Однако вся глубина отличий между мировоззрением Оруэлла и эволюцией концепции холодной войны как западной политической ортодоксии с легкостью можно продемонстрировать, сравнив на примере его взгляды с взглядами трех видных антикоммунистов: Т. С. Элиота, Джеймса Бернхема и Нормана Подгореца, представителя поколения, которого он не застал при жизни.
Я лично не могу читать переписку Оруэлла с Элиотом без того, чтобы не почувствовать глубоко пренебрежительного отношения одного из них к другому. С одной стороны — стороны Оруэлла — переписка содержит серию дружественных и щедрых предложений: Оруэлл пишет, что Элиот мог бы вести собственную передачу для индийского радио, или же читать свои произведения для индийской аудитории, или же пообедать с Оруэллом в районе улицы Фицрой, или же принять приглашение на ужин в новом доме семьи Оруэлла и остаться с ними до утра (если по причине бомбардировки такое решение будет предпочтительней). Со стороны Элиота я могу выделить несколько скупых записок, в которых он обычно либо отклонял дружески протянутую руку, либо отказывался от предыдущих обещаний. Кульминационной точкой тут является письмо 13 июля 1945 года, посланное из его офиса в редакции Faber and Faber, которое много говорит также о его качествах как влиятельного редактора этого издательского дома.
Оруэлл уже писал Элиоту, предупреждая, что его рукопись — слегка помятая после пережитой ею нацистской бомбежки, под которую попал его дом, — «Скотный двор», содержит «некоторые смыслы, не слишком приемлемые в текущий момент, однако я не могу согласиться ни на какие изменения, за исключением одного небольшого исправления в самом конце, которое я в любом случае намеревался сделать. Дж. Кейп или же МИ (министерство информации), я так и не понял из его сумбурного письма, выступает с идиотским предложением: для изображения большевиком можно было бы, видите ли, выбрать какое-нибудь другое животное вместо свиньи…»
Элиот уцепился за все то же «идиотское предложение», переиначив его по-своему. По поводу повести он писал в ответ следующее:
«Произведение все же должно бы вызывать симпатию к тому, что желал сказать автор, и неприятие того, против чего он хотел возразить: а точка зрения стороны добра, которая, если я верно понял, в основном троцкистская, звучит неубедительно… В конце концов, ваши свиньи гораздо умнее остальных животных, и следовательно — лучше готовы управлять фермой — без них вообще никакого Скотного двора и быть бы не могло, а потому нужно не больше коммунизма (тут возможны возражения), нужно больше свиней, желающих работать на благо общества».
Глупость этого ответа, разумеется, никак недотягивает до идиотизма нью-йоркского издательства Dial Press (которое вернуло рукопись, снабдив ее поразительными комментариями, заявляя, что истории о животных не могут иметь коммерческих перспектив в США, — и это в те времена, когда в США уже царствовал Уолт Дисней). И не был этот ответ столь малодушно-трусливым, как письмо от Джонатана Кейпа, который прямо признается, что последовал совету некоего высокопоставленного чиновника из министерства информации — смотрите главу 7, — и добавляет, что «выбор свиней в качестве животных из привилегированного класса, без сомнения, обидит слишком многих вообще и каждого из тех, кто обладает повышенной чувствительностью, а русские, очевидно, таковы и есть». Этот ответ, по крайней мере, можно ценить за искренность. Открыто проповедовавший левые взгляды Виктор Голланц отказался печатать повесть из откровенно идеологических соображений. Наконец она вышла в печать очень ограниченным тиражом, выпущенным издательством Secker&Warburg. Аванс составил 45 фунтов.
Однако на развалинах послефашистской и полусталинистской Европы существовала и альтернативная политическая культура, о чем Оруэлл уже знал. И вскоре он получил оттуда весточку. В апреле 1946 года Оруэллу пришло письмо от украинского беженца Игоря Шевченко, жившего и работавшего среди многих других бывших узников войны и перемещенных лиц, ютящихся в лагерях беженцев в разных точках Германии. Хотя позднее этот человек дорос до звания профессора-византиниста Гарвардского университета и стал по-другому писать свою фамилию, в те времена он был не имевшим гражданства беженцем, выучившим английский язык по передачам BBC. Он писал:
«Я переводил „Скотный двор“ частями, ex abrupto[36]. Моими слушателями были беженцы из Советского Союза. Они подтвердили правдивость практически всех ваших наблюдений. Такие сцены, как хоровое исполнение гимна „Скоты Англии“ на холме, произвели на них глубокое впечатление. Я увидел, что, несмотря на то, что внимание их вначале было нацелено на выискивание „созвучий“ между реальностью, в которой они жили, и повествованием, они очень живо реагировали на „абсолютные ценности“ книги, на представленные в ней „типажи“, на лежащие в ее основе убеждения автора и так далее. Кроме того, само настроение книги, кажется, перекликается с состоянием их душ».
В следующем письме Шевченко предоставил Оруэллу некоторую информацию о его потенциальных читателях, подразумевая, что тому следует согласиться на украинское издание книги. Эти бывшие лагерники и солдаты, писал он, восстали против «контрреволюционного бонапартизма» (сталинской и русской националистической эксплуатации украинского народа; они убеждены в том, что революция должна способствовать всестороннему развитию государства. Усилия, предпринимаемые Британией в движении к социализму (во что они верят), вызывают первоочередной интерес и обладают выдающимся значением, считают они. Их нынешнее положение и их прошлое заставляют их симпатизировать Троцкому, хотя между ними имеются существенные отличия… Ни один украинский Джонс не издаст «Скотный двор». Вспоминая об этом эпизоде много лет спустя, Шевченко писал, что те «послевоенные дни, когда в Польше устанавливалось советское господство, выявили совпадение взглядов левым и либеральным крыльями польской интеллигенции и их (немногочисленными) украинскими коллегами — все они осознали, что были сожраны одним зверем».
Таким образом, люди, пережившие голод на Украине, а также репрессии, нацистское вторжение, войну и последовавшее за ней расползание сталинизма по Восточной Европе, оказались способны без какого-либо труда расшифровать значение образа свиней (и имени Наполеон), то есть решить задачу по интерпретации, заводившую в тупик наиболее искусных и проницательных критиков от консерваторов. Единственное свое вступление к повести Оруэлл написал специально для ее украинского издания, и его тут же завалили предложениями перевести повесть на латвийский, сербский и другие языки (он распорядился, чтобы за эти публикации его агенты не требовали гонораров). Однако в итоге судьба украинского издания оказалась печальной. В руки к некоторым читателям оно все же попало, однако большинство копий было захвачено и конфисковано американскими военными властями в Германии, которые передали их Красной армии на верное уничтожение. Оказывается, не только британское министерство информации считало необходимость оберегать самолюбие Сталина основной своей целью тех дней.
И последнее наблюдение: в своих письмах Оруэллу и Малькольм Маггеридж, и Герберт Рид писали, что пока они получали искреннее удовольствие от свифтовской язвительной сатиры «Скотного двора», их дети по-своему наслаждались повестью (тут надо вспомнить ее ироничный подзаголовок), как «волшебной сказкой». Это — редкое признание таланта автора, которое может помочь объяснить непреходящее восхищение его повестью, ее сегодняшнюю популярность. Поэтому кажется еще более странным, что автор «Старого опоссума» оказался таким непонятливым, что не смог разглядеть самого главного. Как бы то ни было, в послевоенный период и левые, и правые поклонялись власти с одинаковым энтузиазмом и разделяли склонность к циничному псевдореализму. И так получилось, что именно благодаря отказу от этого псевдореализма и поклонения власти суждено было возникнуть возле Оруэлла фигуре еще одного его мощного оппонента, Джеймса Бернхема.
Несколько позабытый сегодня, в свое время Джеймс Бернхем был, пожалуй, самым влиятельным из тех американских интеллектуалов, которые в общих чертах описали и определили идеологию холодной войны. В своем формировании он прошел в некотором роде классический путь: был экс-сталинистом, некоторое время был тесно знаком с Львом Троцким, прежде чем полностью отречься от социализма и стать главным теоретиком идеи Америки как великой империи. Его книга «Революция менеджеров» стала масштабным бестселлером времен войны, послужив прототипом для всего, что было с тех пор написано о «конце идеологии», будь то труды Дэниела Белла или Фрэнсиса Фукуямы. Когда Уильям Бакли начал издавать свой крайне успешный в дальнейшем журнал National Review, приглушая патиной интеллектуализма речи сенатора Джозефа Маккарти, Бернхем стал вести там постоянную колонку под названием «Третья мировая война», в которой требовал от американцев понять, что они уже вовлечены в глобальный конфликт не на жизнь, а на смерть, с атеистическим коммунизмом. Третья мировая война, настаивал он, уже началась. Она началась под рождество 1944 года, когда британские солдаты открыли огонь по участникам коммунистической демонстрации на центральной площади только что освобожденных Афин. Незадолго до своей кончины в 1987 году Бернхем был награжден медалью Свободы, полученной им из рук президента Рональда Рейгана, крестного отца антикоммунизма.
Оруэлл при жизни не застал маккартизм (и он остро критиковал политику Британии в Афинах, в которой видел навязывание грекам нежелательной для них реакционной монархии). Но он невзлюбил и не признал великие теории Джеймса Бернхема с самого начала и совершенно очевидно поглядывал на них при создании триполярного милитаризованного мира романа «1984».
Первое, что отметил Оруэлл в Бернхеме, был некий зловещий налет имперскости в его стиле. Вот, для примера, показательно критикующий Сталина отрывок из эссе Бернхема под названием «Наследник Ленина»: