И все же история Хантриджа показательна. Жюри присяжных состояло не из простолюдинов, подобных обвиняемому, а из крупных землевладельцев и дворян, которые, казалось бы, должны явно симпатизировать лорду Уолполу. Однако на дворе был уже не XVII век, когда суд Звездной палаты послушно выполнял волю королей из династии Стюартов, был просто инструментом репрессий против оппонентов, а король мог смещать судей, решения которых были ему не по нраву. Теперь и виги вынуждены были считаться с законом, с тем, что закон нельзя применять выборочно и произвольно и что никто не может стоять выше закона.
События вокруг Черного акта демонстрируют, что Славная революция послужила установлению верховенства закона и что эта концепция была особенно сильна в Англии и в целом в Британии. Правящая элита здесь была стеснена этим принципом в гораздо большей степени, чем сама могла себе представить. Тут надо заметить, что «власть закона» — это не то же самое, что «законная власть». Хотя виги и имели возможность принимать драконовские, репрессивные законы, чтобы устранить мешавшие им действия простого народа, тем не менее им приходилось сталкиваться с дополнительными препятствиями, которые возникали вследствие власти закона. Принятые вигами законы противоречили правам, которые дала каждому гражданину Славная революция и последовавшие за ней перемены в политических институтах, устранившие «божественное» право королей и привилегии элиты.
Если взглянуть в исторической перспективе, то «власть закона» — в сущности, очень странная концепция. Почему, собственно, закон должен применяться ко всем одинаково? Если король и аристократия имеют политическую власть, а остальные ее не имеют, то естественным кажется совершенно иной подход: что позволено монарху и знати, то не позволено и наказуемо для всех прочих. Конечно, власть закона невозможно себе представить в условиях абсолютистских политических институтов. Это порождение плюралистических политических порядков и широких политических коалиций, которые служат основой этого плюрализма. Лишь когда множество личностей и групп имеют право голоса при принятии решений и политическую силу, с которыми считаются остальные личности и группы, идея о том, что все они заслуживают равного отношения, обретает смысл. К началу XVIII столетия Британия была уже достаточно плюралистической страной, и руководители вигов узнали на собственном опыте, что, в полном соответствии с концепцией власти закона, законы и политические институции могут ограничивать их собственную власть.
Но почему же виги и другие члены парламента готовы были терпеть подобные ограничения? Почему они не использовали свое влияние в парламенте и других государственных органах, чтобы заставить суды последовательно применять Черный акт, и почему они не разгоняли присяжных всякий раз, как видели, что судебный процесс принимает невыгодный для них оборот? Ответ на этот вопрос позволяет нам глубже понять суть Славной революции и то, почему она просто не заменила старый абсолютизм новым, — дело тут во взаимодействии плюрализма и верховенства закона, а также в динамизме «благотворной обратной связи». Как было показано в главе 7, Славная революция была не просто сменой правящих элит, а бунтом против абсолютизма, и этот бунт был поддержан широкой коалицией мелкого дворянства, купцов и промышленников вместе с партийными объединениями вигов и тори. Следствием этой революции стало возникновение инклюзивных политических институтов, и верховенство закона стало побочным продуктом этого процесса. При том что на свою долю власти претендовало сразу множество сторон, самой естественной оказалась такая система законов и ограничений, которую можно было бы применить ко всем этим сторонам, чтобы ни одна из них не получила слишком много власти — ведь это, в конце концов, подорвало бы сами основы плюрализма. Таким образом, концепция, согласно которой должны существовать пределы и рамки, ограничивающие произвол людей у власти — то есть концепция власти закона, — была частью логики плюрализма.
Поэтому не должно вызывать удивления, что принцип верховенства закона наряду с идеей о том, что права монарха вовсе не божественного происхождения, стал ключевым аргументом «против» в дискуссии об абсолютной монархии Стюартов. Как отмечал британский историк Э. П. Томпсон, в ходе борьбы против абсолютизма
«были предприняты серьезные усилия, чтобы создать такой тип правящего класса, на который была бы распространена власть закона и чья легитимность была бы основана на справедливости и универсальности законодательства. Таким образом, сами правители оказались, вольно или невольно, заложниками своей собственной риторики. Они играли в эту игру по тем правилам, которые они приняли в начале игры, но они не могли изменять эти правила, иначе вся игра лишилась бы смысла».
А если бы «игра лишилась смысла», то это открыло бы дорогу к реставрации абсолютизма, к сосредоточению власти в руках одной из групп из состава широкой коалиции, а то и к возвращению Стюартов. По словам Томпсона, парламент потому и противился попыткам реставрации абсолютизма, что упразднение власти закона и возвращение королевских привилегий означало бы угрозу для их собственности и их жизни.
Более того, это коренилось в самой природе тех средств, которые противники короны избрали для защиты самих себя, — эти средства не могли быть использованы только для защиты их собственного класса. Верховенство закона во всех своих формах основано на идее беспристрастности и универсальности закона, и этот принцип распространяется на людей любого класса и положения.
С самого своего утверждения принцип верховенства закона не только удерживал в узде абсолютизм, но и запустил процесс своего рода «благотворной обратной связи»: если законы применяются в равной степени ко всем, то ни одна группа и ни один человек, будь он хоть Уолпол, хоть Кадоган, не могут стоять выше закона, а простые люди, обвиняемые в посягательстве на чужую частную собственность, так же как и все остальные, имеют право на беспристрастный суд.
Мы увидели, как зарождались инклюзивные экономические и политические институты. Но почему эти институты оказались столь долговечны? История Черного акта и ограничений в его применении демонстрирует нам эту «благотворную обратную связь» (virtuous circle) — своего рода «порочный круг наоборот», мощный процесс позитивной обратной связи, который предохраняет институты от попыток демонтажа и фактически приводит в действие силы, действующие в направлении дальнейшего развития инклюзивности. Логика благотворной обратной связи частично основана на том, что инклюзивные институты, нацеленные на ограничение власти и плюралистическое распределение политического влияния в обществе, сами по себе являются неотъемлемой частью концепции верховенства закона. Если не будет ограничено право той или иной группы диктовать свою волю другим (даже если эти другие — простые граждане, как тот же Хантридж), то это угрожает самому принципу верховенства закона. Если же этот принцип будет на время отброшен — например, ради наказания крестьян, протестующих против вторжения сильных мира сего на их общественные земли, — то где гарантия, что в дальнейшем этот принцип не будет отброшен вновь? И когда им будут пренебрегать снова и снова, что помешает короне и аристократам отобрать назад то, что торговцы, предприниматели и мелкопоместные дворяне завоевали за предыдущие полвека? В самом деле, когда этот принцип в следующий раз постараются обойти, может рухнуть все здание плюрализма. Политическую систему нельзя подвергать такому риску, и поэтому плюрализм и его следствие, принцип верховенства закона, становятся основой британских политических институтов. И, как мы увидим далее, когда плюрализм и принцип верховенства закона уже утвердились, возникает общественный запрос на еще более развитый плюрализм и еще более широкое участие граждан в политических процессах.
Благотворная обратная связь вырастает не только из естественной логики плюрализма и принципа верховенства закона, но и потому, что инклюзивные политические институты направлены в сторону поддержки инклюзивных экономических институтов. А это, в свою очередь, ведет к более справедливому распределению доходов, к тому, что все более широкие слои населения получают доступ к власти, а поле политической игры становится более ровным и более справедливым. Это уменьшает потенциальные выгоды от узурпации политической власти и сводит к минимуму стимулы для восстановления экстрактивных политических институтов. Все эти факторы играли важную роль в становлении демократических политических институтов в Британии.
Кроме того, плюрализм создал более открытое общество и проложил широкую дорогу для независимых СМИ. Это облегчило тем группам, которые были заинтересованы в инклюзивных институтах, доступ к информации и организацию противодействия возможным атакам на эти институты. Здесь очень важно отметить, что в Англии цензура в прессе была отменена уже в 1688 году. Как мы увидим далее в этой главе, в США газеты сыграли столь же значительную роль в процессе приобщения граждан к участию в управлении и в запуске благотворной обратной связи институционального развития.
Но хотя благотворная обратная связь обеспечивает устойчивость инклюзивных институтов, она вовсе не является ни неизбежным, ни необратимым явлением. И в Британии, и в США инклюзивные политические и экономические институты постоянно подвергались изменениям. В 1745 году Чарльз Эдуард Стюарт, Младший претендент, дошел со своей армией до Дерби (в сотне миль от Лондона), пытаясь восстановить политические институты, упраздненные Славной революцией. Однако он потерпел поражение. Более важной угрозой для инклюзивных институтов была угроза внутренняя. Как мы видели на примере манчестерской «бойни при Петерлоо» (стр. 207) и как мы еще раз увидим это при более детальном рассмотрении, представители британской политической элиты взвешивали возможность применения насилия с целью предотвратить дальнейшее движение политической системы в сторону большей открытости, однако они так и не перешли эту грань. Точно так же и в США инклюзивным экономическим и политическим институтам противостояли серьезные силы, которые при иных условиях могли бы и преуспеть, однако этого не случилось. Конечно, поражение этих сил не было предопределено изначально. Причину того, что британские и американские инклюзивные институты выжили и стали со временем лишь прочнее, надо искать не только в действии благотворной обратной связи, но и в благоприятных исторических обстоятельствах.