Что же нам предлагается в числе «важнейших достижений пушкинистики»? Обширные выдержки из пресловутых писем!
Прокомментированы они с полнейшим доверием:
«Дантес удивлен умом, о котором в свете такого невысокого мнения, и совершенно неожиданной силой характера своей возлюбленной. Слова Натальи Николаевны (а найти их, как мы понимаем, ей помог пример героини великого романа ее мужа) вызывают у него преклонение».
Несколько осторожнее толкование, предложенное С. Абрамович в весьма добротной книге «Пушкин в 1836 году»:
«…Нам неизвестно, на самом ли деле произнесла Н. Н. Пушкина эти слова: “Я люблю вас так, как никогда не любила”, или в такой форме передал ее утешительные речи Дантес. На основании письма Дантеса содержание этого разговора можно восстановить лишь приблизительно».
Почему не утихает разноголосица мнений?
Потому что принимается на веру то, что никогда не было доказано. Спор о том, относить ли «письма Дантеса» к числу документов, целиком достоверных или не вполне достоверных – такой спор беспредметен.
Но почему писем два? Почему не одно?
Попробуйте все свести воедино, уложить в одно письмо. Оно окажется перегруженным, непомерно насыщенным.
А так, порознь, одно письмо подготовительное, с намеком – кто «она». Другое – о том, какие «у нас с ней» высоконравственные, исполненные обоюдного уважения, возвышенные чувства…
Давнишний член французской Академии, Анри Труайя, в предисловии к английскому изданию романа-биографии «Пушкин», писал:
«Всякий раз, когда специалист откапывает некий клочок бумаги, украшенный его подписью, объявляется всенародный праздник».
Попытаемся продолжить эту мысль. Праздником для всех, кому дорог Пушкин, являются не только дни находок, но и дни, когда снимается вуаль с наносных и далеко не безобидных легенд.
Письма Дантеса одновременно существуют и не существуют. Они действительно написаны рукою Дантеса. Попытки в этом усомниться оказались напрасны. Они были доставлены Геккерну-старшему. В них речь идет – в подразумении – именно о Наталии Николаевне.
Вместе с тем эти письма – какая-то дамская беллетристика. Они не вяжутся ни с психологией, ни с обликом, ни с поведением Дантеса. А если так и задумано, чтоб было видно, что письма – далекие от жизни, не вполне правдоподобные, насмешливо раздутые?
Подсказчиком ширмовального поклонения в начале 1836 года могла быть Идалия Полетика. Однако в конце того же года она, женщина умная, не могла не понимать, что при любом исходе дуэли окажется в разлуке со своим дражайшим приятелем.
В 1984 году, в серии «Писатели о писателях» появился «роман в письмах и документах» о Лермонтове. На протяжении десятка страниц нас уверяют, что в драме «Маскарад» описана – и предсказана – вся интрига вокруг Пушкина. И даже раньше, чем события происходили!
«С Пушкиным Лермонтов знаком не был, и, следовательно, мог позволить себе крайнюю меру беспокойного любопытства издалека…»
Считается, что существовало не менее пяти редакций «Маскарада». Только в одной из них, в третьей, фигурируют мнимые любовные письма, «раскрывающие» воображаемую связь.
По совету Шприха Князь сочиняет в этом духе «письмо» к госпоже Арбениной и заботится о том, чтоб письмо попало в руки ее ревнивого супруга.
Наблюдение любопытное, а толкование насчет силы творческого воображения Лермонтова на сей раз не внушает доверия.
Не проще ли перевернуть взаимосвязь?
Сначала Лермонтов придумывает, потом некто, знакомый с текстом драмы, обогащает за ее счет набор противопушкинских «адских козней» (выражение князя П. А. Вяземского).
Но третья редакция «Маскарада» мелькнула в цензуре, нигде более не читалась и исчезла.
Все, что о ней известно, – трехстраничное изложение, отрицательный отзыв, написанный по-французски театральным цензором Евстафием Ольдекопом в конце 1835 года. Значит, кого мы обязаны заподозрить в подсказке не текста, а замысла – занятия сочинением доверительно-болтливых, неосторожно обличительных «писем Дантеса»? Либо Ольдекопа, либо «Шприха». (Считается несомненным, что под этим именем в «Маскараде» выведен театральный критик, переводчик и предприимчивый полицейский агент Элькан.)
Что мы знаем об Ольдекопе? Кроме многократных столкновений с Пушкиным, – поэт тщетно жаловался на «плутни Ольдекопа», т. е. на самовольное, пиратское издание «Кавказского пленника» в прямой ущерб автору? Кроме запрещения Ольдекопом «Бориса Годунова»? Ничего, иль очень мало.
Разве что вот такие ни к чему не обязывающие совпадения. Оба персонажа – Дантес и Ольдекоп – родом из Эльзас-Лотарингии. Оба пользуются поддержкой министра двора графа Адлерберга. Один из них, Ольдекоп, был, человеком быстро и много пишущим. Это видно из того, что до перехода в цензуру Ольдекоп редактировал санкт-петербургскую немецкую газету. Только драматический цензор Ольдекоп, а не Дантес, был способен заняться пристальным изучением предисловия Байрона к его трагедии «Марино Фальери, дож Венеции».
Доскажем нашу версию. После свадьбы Дантеса и Екатерины Гончаровой пошли разговоры, что Дантес – трус, женился, дабы избежать дуэли. Одновременно Геккерн почувствовал, что откуда-то дуют холодные ветры. И если он ничего не предпримет, через месяц-другой будет отозван с дипломатической службы. Ветры дули из Гааги. Но Геккерн искал причину поближе и попытался «улучшить» репутацию – собственную и Дантеса. Злополучные два письма и свои к ним пришепетывания он преподнес Наталье Николаевне. Натали, не умея думать о последствиях, вручила их мужу. Тот швырнул листочки в лицо Геккерну повторяя: «ты возьмешь это обратно, негодяй!»[15]
Дальнейшее известно: для Пушкина наступило вечное молчание.
Сколько поколений пушкинистов сменит друг друга, прежде чем будет проделана столь необходимая экспертиза? Она сопоставит почерки пасквильных дипломов, почтовых конвертов и широкого круга в десять или двадцать Эльканов, Вигелей, Комовских и не в последнюю очередь Евстафия-Августа Ольдекопа.
P.S. «Пуговица Пушкина» – так броско называется недавно вышедшая в Милане книга Серены Витале, профессора университета в городе Павия. В «Пуговице» впервые увидели свет в переводе на итальянский свыше двадцати писем Дантеса к Геккерну. Существование этих писем – реальный факт, и, следовательно, костяк нашего изложения становится неоспорим.
Однако кое-что в итальянском комментарии и в его русском переводе озадачивает. Несколько поверхностны насмешки над пушкинистами, не знающими, дескать, французского языка. Нам сообщают также, что и Дантес (а он обучался в Сен-Сирской военной академии) невразумительно владел французской грамотой. А потому С. Витале сочла нужным оригиналы писем… подправить!
Попробую угадать одно из недоумений, смутивших итальянского профессора, а за ней и рецензента «Литературной газеты». Не надо было, уважаемый рецензент, не по делу ссылаться на Анну Ахматову. Не надо было, уважаемая госпожа Серена Витале, тщетно листать четыре тома Петербургского Некрополя. Ни к чему было разыскивать генеалогические списки аристократических дам. Да еще в «книге записей всех петербургских церквей».
Приходится встать на защиту якобы сменившего увлечение Дантеса. Выражение “La paure fenime” в данном случае рекомендую перевести «бедняжка».
Засим позвольте вас, действующие лица, представить друг другу. Слева – госпожа профессор и примкнувший к ней рецензент «Литературной газеты». Справа – бедняжка, с которой придется расстаться. Кобыла Дантеса. По кличке «Супруга». Примите, господа, наилучшие пожелания от гвардейской кобылы. Судите сами – насколько были уместны ваши догадки о том, что Дантес ее покинул ради другой дамы.
Уравнение с тремя неизвестными
Пушкин – поэт. А что означает для Пушкина – поэт?
В лицейском дневнике он сделал запись о том, что прочел «Жизнь Вольтера». В биографическом очерке, написанном Кондорсе, мог ли юноша-поэт оставить без внимания самое поучительное место?
Там говорилось примерно следующее: для того, чтоб стать большим поэтом, недостаточно быть просто поэтом. Надо обладать знанием истории, надо постигнуть философию на высшем уровне своего времени.
Вряд ли знакомо даже самым начитанным собирателям пушкинианы высказывание Кондорсе. А ведь по сути это наставление могло бы стать путеводной звездой для всех, кому дорого творчество Пушкина.
Да что там Кондорсе? Стараются обойтись без столь же основополагающего высказывания самого поэта:
«…По крайней мере я по совести исполнил долг историка: изыскивал истину с усердием и излагал ее без криводушия, не стараясь льстить ни Силе, ни модному образу мыслей». (Записано в декабре 1833 года, но не отослано Бенкендорфу, дабы не дразнить гусей).
Почему же это стержневое определение как бы в упор не видят? Не потому ли, в частности, что оно дает правильный угол зрения на роль и место Десятой главы?
Что же у нас есть взамен? Груда лишенных основания биографических легенд. Вереница упражнений на дежурную тему: какой Пушкин нам сейчас нужен?
Конечно же, Пушкин был сложнее и умнее юбилейно-конъюнктурных напраслин. Но гордый и независимый Пушкин, его приверженность к личной и к творческой свободе, политическое противостояние властям – до чего же это всё оказывалось некстати в любые годы двадцатого века.
Пожалуй, скоро останется лишь один писатель, наглухо закрытый россказнями о полнейшей его изученности, и тем самым недозволенный, недоступный для истинного постижения.
Случалось, что пушкинисты прошлого века в сердцах упрекали друг друга в «умышленном непрочтении». Подобных маленьких хитростей хватает и ныне. Боязнь попасть в расхождение с видами начальства вколочена насильственно, в буквальном смысле намертво.