Но коль скоро поэт принял настоятельные «добрые советы» к исполнению, сие не значит, что его так уж порадовало заботливое царское участие. Ведь немедленное печатание лучших мест надолго или навсегда разваливало Десятую главу, его любимое дитя, его историко-философскую исповедь. Поэт царю повиновался, но чувство внутреннего протеста его не покидало. Обязывающие хвалы столь же равно лишают независимости, как и прямые запрещения…
… Так или иначе, нам не следует впадать в односторонность.
Сего недовольно: ограничиваться восстановлением «разбросанных строк». Надобно попытаться воссоединить, совместить строфы «положительные» и «отрицательные». При этом мы не только вправе, но и обязаны кое-что присочинить «за Пушкина», «вместо Пушкина» и даже «вопреки Пушкину». Эти восполнения сочтем чем-то вроде переложенного в рифмы комментария, не более того. Но если какие-то вставочки, стихотворные заплаты, дальнейшему улучшению не поддадутся – позвольте надеяться, что они могли подразумеваться Пушкиным.
Совмещение 18 «отрицательных» и 14 «положительных» строк поведет к образованию фрагмента длиною в 32 строки.
Знакомая цифра, не так ли?
Мы уже выдвигали различные разгадки «простейшей арифметической записи».
44
32
12
Возникает еще одно объяснение.
«44» означает четыре куплета, четыре четверостишия.
«32», как мы наконец-то сообразили – 32 строки!
Но что в сих 32 строках может соответствовать числу 12?
Ничего отыскать не удается, ибо чисто арифметического значения тут нету.
Вот каким, в конце концов, оказывается смысл столь долго не поддававшейся шарады:
Четыре куплета
извлечены из 32 строк,
толкующих о событиях 12 года.
Полагаю, что мы натолкнулись на пушкинское подтверждение всей цепочки догадок.
Подсказав общее число – 32 строки, Пушкин тем самым обязал нас восполнить недостающие, закрыть пробел.
По нашему усмотрению? Вовсе нет.
Вслед за двустрочным пробелом, т. е. за строками 10 и 11, читаем:
12. Остервенение народа
13. Настигло.
Следственно в предыдущей строке непременно должно быть обозначено – кого «настигло»?
Ясное дело – речь идет о Наполеоне. Названном не поименно, а во избежание близкого повтора, косвенно, обиняком.
Содержание строки 10 тоже поддается определению.
В нее требуется вместить сказуемое, зависимое от строки 9 – «Гроза 12 года».
По законам построения онегинской строфы строки 10 и 11 постоянно рифмуются между собой. Тут обязательно парная мужская рифма, несущая ударение на последнем, на восьмом слоге.
Так достигается связность чтения, проясняется смысл. Можно ли сей стихотворный комментарий объявить пушкинским?
Ни в коем случае! За поэтом всегда остается право сказать нечто очевидное совершенно неожиданным способом…
Гроза двенадцатого года
Час от часу роптала злей,
Пустился далее злодей –
Остервенение народа
Настигло. Кто Руси помог?
Барклай? Зима? Иль Русский бог!
Иль, вековой оплот державы,
Петровский замок. Вправе он
Недавнею гордиться Славой:
Здесь ожидал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Послов коленопреклоненной
Москвы с ключами от Кремля.
Но не пришла Москва моя
К нему с повинной головою
Не праздник, не позорный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Отселе, в думу погружен,
Глядел на жадный пламень он,
И проччь пошел… Пал деспот, «ниже
Исколот». Силою вещей
Царь-путешественник в Париже
Был наречен Царем царей,
Нечаянно пригретых славой.
«Владыка слабый», и «Лукавой»,
«Плешивый», «Щеголь», «Враг труда» –
Буффонил недругов!
– Тогда
Его не благоумно звали,
Когда канальи-повара
У Государева шатра
Орла двуглавого – щипали…
– Что Слава? В прихотях вольна,
Как огненный язык, она
По избранным главам летает.
«Исколот ниже» – галлицизм, буквальный перевод французского «perce bas». Словарь Н. П. Макарова дает смягченное значение: «L’homme bas perce» – «человек, опозоренный в конец».
Силою вещей – тоже галлицизм: «Par force de choses».
После третьей строфы, посвященной 1812 году, мы привели еще три. Ими начинаются размышления о круговороте истории, о мимолетности славы, о личности, роли, участи Наполеона.
Первоначальный вариант, более шестидесяти строк, был напечатан отдельно, при содействии М. П. Погодина, в начале 1831 года. В этом стихотворении – оно называется «Герой» – что-то напутала или подпортила редакция «Телескопа». В чем состояли ошибки или опечатки? Успел ли Погодин их устранить? Похоже, что не успел…
В число «разбросанных строк», т. е. в состав X главы, из текста «Героя» перенесено одно четверостишие, коему пушкинисты определили номер VIII.
Сей муж судьбы, сей странник бранный,
Пред кем унизились ц‹ари›
Сей всадник Папою венчанный
Исчезнувший как тень зари.
Плюс еще одна строка – «Измучен казнию покоя». Б. Томашевский, за ним Н. Эйдельман предлагали целиком внести в X главу то четверостишие, из которого, по их мнению, извлечена строка-одиночка.
В таком случае требуется объяснить, почему остальные, соседние строчки не потревожили государево око?
Очевидно, некоторые отрицательные пометки Николая следует воспринимать не буквально, а расширительно. Весьма возможно, что в данном случае они окаймляют, отчеркивают «от» и «до», предназначают к удалению всю строфу, все 14 строк.
Нам предстоит восстановить нарушенное чередование рифм, возвратить его в строгие рамки онегинской строфы. Попутно, будем исправлять предполагаемые погрешности печатного текста «Героя».
Известна строка, почти полностью повторенная в разные годы, в трех разных беловиках:
Перед кем склонялися цари,
Пред кем смирилися цари,
Пред кем унизились цари.
Кто-то из специалистов удивлялся: почему последний по времени написания вариант не лучше, а хуже своих предшественников[14]?
Надеюсь, что наши читатели сразу вспомнят о «приеме умышленной порчи». Не будем забывать и мы.
Впрочем, Пушкин не беспричинно жаловался Одоевскому, что каждая строка у него троится. Иначе говоря, ему нередко мешало «анбарра дю ришесс» – затруднение от изобилия. А посему даже весьма убедительная реконструкция не может быть признана стопроцентной.
– Что Слава? В прихотях вольна,
Как огненный язык, она
По избранным главам летает.
Чреда блистательных побед
С одной сегодня исчезает
И на другой мелькает вслед
За новизной бежать смиренно
И возносить того священно,
Над коим вспыхнул сей язык,
Народ бессмысленный привык
– На троне, на кровавом поле,
Меж граждан на стезе иной,
Твоею властвует душой
Из них, избранных, кто всех боле?
– Все он, сей дерзостный пришлец,
Еще незнаемый в конец
Сей всадник. Вольностью венчанный,
Пред кем склонилися цари,
Сей муж судеб: иль странник бранный,
Иль тень исчезнувшей зари…
– Нет, не у щастия на лоне,
Не зятем Косаря на троне
Его я вижу, не в бою,
Но там, где на скалу свою
Ступил последний шаг Героя.
Изгнанный манием царей,
Осмеян скопищем вралей,
Измучен казнию покоя,
Он угасает, недвижим,
Плащом закрывшись боевым.
Каждая из предстоящих онегинских строф являет собой цельный, законченный эпизод. В ближайшей имеется в виду временщик, крайний оплот реакции, граф Аракчеев. А также его приспешник, граф Клейнмихель, руководивший истреблением принадлежащих Аракчееву окрестных деревень. Расправа над невинными поселянами должна была служить возмездием за дело, в сущности, семейное, за убиение домоправительницы Аракчеева – Настасьи Минкиной.
Сей подвиг дал право поэту заклеймить Клейнмихеля, даровать ему нарицательное имя. Оно пишется по-разному:
Нимврод, Немрод, Нимрод. К последней форме постоянно прибегал Пушкин.
Кто был Нимрод? Вавилоно-халдейский деспот, ставший символом безграничной жестокости.
Все перечисленные обстоятельства Пушкин сумел уложить в одну строку:
О р‹ыцарь› пл‹ети›, ‹граф› Н‹имрод›
Эта расшифровка предлагается нами в противовес, в замену традиционному прочтению:
О р‹усский› гл‹упый› наш н‹арод›.
– Что царь?
– На Западе гарцует.
А про Восток и в ус не дует.
– Что Змий?
– Ни капли не умней,
Но пуще прежнего важней,
И чем важнее, тем тяжеле
Соображает патриот.
– О рыцарь плети, граф Нимрод,
Скажи, зачем в постыдном деле
Погрязнуть по уши пришлось,
Чиня расправу на авось?
Следует строфа, в коей косвенно обозначен лорд Байрон. Ранее вместо «стихотвор великородный» ошибочно читали «стихоплет» и на сем основании столь же ошибочно подразумевали князя Ивана Михайловича Долгорукова. Между тем, и «шиболет» и «дороги вмиг исправят» – скрытые цитаты из Байрона.
Под «ханжой» разумели Магницкого, затем министра просвещения князя Голицына, наконец забывавшего свои обещания Александра I.
Однако, уточнение соседних строк – не «забывая», а «добывая», – не оставляет места для гаданий. Речь идет об архимандрите Фотии, наставнике и утешителе графини Анны Орловой, возведенном в должность настоятеля Новгород-Юрьевского монастыря.