– Значит так, разлюбезная ты моя Катерина Матвеевна…
– Сергеевна я, – повторила она.
– Хорошо, Сергеевна. У нас тут город, большой очень, поэтому всем всё по барабану, кто там и с кем живет, но в твоей деревне…
– Вознесенское поселок вообще-то…
– Хорошо, в твоем поселке могут не понять твоё проживание под одной крышей с холостым половозрелым мужиком, поэтому для всех, в том числе для родственников из поселка, если они заинтересуются, ты будешь считаться моей сестрой. Двоюродной. Из села… ну то есть поселка Вознесенское, приехавшей поступать в институт, далее всё по твоей легенде. И еще одно – одежда у тебя конечно красивая и сексуально-привлекательная, но у нас сейчас так одеваются только вокзальныепроститутки. Ты же не в проститутки, надеюсь, поступать приехала?
– Нет, не в проститутки… хотя было бы интересно попробовать… в политехнический.
– Тогда надо будет как-то сменить имидж… ну переодеться во что-то другое, этим мы завтра займемся. На какой хоть факультет-то собралась?
– На экономический, его в прошлом году только открыли.
– Дело хорошее, за бухгалтерией будущее, без работы не останешься. Ну а теперь давай пожрем что ли чего-нибудь, а то я с утра ничего не ел…
Я открыл холодильник, показал ей, что там лежит, она начала усиленно соображать, что из этого можно приготовить по-быстрому, а я пошел взять трубку телефона, он там в прихожей надрывался. Это оказался Дима из Америки, я тут в этой круговерти совсем забыл, что мы встретиться договаривались, а он не забыл и обиделся. Сказал ему, чтоб ко мне что ли подъезжал, заодно с сеструхой познакомлю, он ответил, что окей, через полчасика примерно подгребет, с него выпивка, с меня закуска, ну до встречи.
Обрадовал Катю скорым гостем, она выслушала эту новость довольно спокойно, но темп приготовления пищи заметно ускорила, тарелки и столовые приборы у нее в руках прямо летать начали. Подивился такому зрелищу, а сам пошел в комнату передвинуть стол и застелить его относительно чистой скатертью.
А тут вскоре и американский гость пожаловал, был он в темных очках, в новых Ливайсах и цветастой гавайке с пальмами и гавайскими же девушками, на ногах были явно недешевые мокасины, а в руках же он держал квадратную бутылку Джека Дэниэлса.
– Забурел, командор, – сообщил я ему, – конкретно забурел!
– Да, я забурел, Европа класс А… ну то есть Америка класс А, – продолжил Дима цитировать Остапа Бендера, и добавил, проходя в квартиру, – ну ты чо, ну ты как сам-то, если в целом?
– Если в целом, то хреново, а в частностях еще туда-сюда, – ответил я, – вот познакомься с сестрой Катей.
Катя выскочила из кухни, сделала книксен (и где научилась?), Дима поцеловал ей руку, после чего она немедленно зарделась, как маков цвет.
– Что-то непохожа на тебя сестрица-то, – заметил Дима, – вообще ничего общего нет.
– Ну так не родная же, – отвечал я, – а потом сам знаешь, генетика наука темная. Ну давайте что ли за стол сядем, поговорим о делах наших скорбных.
Посидели, поговорили, Катя прыгнула выше головы и сумела сделать что-то съедобное из содержимого моего холодильника, Диме понравилось.
– А ты где там собственно живешь-то? – спросил я после первой рюмки.
– В Хайянесе…
– Это что за зверь такой?
– Курорт, километров 80 от Бостона. Ну летом конечно курорт – море, пляжи, пальмы, и все это, прикинь, на севере Америки… а зимой там пустыня, но мне нравится. До работы добираться полчаса по пустой трассе… диких зверей полно, еноты, лисы, скунсы, утром едешь, обязательно пара-тройка раздавленных енотов на обочине попадаются.
– А скунсы это что такое?
– Ну это типа енотов, только не полосатые, а с такой белой полосой на спине, один раз увидишь, не забудешь. Отличаются крайней вонючестью – это у них защита такая, вонючие струи, потом месяц этой гадостью пахнуть будешь.
– Ясно, а вообще как жизнь в этой твоей Америке?
– Да нормуль всё… привык уже, хотя некоторые вещи конечно напрягают…
– Например?
– Ну феминизм например… нормальную женщину там встретить довольно тяжело, они там или толстые как бочки, или сдвинутые на феминизме – за свои права значит борются.
– Не женился там случайно?
– Да какой там, лучше удавиться, чем на таких жениться – вот здесь может подыщу кого-то себе в пару… сеструху твою например… – сказал Дима после третьей рюмки, а я подхватил.
– Да забирай, я как ближайший родственник, даю добро.
– Эй-эй, – не выдержала молчавшая всю дорогу Катя, – без меня меня женили, а у моего мнения вы чего, спрашивать не собираетесь?
– Собираемся, – смело ответил Дима, – поедешь со мной в Америку, Катерина?
Это было уже после пятой рюмки.
– Ну я даже не знаю, – закокетничала Катя, – мне надо обдумать этот вопрос…
Когда я проводил Диму до остановки и вернулся, Катя спросила:
– Он чего, всегда такой был?
– Ну да, почти не изменился с доамериканских времен…
– И это у него на полном серьезе было, ну про меня и Америку?
– А вот завтра и узнаем, когда он проспится. А пока, дорогая Катерина Павловна… дада, помню, что Сергеевна… у меня к тебе будет маленькая просьба – поможешь мне завтра в одном небольшом, но деликатном дельце?
– Ясное дело помогу… нет, ты все-таки уточни, что мне делать, если он меня на голубом глазу в Америку потащит?
– Во-первых, когда потащит, тогда и начнешь думать, пока рано, а во-вторых что-что… соглашаться конечно. Америка же это страна, где летает синяя птица удачи, большими стаями причем летает, а в садах там никогда не отцветает миндаль и кругом пахнет лавандой.
– Ладно, все понятно… хотя например ты, Лёня, мне гораздо больше нравишься…
– Давай лучше про дело.
– Окей, говори своё деликатное дело, а я еще посмотрю.
– Значит так, вынимаем из шкафа две простыни, – я покопался на полках и вытащил оттуда две новые простыни, еще с неоторванными бирками, – далее сгибаем их пополам, берем в руки ножницы, – взял из секретера одни ножницы себе, другие для Кати, – и вырезаем на сгибе дырку, чтобы голова прошла.
– А зачем портить новые вещи? – спросила она.
– Затем, что если мы не испортим их, то завтра окончательно испорчусь я.
Катя поморгала, но ничего уточнять не решилась. Нашла середину на своей простыне, отмерила по десять примерно сантиметров от нее и ловко вырезала полукруг.
– На вот, примерь, ты же для себя этот саван готовишь, да?
– Типун тебе на язык, какой нахрен саван, это парадные одежды общества «Белое братство», вот можешь их книжечку полистать, – и я дал ей брошюрку, которую мне недавно белобратники всучили. – А готовлю я их одну для себя, да, а вторую для тебя, так что сама примеряй.
Катя сначала полистала брошюру, ничего полезного, видимо, для себя там не обнаружила, задержалась только на обложке, где была размещена Мария Дэви-Христос как раз в таком вот балахончике. Потом просунула голову в дырку.
– Нормально, только тут пояс нужен, чтобы не развевалось по бокам, и внизу подшить, слишком длинно.
– Вот нитки с иголками, – я достал из секретера жестяную коробку с этим делом, – займись пожалуйста. А пояс мы вот из этой старой наволочки сделаем, – и я присовокупил к простыням еще одну тряпку из шкафа.
Катя занялась шитьем и кройкой, а я тем временем примерил простыню на себя – нормально все легло, ничего подшивать не надо. Через десять примерно минут Катя закончила свои дела и наконец задала вопрос, который я от нее давно ждал:
– И что мы со всем этим добром делать будем?
– Садись, дорогая, на диван и слушай, – она послушно уселась на диван и уставила на меня два круглых зеленых глаза.
– Значит так, выезжаем из дому в восемь утра, простыни не надеваем сразу, с собой берем, подъезжаем к моему институту, заходим на соседний пустырь, у нас за психушкой есть такой, недавно старые дома снесли, а новые неизвестно когда начнут строить, там накидываем на себя эти балахоны, надеваем черные очки и вот эти шапочки…
– Ой, это же димины очки, он в них пришел!
– Да, позаимствовал я их у него на денек, мне нужнее, а вторые зато это мои собственные… так вот, надеваем очки, я остаюсь на пустыре, а ты…
В девять утра я стоял в кустах на пустыре и через пролом в не до конца снесенной стене наблюдал за действиями Кати на соседней улице. Простыня на неё села, как влитая, будто год она в ней ходила по улицам нашего города, призывая народ влиться в дружные ряды белобратской церкви. Она прошлась пару раз туда-сюда по Тургенева, а тут и черная Камри подкатила с уже до боли мне знакомыми пассажирами. Катя подошла к машине и сказала водителю что-то неслышное отсюда, тот ответил, шевеля толстыми губами. Далее было всё примерно так, как я и предполагал – водила открыл дверь и попытался схватить Катю за руку, она ловко увернулась и рванула вверх к Сенной, черта лысого вы её догоните, парни. Далее они оба вернулись к машине, поорали друг на друга, сели и с проскальзыванием шин рванули на Торговую, к моему, значит, пустырю. Ну чего, Лёня, боевая готовность номер один, оружие к бою, всем стоять по местам к всплытию…
Камри свернула с Торговой на пустырь, налетела колесом на немаленький камень, подпрыгнула с грохотом и резко затормозила. Быки выходят из машины и начинают разглядывать окрестности. В это время я, напялив поглубже шапочку и поправив очки, отделяюсь от противоположного конца пустыря и начинаю двигаться к ним, быки в ах. е разглядывают меня.
– Это чо за чучело? Слышь ты, исусик, дергай отсюдова, пока целый, – говорит тупой.
– Стой, – поправляет его умный, – никуда не дергай, иди сюда, муфлон.
Иду туда, на ходу излагая основные постулаты из брошюрки про братство.
– Ты кто такой и где наш терпила? – задает сразу два нужных вопроса умный.
Снимаю очки и одновременно достаю из матерчатой сумки ПМ с навинченным глушителем (я его нашел в том же сейфе на самом дне, очень полезная штука в наше время).