Хотя выгодные сочетания модулей могут чаще встречаться у левшей, а точнее, у носителей генов DC, как правшей, так и левшей, это не значит, что левши в целом в чем-то совершеннее правшей. Представьте, скажем, что песни лучше сочиняют те, у кого в правом полушарии оказывается модуль, обычно связанный с произношением и интонацией и работающий в левом полушарии наряду с другими модулями, обрабатывающими значения слов. У левшей такое сочетание будет встречаться чаще, чем у правшей. Однако у левшей также чаще будут встречаться и многие другие комбинации модулей, большинство из которых не принесут пользы при написании песен, а некоторые лишь ухудшат эту способность. Таким образом, в среднем левши способны сочинять песни не более, чем правши. Среди талантливых авторов песен левшей может быть больше, но левшей, не умеющих писать песни, тоже больше. Теория случайной церебральной изменчивости говорит не о способностях средних правшей и левшей, а о повышенной вариабельности среди левшей, а в главе 8 показано, что церебральная изменчивость – один из немногих несомненных фактов, касающихся леворукости, особенно в связи с языком.
До сих пор главное внимание в этой книге уделялось особенностям праворуких и леворуких индивидов. Однако в человеческих обществах люди не живут в полной изоляции, а, напротив, взаимодействуют в социальном плане. И когда нужно выбирать правое и левое, особую важность приобретают именно способы взаимодействия между людьми. Об этом – в следующей главе.
10. Косцы на лугу
В 1871 году Томасу Карлейлю (рис. 10.1) было семьдесят шесть. Этот, по мнению многих, великий старец английской словесности царил в английской критике и мысли уже сорок лет. На пике его влияния, в феврале 1840 года, Эмма Дарвин, жена Чарльза Дарвина, писала о нем своей тете Джесси:
«Я, как и весь мир, читаю Карлейля. Он восхищает и выводит из себя. Его «Чартизм» – что-то вроде памфлета об Англии. Он полон сострадания и добрых чувств, но совершенно неоснователен. Чарльз продолжает его читать и высмеивать. В любом случае с ним очень приятно беседовать, он очень прост, и я вовсе не считаю его сочинения такими».
Обширное и разнообразное наследие Карлейля включает биографические и исторические сочинения, переводы, лекции, социальную критику и огромную переписку. Его взгляды часто вызывали противоречивые отклики, а в статье о рабстве они оказались столь крайними, что оттолкнули даже его самых стойких сторонников. В 1866 году, после сорока лет бурного, но не лишенного счастливых моментов брака, умирает жена Карлейля Джейн Уэлш, которой он часто пренебрегал, но которую по-своему любил. А в 1871 году он пишет свои «Воспоминания», настоящий гимн Джейн, который был опубликован в 1881 году, всего через три недели после смерти самого Карлейля. Он был глубоко несчастлив. «Мрачный, бессолнечный – вот каким вижу я этот почти опустевший мир», – писал он о своих чувствах. Отчасти причиной меланхолии стала утрата всех дорогих ему людей, отчасти – его собственная немощь. Случилась величайшая трагедия для писателя – он больше не мог писать[346].
Правая рука Карлейля «взбунтовалась», и писать он мог только «с кляксами и ошибками». Как он писал в эссе о чартизме, «Разве не ужасно видеть… сильного человека с искалеченной правой рукой?». Дрожь стала заметной весной 1863 года, а в марте 1869 года на нее обратила внимание королева Виктория во время встречи с Карлейлем. Биограф Карлейля Фруд описал его симптомы так:
«В правой руке начиналось дрожание, затруднявшее письмо и грозившее сделать его вовсе невозможным. Дрожали мышцы, и рука непроизвольно дергалась, когда он пытался что-то ею сделать.
Рис. 10.1. Томас Карлейль в своей звуконепроницаемой комнате в доме на улице Чейни-Уок в Лондоне. Здесь ясно видно, что он правша
Хотя спустя 130 лет трудно поставить диагноз, но, вероятнее всего, это была болезнь Паркинсона. В мае 1870 года Карлейль хорошо описал свое состояние в письме брату Джону, написанном синим карандашом, потому что пером он пользоваться больше не мог:
«Мрачно, печально, задумчиво, безмолвно оглядываюсь на то, чего не изменить, и впереди вижу неизбежное и неотвратимое… с тех пор как я лишился власти над письменным словом и фактически потерял способность заниматься своим ремеслом – единственным, чему я научился. Лишиться правой руки – огромная потеря».
К октябрю 1870 года наступило «самое худшее»: ему трудно было даже выпить чашку чая. В начале июня 1871 года он снова упоминает «ужасную потерю» правой руки. «Увы! Увы! Ведь я бы мог еще трудиться, если бы была у меня рука, но приходит ночь, когда никто не может делать»[347]. Чуть позже, в том же месяце, он передал Фруду большую пачку бумаг, над которыми больше не мог работать, – это были «Воспоминания»[348].
Утром 15 июня 1871 года Карлейль вышел на свою обычную прогулку. Соседи безошибочно его узнавали: он медленно шел по набережной Челси в сторону города, глядя прямо под ноги, погруженный в размышления. Ночь накануне была беспокойной, как писал он в своем дневнике: «Сегодня утром вышел, невыспавшийся и хмурый, в погоду ветреную и ясную». Во время этой прогулки его думы, вызванные, возможно, «взбунтовавшейся» правой рукой, обратились к более обширным следствиям праворукости. Это было уже не впервые: «Я часто задумывался об этом»[349]. Его дневник сохранил мысли, которые «никогда не были так ясны, как этим утром»:
«Всякий, кто видел, как три косца, один из которых левша, безуспешно пытаются работать вместе, наблюдал, как простейшие вещи оказываются невыполнимыми – и это коснулось бы всего человечества, если бы не преобладание правой руки».
Сегодня, в век механизированного сельского хозяйства, этот образ далек от нас. Но, возможно, знаменитый эпизод из «Анны Карениной» Толстого поможет нам лучше представить себе эту картину:
«Еще с горы открылась ему под горою тенистая, уже скошенная часть луга, с сереющими рядами и черными кучками кафтанов, снятых косцами на том месте, откуда они зашли в первый ряд. По мере того как он подъезжал, ему открывались шедшие друг за другом растянутою вереницей и различно махавшие косами мужики, кто в кафтанах, кто в одних рубахах. Он насчитал их сорок два человека… Он слышал только лязг кос… Подрезаемая с сочным звуком и пряно пахнущая трава ложилась высокими рядами. Теснившиеся по коротким рядам косцы со всех сторон, побрякивая брусницами и звуча то столкнувшимися косами, то свистом бруска по оттачиваемой косе, то веселыми криками, подгоняли друг друга».
Стоит вспомнить, что полноразмерная, «острая как бритва» коса – орудие устрашающее. Изогнутая стальная полоса с тщательно наточенным краем, длиной несколько футов, описывала вокруг косца широкую дугу. Случайно задеть чью-то ногу чревато серьезным ранением. Поэтому важно, чтобы косцы, перемещаясь по лугу, работали синхронно. В такой группе кто-то, делающий все наоборот, то есть левша, – сущее бедствие[350].
Замечание Карлейля о косцах приводит нас к нескольким вопросам о латеральности в сфере взаимодействий. У единственного косца никаких проблем не возникнет, но если несколько человек работают вместе, сложности неизбежно появятся. Так какими же правилами регулируются социальные взаимодействия и какие проблемы при этом возникают? Конечно же, левши столкнутся с ними уже за обеденным столом. Даже суп есть непросто – потому что левый локоть левши будет натыкаться на правый локоть сидящего слева соседа[351].
Когда двое берутся за дело, требующее направленных в одну сторону движений (назовем это задачей на латерализацию), образ действий каждого неизбежно влияет на эффективность работы другого. Поэтому обществу приходится вырабатывать правила поведения для таких ситуаций в виде законов, кодов, руководств или форм этикета.
Часто простейшее решение проблемы направленности – простая договоренность, которую все соблюдают. «При встрече пожмите правую руку». Это просто. Это правило работает всегда, везде, при встрече с кем угодно и вряд ли кого-нибудь ущемляет. Точно так же, «накрывая на стол, положите нож справа от тарелки, а вилку слева». И это просто и всем понятно. Левши могут почувствовать себя несколько ущемленными, но неудобство столь мало, что жалуются немногие. Действительно, некоторые узнают о том, что правило вообще существует, только если принятый порядок нарушается, как, например, если при игре в бридж карты начинают сдавать против часовой стрелки, а не по часовой, как обычно принято[352].
Но как обстоит дело с более сложными совместными действиями, той же косьбой? Как люди пишут – слева направо или наоборот? Есть ли разница между левосторонним и правосторонним движением? Хорошо ли спортсмену быть левшой, а хирургу – правшой? Вот несколько вопросов, которых мы коснемся далее в этой главе.
Письмо
Письменность чрезвычайно асимметрична. Когда вы читаете этот текст, ваш взгляд перемещается по странице слева направо, затем возвращается к началу следующей строки и снова движется слева направо. Со временем этот процесс становится второй натурой настолько, что тем из нас, кто живет в Европе или Америке, он может показаться «естественным» или «правильным». Это, однако, очень западный взгляд на мир. В огромной части мира пишут не слева направо, а справа налево – на арабском, иврите или урду. Почему же на английском, языке, на котором написана эта книга, читают и пишут слева направо?
Случаев возникновения письменности, похоже, было очень немного, а главных центров было всего два – в Египте и бассейне Евфрата в четвертом тысячелетии до нашей эры, и в Китае во втором тысячелетии до нашей эры или немного ранее. Первоначально письменность была