– Понятно, – сказала я, мечтая о чае. Смотреть, как ты ешь? И это весь день, всё 5 октября? У меня в голове до сих пор блистал образ Греты, и мне хотелось, чтобы мы сделали что-то такое…
А потом я вздохнула, вздохнула по-настоящему. Мне пришлось вести тебя – ведь ты не мог вот так сразу все понять – к началу истории, благодаря которой «5 октября» стал бы таким же чудесным фильмом, как тот, что мы только что посмотрели. К чему-то большему, чем старушка, что прошла мимо, чему-то большему, чем все, что могло попасться тебе на глаза обычным серым днем. В моих мечтах перед нами открылся занавес, и я взяла тебя за руку, чтобы показать тебе что-то большее, чем поцелуи двух влюбленных студентов в кинотеатре, что-то лучшее, чем чай для девушки и обед для спортсмена, ведь это случается в любой другой день с любыми другими людьми, я хотела показать тебе нечто волшебное на большом экране, нечто сверх, нечто…
…необычайное.
Я вздохнула и махнула рукой в нужном нам направлении. Я устраивала приключения прямо у тебя под носом, Эд, но ты их не замечал, пока я их тебе не показывала, и вот поэтому мы и расстались.
У меня разрывается сердце оттого, что приходится отдавать тебе этот мини-постер, но твое сердце тоже разбито, так что, думаю, мы в расчете. Да и все равно я по понятным причинам больше не могу видеть Лотти Карсон, поэтому, не верни я этот постер тебе, он сгнил бы где-то на свалке, а так ты заметишь его, как только откроешь коробку, и расплачешься, глядя на ее улыбку, на ее роскошную улыбку, на знаменитую улыбку Лотти Карсон.
– Что? – спросил ты, глядя на старушку, которая шла вниз по улице.
– Лотти Карсон, – ответила я.
– Кто она?
– Она была в кино.
– Да, я видел, она сидела за нами. У нее еще такая шляпа.
– Да нет же, это Лотти Карсон, – сказала я. – По крайней мере мне так кажется. Она была в кино. Грета.
– Правда?
– Ага.
– Уверена?
– Нет, – ответила я. – Конечно, я не уверена. Но все может быть.
Мы вышли на улицу, и ты прищурился и нахмурился.
– Она совсем не похожа на актрису из фильма.
– Фильм сняли сто лет назад, – возразила я. – Включи воображение. Если это Лотти, значит, она тайком пришла в «Карнелиан», чтобы посмотреть на саму себя, и об этом знаем только мы.
– Допустим, это она, – не уступал ты. – Но как это проверить?
– Это невозможно проверить, – ответила я. – Точно не сейчас. Но знаешь, я кое-что почувствовала. Во время долгого поцелуя в конце.
Ты улыбнулся, и я поняла, о каком поцелуе ты думаешь.
– Да, ты кое-что почувствовала.
– Я не о том поцелуе, – сказала я и снова почувствовала, как ты обеими руками нежно отводишь мои волосы назад. – Я про поцелуй в фильме.
– Подожди немного, – сказал ты и вернулся в кинотеатр.
Дверь за тобой захлопнулась, и я смотрела на тебя сквозь мутное стекло, словно ты был на пленке без фокуса или на поблекшей гравюре. Ты быстро приблизился к стене, чуть нагнулся, а потом поспешно вышел на улицу, взял меня за руку, и мы на красный свет перебежали Десятую авеню к химчистке. Я посмотрела на часы над вешалкой, которую работники химчистки крутят, чтобы найти одежду клиентов. Фильм оказался коротким, и у меня было полно времени до часа, к которому я обещала маме быть дома и к которому условилась созвониться с Элом, чтобы рассказать ему о свидании во всех подробностях. Вещи в пластиковых чехлах кружились друг за другом, словно им устроили учебную пожарную тревогу, но вот вешалка остановилась, и неказистое платье упало в объятия морщинистой женщины. Но ты, положив теплую руку мне на щеку, повернул мою голову, и я поняла, что ты хочешь мне показать. Из книги «Когда гаснут огни: краткая иллюстрированная история кино» я знала, что это называется мини-постер – его-то ты и стащил из «Карнелиана». Судя по цветовой гамме, ты держал в руках настоящий классический образец постера, на котором были и ямочка на подбородке, и улыбка. На фоне метели красовалась любимица Голливуда милашка Лотти Карсон.
– То есть, по-твоему, – спросил ты, – эта актриса и вон та женщина – один и тот же человек?
– Посмотри на нее, – сказала я и взялась за уголок постера. У меня перехватило дыхание, когда я до него дотронулась. Я держалась за один уголок постера, ты – за другой, в третьем углу виднелся логотип Bixby Brothers Pictures, а четвертый уголок, как видишь, оторвался и остался висеть на кнопке в холле кинотеатра, когда ты сорвал постер, чтобы мы вместе могли рассмотреть Лотти Карсон.
– Если это Лотти, она, наверное, здесь живет, – осенило меня. Старушка в пальто и шляпе уже успела дойти до середины улицы. – Ну, то есть в этом районе. Неподалеку. Это было бы…
– Если это, конечно, Лотти, – сказал ты.
– Глаза точь-в-точь такие же, – ответила я. – И подбородок. Посмотри на ямочку.
Ты взглянул вдаль, потом на меня, потом на постер.
– Ну, – сказал ты, – это точно Лотти. А вот старушка может ею и не быть.
Я отвела взгляд от старушки и посмотрела – боже, как же ты был прекрасен – на тебя. Я поцеловала тебя. Я до сих пор помню твои губы, я прямо сейчас ощущаю то же, что и в ту минуту, хоть у меня уже и нет чувств.
– Даже если это не Лотти, – прошептала я после поцелуя и уткнулась тебе в шею, но мне тут же пришлось отпрянуть от тебя, потому что женщина из химчистки кхм-кхмыкнула на нас и прошла мимо, перекинув через руку устало повисшее неказистое платье, – мы должны за ней проследить.
– Что? Проследить за ней?
– Пойдем, – сказала я. – Сможем проверить, Лотти это или нет. Ну, и…
– Это лучше, чем смотреть, как я ем, – ты прочитал мои мысли.
– Ну, можем и пообедать, – сказала я. – Или, если тебе нужно, пойдем по домам.
– Нет, – ответил ты.
– Нет, ты не хочешь идти домой, или нет, тебе не нужно идти домой?
– Нет, то есть да, пойдем за ней, если хочешь.
Ты стал переходить на ту сторону улицы, по которой шла старушка, но я схватила тебя за руку.
– Нет, останемся здесь, – сказала я. – Нужно соблюдать безопасную дистанцию, – это я знала из «Полночи в Марокко».
– Что?
– Это будет нетрудно, – продолжала я. – Она медленно ходит.
– Да, она уже немолода, – согласился ты.
– Еще бы, – сказала я. – Ей должно быть около… Не знаю, в «Грете на воле» она молодая, а этот фильм сняли в… давай посмотрим, – я перевернула постер и решила закрыть глаза на факты.
– Если это Лотти, – сказал ты.
– Если это Лотти, – повторила я, и ты взял меня за руку.
«А даже если это и не Лотти», – захотелось мне прошептать и снова уткнуться в твою шею, вдыхая запах пота и лосьона после бритья. «Пойдем», – думала я, уже с трудом припоминая фильм. Пойдем посмотрим, куда нас приведет приключение, в котором под негромкую музыку Лотти Карсон сбегает из иглу в метель из бутафорского снега, а Уилл Рингер, немного поворчав и потопав ногами, конечно же, запрягает собак и хоп! – хоп! – хоп!ает на них, пока не находит Грету, и она делает правильный выбор, несмотря на скромное убранство иглу, и ее слезы на морозе превращаются в бриллианты и катятся в ямочку на подбородке, и все это происходит при свете, которого мог добиться только Мейлер. Пойдем, пойдем скорее к счастливому концу, где радостная Лотти лучезарно улыбается в шубке своей мечты – чистый мех белого медведя, выдубленный самим Уиллом Рингером, – а на пальце у нее – вот так сюрприз! – помолвочное кольцо. Здесь на экране победно мерцает огромная надпись «КОНЕЦ», и зрителей ждет долгий-долгий поцелуй. Это просто прелесть, милый. Я почувствовала, куда нас может привести весь этот день, 5 октября, и это чувство раздулось от того, что на обороте постера я увидела хронологию жизни и творчества Лотти Карсон. У нее скоро день рождения – ей почти восемьдесят девять. «Пятое декабря», – вертелось в моей голове, когда мы в тот день шли по улице. Пойдем, пойдем навстречу чему-то необычайному; и я начала строить планы, думая, что все зайдет так далеко.
Если ты откроешь этот коробок, то увидишь, что в нем пусто, и на секунду задумаешься, были ли в нем спички, когда ты мне его отдал – помню, как ты очередным бессмысленным жестом сунул его в мою ладонь, словно мелкую взятку. Но правда в том – а я пишу здесь только правду, – что коробок был полным: в нем с удобством расположились двадцать четыре спички. А теперь в коробке пусто, потому что спички закончились.
Я не курю, хотя в фильмах это смотрится потрясающе. Я жгу спички бессонными ночами раздумий: заползаю на крышу гаража и смотрю на небо, пока родители мирно спят, а по дальним улицам изредка проезжают машины; в такие ночи подушка нагревается слишком быстро и одеяло не дает мне покоя, неважно, верчусь я или лежу спокойно. Я сижу, свесив ноги, зажигаю спички и смотрю, как они догорают.
Этого коробка хватило на три ночи – не подряд, – и теперь, как видишь, в нем пусто. Первая ночь сменила день, когда ты отдал мне этот коробок: мама наконец-то ушла спать, хлопнув дверью, и я, поболтав с Элом, повесила трубку. В книге «Когда гаснут огни: краткая иллюстрированная история кино» есть фотография Алека Матто: он курит, сидя на стуле, а над его головой пробивается яркий луч света, направленный на невидимый экран. «Алек Матто отсматривает рабочие позитивы к фильму “Куда пропала Джулия?” (1947) в личном проекционном зале». Джоан пришлось объяснить мне, что такое рабочие позитивы: это когда вечером режиссер находит время, чтобы сходить на перекур и посмотреть все, что было отснято за день, пусть даже это была всего одна сцена, в которой мужчина снова и снова открывает дверь, а женщина показывает на окно, показывает на окно, показывает на окно. Вот что такое рабочие позитивы, и у меня ушло семь или восемь спичек, пока я отсматривала наши безжизненные рабочие позитивы, сидя на крыше гаража: я беспокойно жду тебя с билетами в руке, Лотти Карсон едет на север, сменив несколько поездов, я целую тебя, целую, у нас случается странный разговор в сувенирном магазине и я сама не своя после того, как обсудила все с Элом, хоть он и сказал, что ничего по этому поводу не думает. Зажигая спички, я как будто гадала «любит – не любит», но потом прочла на коробке, что спичек всего двадцать четыре, и поняла, что в конце выйдет «не любит», поэтому я просто смотрела на искрящиеся, дымящие спички и блаженно вспоминала каждый момент прошедшего дня, пока не обожгла палец и не замерла, обдум