Уходят воды из озера,
и река иссякает и высыхает:
так человек ляжет и не встанет;
до скончания неба он не пробудится
и не воспрянет от сна своего. (Иов 14:11,12)
Иов понимает, что попытайся он представить своё дело на Божий суд, толку не будет: Бог слишком могуществен. Ну и что? Ведь Иов в самом деле невиновен и твёрдо знает это:
Бог не отвратит гнева Своего;
пред Ним падут поборники гордыни.
Тем более могу ли я отвечать Ему
и приискивать себе слова пред Ним?
Хотя бы я и прав был, но не буду отвечать,
а буду умолять Судию моего.
Если бы я воззвал, и Он ответил мне,
я не поверил бы, что голос мой услышал Тот,
Кто в вихре разит меня
и умножает безвинно мои раны,
не дает мне перевести духа,
но пресыщает меня горестями.
Если действовать силою, то Он могуществен;
если судом, кто сведет меня с Ним?
Если я буду оправдываться, то мои же уста обвинят меня;
если я невинен, то Он признает меня виновным. (Иов 9:13–20)
Тут Иов как в воду глядел. Потому что в конце поэтических диалогов Бог действительно явится пред безвинным Иовом как Всемогущий Создатель всего сущего и наведёт на него страх и трепет. Но пока что Иов настаивает на рассмотрении своего дела пред Богом, он отстаивает свою праведность и право заявить о своей невиновности: «доколе еще дыхание мое во мне … не скажут уста мои неправды, и язык мой не произнесет лжи!» (Иов 27:3,4). Он уверен, что будь у него возможность предстать на суд Божий, Бог обязательно признал бы его правоту:
О, если бы я знал, где найти Его,
и мог подойти к престолу Его!
Я изложил бы пред Ним дело мое
и уста мои наполнил бы оправданиями;
узнал бы слова, какими Он ответит мне,
и понял бы, что Он скажет мне.
Неужели Он в полном могуществе стал бы состязаться со мною?
О, нет! Пусть Он только обратил бы внимание на меня.
Тогда праведник мог бы состязаться с Ним,
и я навсегда получил бы свободу от Судии моего. (Иов 23:3–7)
Возможно, так бы оно и было. Но к несчастью более ранние предположения Иова больше соответствуют действительности. Бог не слушает мольбы невиновных, он подавляет их одним своим всемогущим присутствием. Наконец диалоги подходят к своему завершению, и Иов бросает перчатку, требуя личной встречи с Богом:
О если бы кто-нибудь меня выслушал!
Вот подпись моя. Пусть Всемогущий ответит.
Пусть мой обвинитель запишет свое обвинение.
О, я носил бы его на плече,
надевал его, как венец.
Каждый свой шаг я открыл бы Ему,
и, как князь, приблизился бы к Нему. (Иов 31:35–37)
Только заключительное требование удостаивается наконец божественного ответа. Но не ранее чем возникает ещё один «друг» и в духе пророков ещё энергичнее утверждает: Иов несёт наказание за свои грехи. Этот Елиуй сын Варахиила появляется из ниоткуда и вторгается в дискуссию, произнося речь, которая стоит между конечным требованием Иова и ответным появлением на сцене самого Бога. В своей речи Елиуй в самых жёстких выражениях обличает Иова и превозносит Божию благость, наказывающую злых и награждающую праведных.
Таким образом лишний раз воспроизводится точка зрения друзей Иова, но, чтобы отреагировать, у него то ли не остаётся времени, то ли нет нужды. Он не успевает ничего ответить, потому что появление Бога во всей его силе наводит на Иова страх и повергает ниц. Бог не являет себя тихим нежным голосом с неба, он не приходит в человеческом обличье и не снится Иову в сладком сне. Он насылает страшную и жестокую бурю, из которой грозно читает свои нотации:
кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла?
Препояшь ныне чресла твои, как муж:
Я буду спрашивать тебя, и ты объясняй Мне:
где был ты, когда Я полагал основания земли?
Скажи, если знаешь.
Кто положил меру ей, если знаешь?
или кто протягивал по ней вервь?
На чем утверждены основания ее,
или кто положил краеугольный камень ее,
при общем ликовании утренних звезд,
когда все сыны Божии восклицали от радости? (Иов 38:2–7)
В ярости Бог отчитывает Иова за то, что будучи простым смертным он возомнил, будто может спорить с тем, кто создал мир и всё, что его наполняет. Бог Всемогущий неподотчётен жалким земным существам. Он засыпает Иова риторическими вопросами, призванными совершенно уничижить его пред лицом божественного величия:
Давал ли ты когда в жизни своей приказания утру
и указывал ли заре место ее, …
Нисходил ли ты во глубину моря
и входил ли в исследование бездны?
Отворялись ли для тебя врата смерти,
и видел ли ты врата тени смертной?
Обозрел ли ты широту земли?
Объясни, если знаешь все это. …
Входил ли ты в хранилища снега
и видел ли сокровищницы града, …
Знаешь ли ты уставы неба,
можешь ли установить господство его на земле?
Можешь ли возвысить голос твой к облакам,
чтобы вода в обилии покрыла тебя?
Можешь ли посылать молнии,
и пойдут ли они и скажут ли тебе: «вот мы»? …
Твоею ли мудростью летает ястреб
и направляет крылья свои на полдень?
По твоему ли слову возносится орел
и устрояет на высоте гнездо свое?
(Иов 38:12, 16–18, 22, 33–35; 39:26–27)
Открытая демонстрация божественной мощи — это Бог, а не Иов правит миром, который создал — приводит к естественной развязке. Если Бог всемогущ, а Иов откровенно жалок, то кто он такой, чтобы спорить с Богом (39:32)? Иов униженно соглашается (39:34). Но Бог ещё не закончил. Он снова взывает из бури:
И отвечал Господь Иову из бури и сказал:
препояшь, как муж, чресла твои:
Я буду спрашивать тебя, а ты объясняй Мне.
Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой,
обвинить Меня, чтобы оправдать себя?
Такая ли у тебя мышца, как у Бога?
И можешь ли возгреметь голосом, как Он? (Иов 40:1–4)
Понятно, что не может. Иов предсказывал, что доведись ему предстать пред Богом, то виновный или нет он будет полностью раздавлен и покорён божественным величием. Именно так и происходит. Когда гремящий Божий глас утихает, Иов кается и признаёт:
знаю, что Ты все можешь,
и что намерение Твое не может быть остановлено. …
Я слышал о Тебе слухом уха;
теперь же мои глаза видят Тебя;
поэтому я отрекаюсь
и раскаиваюсь в прахе и пепле.
(Иов 42:2, 5–6)
Данная развязка поэтических диалогов понимается по-разному.[48] Одни считают, что Иов получил то, что хотел, т. е. встретился с Богом лично и, соответственно, остался удовлетворён. Другие полагают, что Иов осознал свою греховность, присущую ему по природе. Иные мыслят, что коль скоро Иов познал грандиозность Божьего творения, то смог увидеть свои страдания во вселенской перспективе. А некоторые думают, что Богу в принципе не особо интересно брюзжание Иова по поводу его незаслуженных страданий, поскольку у него есть много дел поважнее — как-никак, приходится управлять всей Вселенной.
Я думаю, всё это заблуждения. Иов правда желал встречи с Богом, но лишь для того, чтобы заявить о своей невиновности, а на деле ему и слова не дали сказать. Не было там и никакого осознания греховности: когда он «кается», то не раскаивается ни в одном дурном поступке (ведь их и не было!). Он кается лишь в том, что посмел думать, будто сможет отстоять своё дело пред лицом Всевышнего. Несправедливо и третировать личные страдания потому, что мир несопоставимо больше и важнее. И неправда, что у Господа Бога есть дела поважнее, чтобы он ещё занимался ничтожными проблемами Иова: смысл всех речей Иова не в том, что Бог его забыл и оставил, а в том, что Бог неотступно преследует его и наказывает жестоко и незаслуженно за проступки, которых он не совершал.
Нетрудно заметить, что когда на страстные и отчаянные стенания Иова из бури звучит божественная отповедь, в ней нет никакого ответа на вопрос, за что так жестоко и незаслуженно расплачивается Иов. Бог не объясняет страдания Иова. Он просто декларирует, что ему, Всевышнему, такие вопросы не задают. Он не говорит, что за Иовом водятся грехи, которых тот не увидел. Он не говорит, что Иов страдает не из-за Бога, а из-за других людей (или демонов), которые так плохо поступили с ним. Он не объясняет, что посредством тяжких испытаний испытывалась крепость его веры. Его единственный ответ гласит: простые смертные не смеют задавать вопросы Всевышнему, и сами попытки получить ответ и докопаться до истины, само желание что-то понять оскорбляют Божественное Величие. Нельзя задавать Богу вопросы и нельзя доискиваться причин. Любой, кто осмелится бросить Богу вызов, будет на месте размазан и втоптан в грязь при одном появлении Всемогущего. Объяснение страданий заключается в том, что нет никакого объяснения и нам не позволено его искать. Проблема Иова в том, что он рассчитывает на адекватную реакцию Бога, на разумное объяснение положения дел, но Бог ему в этом отказывает. С чего это он должен отвечать на чьи-то вопросы? Он, как-никак, Бог. А кто мы такие, простые смертные, чтобы спрашивать его о чём-то?
Из бури Бог дал такой ответ, что, кажется, навсегда отбил охоту задавать ему вопросы о безвинных страданиях: он может творить что хочет, поскольку он Всемогущ и никому не подотчётен. Но если разобраться, то вопросы никуда не делись. Означает ли всё это, что Бог может калечить, мучить и убивать по своей воле и не отвечать за это? Нам, людям, такое не позволено. А Богу? Даёт ли ему право его всемогущество мучить невинных и убивать детей? Что хочу, то и ворочу?
Скажу больше: если мы не можем судить об актах божественной жестокости по своим человеческим стандартам (напоминаю — Иов был невиновен!), то что мы можем вообще? Ведь согласно Библии, люди созданы по образу Божию, не так ли? И не Богом ли установлены человеческие стандарты? Разве не он определил, что есть благо, честь и справедливость? Разве не ему мы должны подражать, когда обращаемся с себе подобными? Если мы не понимаем Бога со своими человеческими стандартами (которые он же для нас и установил), как мы вообще можем понимать его, оставаясь людьми? Не является ли подобное объяснение божественной справедливости, в конце концов, просто отговоркой, отказом задуматься о существующем в мире множестве зол и бед, словно бы и нет никакого смысла задумываться об этом?