Некоторое представление об этой проблеме можно получить, изучив Королевство Такали, располагавшееся к северо-западу от Сомали, в Нубийских горах Южного Судана. Королевство образовалось в конце XVIII века, когда некоему Измаилу удалось объединить под своей властью несколько воинских отрядов, и сохраняло независимость до 1884 года, когда оно вошло в состав Британской империи. Короли и народ Такали были знакомы с арабской письменностью, но практически не пользовались ею — если не считать королевской и дипломатической переписки. Поначалу эта ситуация озадачивает. Традиционный взгляд историков на развитие письменности начиная со времен древней Месопотамии — это представление о том, что письменность распространялась по мере возникновения государств и была нужна прежде всего для записи различной хозяйственной информации, для нужд управления и сбора налогов. Неужели в государстве Такали во всем этом не было необходимости?
На этот вопрос попыталась ответить историк Джанет Эвальд, которая в конце 1970-х работала над реконструкцией истории Королевства Такали. Как выяснилось, частично странная ситуация с письменностью объяснялась тем, что население противилось использованию писаных документов, поскольку люди опасались, что эти документы будут использованы для контроля над ресурсами, такими как ценные пастбища, и это позволит королю завладеть ими. Люди также боялись, что в результате записей возникнет более последовательное и более тяжелое налогообложение. Наследники Измаила не преуспели в построении сильного государства, хотя и стремились к этому. Государство было недостаточно авторитетным, чтобы суметь навязать свою волю подданным вопреки их желанию.
Однако были и другие, менее очевидные, но не менее важные факторы. Не только простые пастухи, но и вожди королевства Такали сопротивлялись политической централизации и предпочитали устное взаимодействие с подданными, потому что это предоставляло им максимально возможную свободу действий — ведь писаные законы и правила гораздо труднее (а иногда и вообще невозможно) отменить; непросто и отрицать само их существование. Писаные законы задают постоянные правила игры, а сильные мира сего хотят иметь возможность изменить эти правила в любой момент. Получалось, что ни масса населения, ни вожди Такали не видели в широком распространении письменности никаких преимуществ. Простые люди боялись, что власти могут использовать письменность в своих интересах, а сами властители видели в отсутствии письменности дополнительные гарантии собственного шаткого могущества. Противодействие широкому распространению письменности было сознательной политикой государства Такали. Хотя для сомалийского общества институциональная, сформировавшаяся элита еще менее характерна, чем для Королевства Такали, вполне вероятно, что распространению грамотности (как и внедрению хотя бы самых элементарных новых технологий) у них препятствовали аналогичные силы.
Пример Сомали показывает, как недостаток политической централизации влияет на экономический рост. Мы ничего не знаем о попытках создать подобную централизацию в Сомали, однако ясно, что это было бы очень и очень непросто. Политическая централизация означала бы, что одни кланы должны будут находиться под контролем других. Но все кланы противились любому возвышению соперника и неизбежному при этом снижению собственного могущества. Равномерное распределение военной силы в обществе также затрудняло создание централизованных политических институтов. В сущности, стремление к централизованной власти со стороны одного из кланов не только встретило бы сильнейшее сопротивление со стороны других, но могло стоить этому клану потери уже имеющегося положения и влияния. В результате недостаток политической централизации и, как следствие, отсутствие даже самых элементарных гарантий привели к тому, что сомалийское общество не имело никаких стимулов для развития технологий, повышающих производительность труда. Пока в конце XIX — начале XX века в других частях света шел полным ходом процесс индустриализации, сомалийцы непрерывно сражались друг с другом, все глубже погружаясь в пропасть экономической деградации.
Затянувшийся упадок
Промышленная революция создала в XIX веке и позже преобразующие точки перелома для всего мира: в тех странах, которые позволяли своим гражданам инвестировать в новые технологии и стимулировали эти инвестиции, начался быстрый экономический рост. Однако многие общества во всех концах мира не смогли преуспеть на этом пути — или сознательно выбрали иной путь. Государства, в которых преобладали экстрактивные политические и экономические институты, не создавали подобных стимулов. Испания и Эфиопия являют собой примеры того, как контроль абсолютной монархии над политическими институтами душил экономическую инициативу задолго до XIX столетия. Аналогичные результаты были и у других абсолютистских режимов — к примеру, у Австро-Венгерской, Российской и Османской империй, а также у Китая, тем более что в этих странах правители, боясь созидательного разрушения, не просто пренебрегали стимулированием экономического прогресса, но и прямо пытались блокировать процесс индустриализации и внедрения новых технологий, которые она несла с собой.
Однако абсолютизм — это не единственная форма, которую могут иметь экстрактивные политические институты, и не единственный фактор, препятствующий индустриализации. Инклюзивные политические и экономические институты, со своей стороны, нуждаются в определенном уровне политической централизации, когда государство обеспечивает законность и порядок, гарантирует соблюдение прав собственности и при необходимости поощряет экономическую активность, инвестируя средства в общественную инфраструктуру. Еще и сегодня во многих странах, таких как Афганистан, Гаити, Непал или Сомали, государство неспособно поддерживать даже элементарный порядок, а экономические стимулы полностью уничтожены. При этом политической централизации в подобных обществах противятся по тем же причинам, по каким абсолютистские режимы отвергают перемены: это зачастую вполне обоснованный страх, что изменения приведут к перераспределению власти и появлению новых правителей, новых доминирующих кланов и правящих элит. Точно так же, как абсолютизм блокирует движение к плюрализму и экономические перемены, действуют и традиционные элиты и кланы, царящие в нецентрализованных обществах. Поэтому именно те страны, в которых в XVIII–XIX веках наблюдался дефицит политической централизации, оказались в особенно невыгодном положении к началу промышленной эры.
Поскольку воспользоваться преимуществами индустриализации не смогли самые разнообразные формы экстрактивных институтов — от абсолютных монархий до нецентрализованных обществ, точка перелома, созданная промышленной революцией, оказала совершенно различное воздействие на различные регионы земного шара. Как будет показано в главе 10, те общества, которые к тому моменту уже предприняли определенные шаги в сторону формирования инклюзивных институтов (такие как США или Австралия), и те, которые бросили серьезный вызов абсолютизму (например, Франция или Япония), воспользовались преимуществами новых экономических возможностей и вступили на путь быстрого экономического роста. Таким образом, в XIX веке вновь была реализована уже известная нам схема влияния точек перелома на существующие различия в институтах — влияния, которое вело ко все большему институциональному и экономическому расхождению, причем на сей раз с куда бо́льшим размахом и с более фундаментальными последствиями для уровня благосостояния или бедности этих стран.
Глава 9Развитие вспять
Пряности и геноцид
Молуккский архипелаг, входящий в состав современной Индонезии, состоит из трех групп островов. В начале XVII века на северных Молуккских островах существовали независимые султанаты Тидоре, Тернате и Бакан. В центре архипелага располагалось островное государство Амбон. А на юге находились острова Банда — маленький архипелаг, в то время не имевший определенной политической принадлежности. Хотя сейчас Молуккские острова кажутся нам весьма удаленным регионом, в то время они были центральным узлом международной торговли, так как только здесь выращивались такие ценные специи, как гвоздика и мускатный орех, при этом мускатный орех во всем мире рос только на островах Банда. Жители этих островов производили и экспортировали редкие приправы, получая взамен продукты и ремесленные товары с острова Ява, со складов Малакки на Малайском полуострове, а также из Индии, Китая и Аравии.
Первый контакт островитян с европейцами произошел в XVI веке, когда португальские моряки прибыли сюда для покупки пряностей. До этого специи шли в Европу через Среднюю Азию и Ближний Восток, по торговым путям, которые к этому времени контролировала Османская империя. Чтобы получить прямой доступ к Островам пряностей, европейцы искали морской путь вокруг Африки или через Атлантический океан. Первым мыс Доброй Надежды смог обогнуть португальский мореплаватель Бартоломеу Диаш в 1488 году, а до западного побережья Индии вскоре добрался его соотечественник Васко да Гама (1498). Теперь у европейцев был собственный, независимый от турок, путь к Островам пряностей.
Португальцы немедленно попытались поставить всю торговлю специями под свой контроль и в 1511 году захватили Малакку. Этот стратегический порт в западной части Малайского полуострова притягивал торговцев со всей Юго-Восточной Азии: здесь они продавали товары индийским, китайским и арабским купцам, а те уже отправлялись с ними на Запад. Португальский путешественник Томе Пиреш писал в 1515 году:
«В Малакке происходит обмен и торговля между различными народами, живущими в тысячах миль друг от друга… Всякий, кто станет повелителем Малакки, возьмет за горло Венецию».
Когда Малакка оказалась в их руках, португальцы попытались монополизировать прибыльную торговлю пряностями, однако не преуспели в этом. Конкуренты, которых они здесь встретили, оказались им не по зубам.