эд. Надо отдать тебе должное. Даже светящаяся мигающая вывеска с тремя стрелочками кажется манящей и чарующей: загораясь по очереди, стрелочки подсказывают, как проехать на парковку за мотелем. Наверное, это самое необычайное место в городе. Ты долго думал и наконец вспомнил о нем, Эд, о месте, куда меня можно привести.
Но на этот раз я не хотела заходить в холл. Ты сказал, что нам некуда торопиться, но это неправда, потому что, уже сидя в кафе «Лунная дорожка», мы спешно запихивали в рот клецки, хотя изо всех сил пытались сделать вид, что у нас очередное самое обычное свидание. Я успела съесть штуки три, не больше. Весь вечер у меня в пересохшем рту стоял привкус горошка. А еще я боялась, что в холле кто-то увидит нас вдвоем. Поэтому, пока ты ходил за ключами, я сидела в машине.
За огромной парковкой виднелись изгибы крыши и балконы мотеля. Мне казалось, что я смотрю на всё с воздуха, как будто разглядываю стоп-кадр в книге «Когда гаснут огни». Вот мы с сумками в руках идем по темному тротуару. «Заявочный план из фильма “Дура, которая верила в вечную любовь”» – гласит надпись под снимком.
Номер оказался самым стандартным – ничего необычайного. Чтобы закрыть жалюзи, нужно было покрутить длинный пластиковый стержень. Что-то похожее Мика Харидж использовал в фильме «Смотри мне в глаза», чтобы подгонять лошадей. Стол шатался, крошечный фен, висевший на стене в ванной, напоминал револьвер. В угловую розетку был воткнут шар с надписью «Весенние ароматы», и от него пахло растоптанными цветами. Я спустилась на первый этаж за льдом и рядом с автоматом обнаружила шаткую пирамиду картонных коробок из-под мебели. «ДЕРЕВЯННЫЕ СПИНКИ ДЛЯ КРОВАТИ – 2 ШТ.», – было написано на одной из них. «ТОРШЕР – 1 ШТ.» И, клянусь, мне привиделась надпись: «СЕКС – 1 ШТ.».
– Никак не могу его включить, – сказал ты, когда я вернулась в номер. Ты крутил телевизор из стороны в сторону, словно он был твоим клиентом в парикмахерской, и колдовал над разными штепселями и разъемами, пытаясь наладить соединение.
– Что ты делаешь?
– Хочу заснять все на память, – ответил ты.
Наверное, по моему взгляду было понятно, что я тебе не поверила.
– Ладно, я пытаюсь включить фильм. Думал, у меня получится запустить его на телике с ноутбука. Мне показалось, что это хорошая идея.
– Что за фильм?
– «Когда рассеется дым», – ответил ты, – из коллекции Джоан. Судя по названию, тебе он должен понравиться. И мне тоже. На фронте встречаются солдат и ветеринар, кажется, дело происходит в сельской местности. В описании сказано…
– Это отличный фильм, – сказала я. Я поставила стакан со льдом на стол, но не выпустила его из рук. На комоде стояли две небольшие бутылки: пиво для тебя и австралийское белое вино. «Интересно, – подумала я, – его везли на корабле или на самолете?» Через весь мир.
– Так ты его смотрела?
– Не до конца. И очень давно.
– Ладно, мы можем посмотреть его и на ноутбуке.
– Да, конечно.
– Эх.
– Я имею в виду, если у тебя не получится подключиться к телевизору.
– Я принес клубнику, – сказал ты, вынимая из рюкзака полный контейнер. Кажется, ты продумал все до мелочей.
– Где ты достал клубнику в ноябре? – Я взяла контейнер, чтобы помыть ягоды под краном.
– Есть один магазин, который работает всего десять минут по средам с четырех утра.
– Заткнись.
– Я люблю тебя.
Я посмотрелась в желтоватое зеркало.
– Я тебя тоже.
Выйдя из ванной, я заметила, что ты как-то изменил освещение, но покрывало на кровати было все такого же отвратительного цвета – с этим ничего нельзя было поделать. Я поставила мокрую клубнику на стол. Ты поводил своими прекрасными плечами, которые скрывала рубашка. Я с нетерпением ждала, когда снова смогу увидеть эту необычайную красоту. Я заглянула в твои широко раскрытые глаза и прочла в них нежность, озорство и страсть. Ты желал меня, а я – тебя. Меня наполняло чувство, в которое невозможно поверить. Его нельзя заснять, нельзя уловить. Происходило то, чему было не суждено случиться. Я сбросила туфли и прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Мне вспомнились слова, которые ваш тренер иногда произносил на тренировках. «Ну что, парни, – говорил он вам, – перейдем сразу к делу».
Помню, ты сказал: «О господи». Я улыбалась, потому что, как оказалось, меня нужно было научить совсем немногому. Я была не так уж и плоха. А местами очень даже хороша.
– В прошлый раз было лучше? – спросил ты.
– Мне больно, и это нормально, – ответила я.
– Знаю, – сказал ты и обнял меня обеими руками. – Но как это все ощущается?
– Как будто я засунула в рот целый грейпфрут.
– То есть тебе кажется, что что-то давит изнутри?
– Нет, – ответила я. – Мне кажется, что у меня слишком маленький рот. Ты хоть раз пытался запихнуть в рот целый грейпфрут?
Больше всего мне понравилось, как мы смеялись.
А потом поздно ночью мы проголодались, помнишь?
– Позвоним на ресепшен и закажем еду в номер? – предложила я.
– Давай не будем рисковать, неизвестно, сколько это будет стоить, – ответил ты, потянувшись за телефонной книгой. – Давай закажем пиццу.
– Хорошо.
Мне почему-то стало очень неприятно. «Я теперь совсем взрослая, – невольно подумала я, – и собираюсь есть детскую еду».
Я не хотела показываться на глаза курьеру и, когда он приехал, спряталась в ванной. Я слышала, как ты спокойным тоном беседуешь с ним и даже пытаешься шутить. Ты в трусах и футболке стоял у дверей и держал в руках коробку пиццы, на которую курьер выложил сдачу. Как будто все это было совершенно нормально. А в это время я, съежившись у раковины, водила по волосам этой расческой. Я чувствовала себя привязанной к столбу собакой или велосипедом в руках у нерасторопного хозяина, который с кем-то заболтался. Я поняла, что мне не по себе от того, как умело и ловко ты все это делал. Я сжала в руке расческу и картонную табличку с вешалки, словно пыталась скрыть постыдные факты. Я никогда не испытывала ничего подобного, а ты проживал все это много-много раз.