Вот что я знала о нем со слов его команды. Михаилу было 40 лет, работа в крупной компании, где его карьера коммерчески уже много лет блестяще развивалась, вершиной чего стало назначение на руководящую позицию. Его команда изначально всячески поддерживала друга-руководителя, и каждый с готовностью делился с ним знаниями из своих сфер. Но достаточно быстро все члены команды столкнулись с осознанием того, что они с подачи Михаила попадают в паутину, где каждый должен будет выживать самостоятельно. Очень быстро Михаил стал использовать приемы обесценения, игнорирования. Например, одной из его любимых забав была следующая демонстрация: тот из подчиненных, с кем он общался при остальных на совещании, высмеивался и обвинялся в том, что совершенно не компетентен и не профессионален для занимаемой должности. Обесценивающие фразы подобные: «Мы знаем, что ты недостаточно охотно включаешь голову…» – стали нормой общения с бывшими соратниками. В этих «экстремальных» условиях каждый стал пытаться быстрее перевести внимание на другого, чтобы хотя бы ненадолго отвести опасность от себя самого. Очень быстро весь офисный «планктон» попал под дестабилизацию собственной психики. Укрыться можно было только на время, так как вся команда находилась в ожидании следующего сюжета и выбора очередной жертвы. Коллектив прекрасно понимал, что претензии не имеют под собой основания, так как все специалисты профессиональны и по многу лет работают в своих направлениях. Однако вскоре все осознали, что у Михаила была четкая концепция его правоты и позиция неприятия любых сторонних доводов. Выход напряжения руководитель осуществлял через стравливание команды и получал нескрываемое удовольствие от этого процесса. Итог: даже достаточно сильные люди впадали в зависимость и не могли противостоять подавлению личностью руководителя. Результатом стали частые нервные срывы или полная апатия, затяжные болезни, доходившие до крайностей: например, создание провокационных ситуаций с риском переломов конечностей или других тяжелых травм ради продолжительных больничных листков.
Тем временем Михаил, будучи ярко выраженным нарциссическим первертом, никогда не игнорировал эмоций и реакций другого человека, а даже наоборот – мысленно уделял им повышенное внимание, подробно изучая. Это приводило к тому, что, понимая и предвидя реакцию собеседника, Михаил мог осуществлять практически любую манипуляцию. Как мы знаем, манипуляцию можно довести до такой степени, когда жертва нарциссического перверта превращается в инструмент, совершающий действия не по своей воле, а в интересах «насильника». Перверт как будто напоминает жертве: «Я тебя однажды очень сильно побью. Ты не узнаешь, когда, но я совершенно точно это сделаю в самый неожиданный момент», – постоянно обещает он, но не наносит удары. Жертва, в свою очередь, продолжает опасаться угрозы физической расправы и в какой-то момент перестает выносить давление грядущей угрозы. Она буквально просит: «Побей сейчас!» Что делает перверт? Наделяет жертву своими желаниями: «Я знал, что ты этого хочешь, и знал, что ты придешь…» Жертва подменяет свои желания на ложные, что становится причиной ее деперсонализации.
Весь офис в скором времени оказался в роли жертвы, находясь в психическом захвате. Михаил с каждым днем все больше «расширял» территорию влияния, отыгрывая в этом весь свой негатив, который не мог пережить самостоятельно.
С такими знаниями о Михаиле я шла к нему на встречу, которую мы проводили в рамках анализа ситуации в коллективе. Обсуждая результаты, мне было интересно общаться с заинтересованным, грамотным специалистом. И как это было со всеми участниками интервью, начальная картинка моих знаний о нем не укладывалась в тот портрет, который я получила во время личных встреч с членами его команды. Михаил производил впечатление совершенно уравновешенного, успешного человека, знающего себе цену и демонстрирующего умение уважать собеседника. У меня уже начинало складываться первое впечатление…
– Михаил, мне кажется, что вы были очень развитым ребенком, что вам все давалось легко и вас очень любили родители, – предположила я как можно мягче и теплее, глядя ему прямо в глаза.
Почему я решила задать этот вопрос? Во-первых изучая тему, я могла предположить, что истоки подобных проявлений кроются либо в детских отношениях с родителями, либо каком-то негативном опыте в подростковом возрасте. Во-вторых, я понимала, что не смогу продвинуться к интересующему меня вопросу, если не буду открыто спрашивать о том, что поможет найти его уязвимость.
Михаил не ожидал такого вопроса. В этот момент он был очень погружен в любование образом «успешного руководителя» и не смог быстро среагировать. На его лице на мгновение исчезло выражение успеха, глаза стали стеклянными и пустыми. Он резко ответил вопросом на мой вопрос:
– А почему вы спрашиваете меня о детстве?
Меня такой ответ ввел в некоторое замешательство. Я понимала, что это не сессия. В то же время меня интересует его личность и его оценка того, как он проявляет себя. Поэтому я вложила все возможное тепло в слова и ответила:
– Ваше проявление силы, скорее всего, идет из детства. Поэтому мне интересен ваш путь становления.
– Мне не очень хочется сейчас об этом говорить. Себя я сделал сам.
Я продолжила более настойчиво, понимая, что в любой момент разговор может завершиться:
– Да, я понимаю, что иногда бывают моменты, которые не всегда хочется вспоминать. Но это живет с нами и делает нас теми, кто мы сейчас.
Михаил отвернулся в сторону, и следующая фраза меня удивила:
– Я сегодня не разрешил жене купить витамины для сына. По-моему, мы его сильно балуем, с учетом того, что я оплачиваю его учебу за границей. Как вы считаете, это нормально?
Я выдержала паузу, а он продолжил:
– Я всего добился сам, у меня простые родители. Считаю, что все способны добиваться всего сами, а не ждать, что все им должны. Только так можно добиться результата.
– Так же, как вы? – спокойно уточнила я.
– Да. Вы спросили про родителей… Никто мной не гордился особо. Я пытался доказать все время, что я лучший, что мне не за что давать оплеухи. И когда смог дать отцу отпор, я уже учился в университете. Больше с ним не общался, домой не приезжал. Да и на похороны к нему не приехал. Я для него всегда был пустым местом, даже когда посылал родителям деньги. Поэтому мне важно, чтобы мой сын ценил то, что я для него делаю.
Он замолчал, посмотрел на часы и сказал:
– Спасибо вам за ваш вопрос, я давно не вспоминал, что у меня был отец.
На этом мы попрощались.
Я завершила проект. Во время работы Михаил стал как будто игнорировать меня. Иногда, когда мы пересекались, мне казалось, что он словно становился меньше ростом. Его внутренний стыд того, что у него есть боль, мешал ему находиться со мной рядом, а обесценить меня он уже не мог: я буквально на несколько минут разделила с ним его боль, о которой, похоже, больше никто не знал.
Размышляя над вопросом стыда, я поняла, что для Михаила стыд – это признание своего поражения, состояние зависимости или беспомощности, ощущение отсутствия какого-либо конкурентного преимущества. Стыд для таких, как он, – это эмоциональный ответ на ощущение одиночества и несоответствие тем характеристикам, которые позволяют человеку, по их мнению, заслужить привязанность. Например: есть ребенок, который, что совершенно естественно, желает внимания, заботы и привязанности к значимым взрослым. Он к ним тянется и таким образом «просит» этой привязанности. Но тут, как в случае с нарциссическим первертом, естественный нормальный процесс «ломается», и взрослые в этой привязанности отказывают. Ребенок начинает думать, что он недостаточно хорош, чтобы быть принятым взрослыми, а значит, с ним что-то не так, он презренный и ничтожный, ему не место среди приличных людей. Надо срочно убегать/исчезать!
Нарциссическое расстройство – одно из самых распространенных и трудных для психотерапии. В норме нарциссизм – это состояние благополучия и удовлетворения от жизни, естественная функция личности, жизнь в гармонии, умение гордиться собой и выражать лучшие качества. При нормальном нарциссизме наше «я» окружено репрезентациями других значимых людей, которые нас любят. Благодаря этому мы можем получать удовольствие от любовных, семейных, дружеских отношений, радость от реализации в профессии. При нарциссическом расстройстве другие люди попросту отсутствуют. Есть только грандиозное, но тотально одинокое «я». Рядом с ним нам может быть стыдно, больно, неуютно, холодно, страшно. Поэтому, если человек с таким типом расстройства может договориться сам с собой, тогда тем, кто рядом, становится намного уютнее. Даже если просто может вести себя поспокойнее – уже неплохо. За это окружающие хоть печеньками готовы делиться и даже без особых просьб с его стороны – лишь бы покой сохранялся подольше!
Нарциссический перверт перекладывает свои проблемы на психику жертвы, где по мере их развития жертва переживает горе, беспомощность, ничтожность, обрекая себя на личный ад. Далее, вытесняя и «пересаживая» в жертву все неприглядное, сам нарциссический перверт будет блистать в своем ореоле всеобщей значимости. Он не станет испытывать остую душевную боль или чувство вины. Такие люди не признают того, что им нужно обратиться к психоаналитику. Их область интересов – тренинги личностного роста или аналогичные курсы, после прохождения которых можно получить какое-то преимущество перед другими людьми.
При нарциссическом расстройстве другие люди попросту отсутствуют. Есть только грандиозное, но тотально одинокое «я».
Можно ли спастись от влияния нарциссического перверта? Конечно, рекомендация соблюдать границы, испытывать внутреннее самоуважение имеет место быть, однако ничто не спасет вас от харизматичного, внешне уверенного в себе человека, который всегда безоговорочно прав. Нарциссическая перверсия – это проявление определенного синтеза перверсии и нарциссизма, где в результате образуется личность особого типа, притягательная, манящая… и очень опасная.