. Если что-то в каком-то смысле плохо, то, возможно, хорошим окажется зеркальный вариант этого[542].
Самый очевидный и важный случай инверсии символов в биологии произошел в XIX веке, после того как Брока показал, что у большинства людей область мозга, контролирующая язык и речь, расположена в левом полушарии. Во Франции это стало настоящей теоретической проблемой, потому что со времен Декарта мозг было принято считать симметричным: «Я полагаю… мозг двойным органом, так же как у нас два глаза, две руки, два уха, да и все органы наших внешних чувств двойственны». В 1800 году французский физиолог и врач Биша выразил эту идею еще точнее, подчеркнув анатомическую симметрию мозга, а затем обосновав ее теоретически: «Гармония для функций органов то же самое, что симметрия для их строения; это предполагает совершенное равенство силы и действия… Две части, по сути, схожие в своем строении, не могут отличаться по способу действия». Биша допустил ту же ошибку, что и Эрстед примерно десять лет спустя, предположив, что если органы внешне симметричны, то должны быть симметричны и функционально. Основываясь на этом, он пошел дальше, предположив, что отсутствие симметрии должно вести к неправильной работе мозга или безумию: Симметрия: Асимметрия:: Гармония: Дисгармония:: Правильность: Неправильность:: Здравый рассудок: Безумие[543].
Даже в 1865 году, убедительно продемонстрировав, что левая и правая половины мозга выполняют разные функции, Брока держался идей Биша:
«Теперь есть физиологический закон, который выполняется везде без исключения: а именно, два органа, которые равны или симметричны, обладают одинаковыми свойствами, и было бы довольно странно, если бы из этого закона были произвольные исключения».
Тем не менее Брока знал, что в науке главное все же эксперимент, а не теория, поскольку продолжал так: «Безусловно, наблюдение выше теории, и иногда нужно уметь преклоняться перед фактом, каким бы необъяснимым, каким бы парадоксальным он нам ни казался». Показательно здесь слово «парадоксальный». Парадокс может возникнуть только в том случае, если факты интерпретируются с точки зрения заранее известной истины, которой Природа почему-то не соответствует. И снова перед нами главная идея «симметрия – это истина; истина симметрична», со всей логикой того, что Джон Стюарт Милль называл «глубоким сном твердых убеждений»[544].
Битва за спасение «закона симметрии» Биша еще не проиграна. Встречаются два подхода к этой теме, оба из них основаны на инверсии символов. Один, упомянутый неврологом Хьюлингсом Джексоном, предполагает, что правое и левое полушарие имеют различия в развитии: в левом более развита передняя доля мозга (область, связанная с деятельностью), в правом – задняя (область, больше связанная с восприятием). Подобно тому, как во френологии считалось, что высшие моральные качества пребывают в передней части мозга, а более низменные, более примитивные инстинкты – в задней и в стволе, так и согласно теории Джексона высшим достижением человека является язык, который возвращается на свое законное место: Левое: Правое:: Речь: Восприятие:: Переднее: Заднее:: Человек: Животное:: Мораль: Инстинкт. Другой подход, использующий инверсию символов, был с готовностью принят современниками Брока в том смысле, что у правшей язык и речь контролирует левое полушарие, а у левшей – правое: Речь в левом: Речь в правом:: Правши: Левши. Это не спасло теорию Биша, но, казалось, восстановило симметрию системы. Это произошло за счет фактов и в течение полувека препятствовало правильному описанию языка у левшей. Такова сила теорий, основанных на идеях симметрии – иногда они преобладают даже над самыми достоверными фактами[545].
Если симметрия – столь обманчивая спутница теории, в каких же случаях ей можно доверять? Один из немногих принципов, которыми можно руководствоваться, в 1894 году предложил физик Пьер Кюри, чьи совместные с женой Мари работы по радиоактивности принесли им обоим Нобелевскую премию. Принцип симметрии Кюри гласит: «Когда определенные эффекты демонстрируют заданную асимметрию, эта асимметрия должна быть и в причинах, вызвавших эти эффекты». Другими словами, если большинство людей правши, следовательно, правшами их сделала некоторая асимметрия, их асимметрия не возникает из ниоткуда. Однако даже с принципом Кюри нужно обращаться с осторожностью. Подумайте о флуктуирующей асимметрии. У половины из нас первый резец немного больше с правой стороны, а у другой половины – с левой. Теперь, если мой правый резец чуть больше, должна ли существовать какая-то асимметричная причина, которая привела к этому, и если да, то была ли у этой асимметричной причины своя асимметричная причина и так далее, вплоть до самого начала Вселенной? Ясно, что нет, поскольку нелепо предполагать, что асимметрия моих зубов была определена сразу после Большого взрыва. При флуктуирующей асимметрии происходит нарушение симметрии. Система по своей сути симметрична, но в этом случае она теряет симметрию. Проблема лучше всего объясняется через столь любимого философами буриданова осла[546].
Жан Буридан был ректором Сорбонны в Париже в 1328 и 1340 годах. Говорят, что ему пришлось записать прославившую его краткую заметку об осле на полях своего экземпляра работ Аристотеля. Буридан задался вопросом – что произойдет, если осел окажется между двумя совершенно одинаковыми охапками сена? Поскольку охапки совершенно одинаковы, у осла не будет никакой причины, чтобы предпочесть какую-то одну, и в конечном счете он умрет с голоду. Ситуация совершено симметрична. А так как логика запрещает ослу есть сено одновременно из двух охапок, он обречен не съесть ни одной[547].
Конечно, здесь что-то не так, потому что даже самый логичнейший из ослов голодать не станет, но что именно? Ситуация, в которой оказался осел, симметрична, но не устойчива – почти как карандаш, поставленный вертикально. Пока он стоит на столе, он демонстрирует идеальную радиальную симметрию. Но легкое движение воздуха, случайный толчок стола – и карандаш падает, теперь являя собой лишь двустороннюю симметрию. Радиальная симметрия карандаша разрушена и редуцировалась до двусторонней. Но представьте, что такой опыт проделан тысячи раз, и в каждом случае отмечается, в каком направлении падает карандаш. Если в комнате нет сквозняка и никто не стучит по столу с определенной стороны, равно вероятно, что карандаш может упасть в любом направлении. Нарисуйте схему направлений падения карандаша – и в итоге они расположатся примерно по кругу. Иными словами, радиальная симметрия по-прежнему присутствует, но лишь во множестве всех возможных направлений падения карандаша. То же самое и с буридановым ослом. Из-за крошечного отклонения осел окажется чуть ближе к одной из охапок сена, и она покажется ему чуть привлекательнее. Симметрия нарушена, и у осла есть все основания начать есть ту охапку, которая ближе. Точно так же ближе могла оказаться противоположная. Поместите тысячу ослов между парой тысяч одинаковых охапок сена. И половина предпочтет правую, половина левую. И никто не останется голодным. Ситуация сохраняет изначальную симметричность. Но только во множестве возможных исходов – это получило название «расширенный принцип Кюри». Так же объясняется и флуктуирующая асимметрия наших челюстей: у половины из нас более крупный резец слева, у половины – справа, но в популяции в целом сохраняется симметричность. Поэтому иногда за индивидуальной асимметрией скрывается симметричное начало[548].
Симметрия может быть важным инструментом теории, и может показаться, что она встречается повсюду вокруг нас, но ее не всегда легко увидеть. Иногда она прямо бросается в глаза, как в чернильном пятне Роршаха на рис. 14.1. Точно так же мы безошибочно определяем симметричность случайных точек на рис. 14.8a. Но рис. 14.8b – другое дело. На первый взгляд он не выглядит симметричным, но тщательное изучение показывает, что его внутренняя часть идентична изображенной на рис. 14.8a, хотя добавление нескольких несимметричных точек вокруг внешней стороны делает основную симметрию гораздо менее заметной. Точно так же симметрию, лежащую в основе рис. 14.8c, увидеть труднее, чем на рис. 14.8a. Здесь две половины рис. 14.8a раздвинуты, а середина заполнена случайными несимметричными точками. Симметрия на рис. 14.8d также менее очевидна, чем на рис. 14.8а, несмотря на то что единственное изменение – поворот оси симметрии на сорок пять градусов от вертикали. Рис. 14.8e начинается так же, как рис. 14.8a, но здесь каждая точка с правой стороны была слегка смещена, так что, хотя базовая симметрия все еще присутствует, ее гораздо труднее увидеть. Наконец, рис. 14.8f и 14.8g симметричны, но не двусторонне симметричны. На рис. 14.8f верхняя половина скопирована и сдвинута вниз к нижней половине; это трансляция. На рис. 14.8g правая половина повернута вокруг центра фигуры, так что нижняя часть левой половины оказывается верхней частью правой половины. Несмотря на то что все семь вариантов рис. 14.8 тесно связаны друг с другом, единственная симметрия, которая там присутствует, – это симметрия рис. 14.8a[549].
Рис. 14.8. Точечные фигуры демонстрируют разные типы и степени симметрии (подробности в тексте)
Несколько иной тип стимула для изучения симметрии, который разработал психолог Бела Джулеш, показан на рис. 14.9a. Одна половина изображения состоит из случайно сгенерированных черных и белых квадратов, а другая половина – это зеркальное отражение первой. Симметрию нелегко увидеть, так как на рисунке специально нанесена горизонтальная ось симметрии. Переверните книгу набок и посмотрите еще раз. Теперь симметрия должна проявиться, особенно близ средней линии изображения. Закройте центральную часть, как на рис. 14.9b, и симметрию снова будет трудно увидеть. Симметрия – нежный цветок. При правильных условиях он цветет и хорошо заметен, но на удивление малое изменение заставляет его полностью исчезнуть из поля зрения, и отыскать его снова можно лишь кропотливым поиском