Partisan Review — еще один пример странного наития, благодаря которому люди, будто предназначенные для встречи друг с другом, действительно встречаются. Этот журнал и его редакция столь же решительно, как и сам Оруэлл, отвернулись от сталинского режима, за океаном их единомышленниками были Филип Рав и Дуайт МакДональд. Военные письма Оруэлла для Partisan Review были интеллектуальным эквивалентом передачам Эдварда Мэроу на CBS из Лондона: они вызывали чувства сопричастности и солидарности. Впервые Оруэлл вынужден брать в расчет американскую аудиторию.
В одном из этих писем, датированном мартом 1942 года, Оруэлл, описывая антиамериканские предрассудки англичан, продемонстрировал что-то похожее на скрытую самокритику:
«Чувства, испытываемые английской культурой к Америке, сложны, но определить их можно вполне точно. В слоях среднего класса люди, не являющиеся антиамериканцами, принадлежат к деклассированным технарям (например, радиоинженерам) или к молодежи из интеллигенции. Вплоть до 1930 года почти все „культурные“ люди испытывали к США, считавшимся вульгарной версией Англии и Европы, неприкрытое отвращение. Исчезновение подобной позиции связано, возможно, с утратой греческим языком и латынью ведущего своего положения в перечне школьных предметов. Более юные интеллектуалы не испытывают никакой неприязни к американскому языку и имеют склонность к несколько мазохистскому отношению к США, которых считают богаче и могущественнее Британии. Разумеется, именно этот момент возбуждает ревность в кругах обычных представителей патриотически настроенного среднего класса. Я знаю людей, автоматически выключающих радио, как только начинается время американских новостей, и бóльшая часть самых банальных английских фильмов всегда найдет поклонников среди представителей среднего класса, поскольку „такое облегчение — отдохнуть хоть немного от этих американских голосов“. Американцы представляются людьми хвастливыми, плохо воспитанными, поклоняющимися деньгам, кроме того, их подозревают в намерении присвоить себе наследство Британской империи».
(Когда вскоре после войны Оруэлл ворчливо писал что-то о новой американской империи, «проявляющейся за дымовой завесой романистов», он забыл об этом маленьком своем отрывке.) Другими словами, он мог укорять других за упрощенный антиамериканизм, не изжив его полностью в самом себе. Эта двойственность, как я уже попытался тут указать, всплывает практически во всех его рассуждениях на тему предрассудков.
В одном из своих писем для Partisan Review Оруэлл дал адрес своего офиса и домашний телефон, послав открытое приглашение всем читателям журнала звонить ему и заходить. Не многие американские солдаты были подписчиками Partisan Review, однако этот братский жест все же привлек нескольких визитеров. В то же время Оруэлл не обошел вниманием проблему, вызывавшую сильную нервозность среди части британских властей:
«Даже если вы будете старательно обходить Пиккадилли с ее бурлящими толпами пьяниц и проституток, в Лондоне почти не найти места, где бы вы не чувствовали, будто Британия является оккупированной территорией. По общему мнению, единственные американские солдаты с приличными манерами — это негры. До войны в этой стране антиамериканские настроения не были столь популярны. Все началось с прибытия американских войск, а негласное соглашение никогда не обсуждать этого в прессе лишь ухудшает положение».
Следуя своим эгалитарным инстинктам, Оруэлл сильно раздражался, видя гротесковую разницу в оплате, получаемой английскими и американскими солдатами («с финансовой точки зрения вся американская армия — это средний класс»), его интуитивный патриотизм сквозит в описании того, как выглядит англичанин на театральных сценах и экранах Америки: «Осел с безвольным подбородком, титулом, моноклем и привычкой говорить „тэкс, тэкс“. В эту легенду верят и достаточно влиятельные американцы, например, маститый писатель Теодор Драйзер, который в своей публичной речи заявил, что „англичане — помешанные на верховой езде снобы-аристократы“ (сорок шесть миллионов помешанных на верховой езде снобов!)».
С какой бы неприязнью это ни было сказано, упоминание Теодора Драйзера не случайно, здесь — зацепка, с помощью которой Оруэлл пытался разрешить свою внутреннюю дилемму. Оруэлл, всегда относившийся к американской литературе серьезно (чего ни в коем случае нельзя сказать о его современниках), пришел к выводу, что ее успех как нового литературного явления имеет некоторое отношение к сущности свободы. Разумеется, он был склонен говорить скорее о незаконченной борьбе за свободу, а не о свободе как о чем-то гарантированном или обещанном свыше, — в ноябре 1942 года на BBC вышла превосходная передача, где Оруэлл представил эту тему, особо выделяя при этом бескомпромиссные произведения Джеймса Т. Фаррелла, Джона Стейнбека и Арчибальда Маклиша. Однако передача эта касалась не только притесняемых иммигрантов и людей, зарабатывающих копейки тяжелым трудом, в ней прозвучала несколько личная оценка «Пруфрока» Томаса Элиота, с глубоким уважением упоминались имена Уитмена и Генри Джеймса, а также был предложен большой отрывок из «Белого бушлата» Германа Мелвилла, который Оруэлл прочитал вслух лично. Была приглашена писательница Уна Марсон, уроженка Вест-Индии, чтобы поговорить о тех, кого до сих пор называют «негритянскими писателями», и представить слушателям собственное произведение. Вместе с Уильямом Эмпсоном, Гербертом Ридом и Раджем Анандом Оруэлл обсудил влияние Брета Гарта на Диккенса и чудачества Марка Твена.
Хемингуэй великодушно озвучил бесспорную, в общем, истину о том, что американская литература началась с Марка Твена, поэтому приятно удивляет письмо Оруэлла, написанное его агенту в 1932 году, где он предлагает себя (безуспешно) в качестве биографа Марка Твена. Вместо этого в 1943 году он посвятил ему длинное эссе, где определил стиль фронтира, пробуждающий, невзирая на все прегрешения и даже обманчивость основной своей легенды, к жизни реальный мир, в котором «по крайней мере не было ничего сродни тому, чтобы судьба человека определялась обстоятельствами его рождения. Миф в стиле „из хижины в Белый дом“ остается правдой, пока сохраняются свободные земли. В известном смысле именно ради этого парижская толпа шла на штурм Бастилии, и пока люди читают Марка Твена, Брета Гарта и Уитмена, верится, что их усилия не пропадут даром». Оруэлл был одним из немногих английских критиков, хранивших то, что двадцатый век уже успел переврать и исказить, — память английского народа о временах, когда Америка была землей обетованной свободы и равенства. В 1944 году, году столетней годовщины романа «Мартин Чезлвит», Оруэлл подверг критике даже своего любимого Диккенса за то, что тот написал роман, задачей которого было низвести и оклеветать эту благородную идею. «Мартина Чезлвита» никак нельзя отнести к лучшим романам Диккенса даже с точки зрения самых непоколебимых его защитников, и он просто вынудил Оруэлла написать о тех его страницах, на которых Диккенс «растворяется в потоках тепленькой патоки», и что «главы, посвященные Америке, являются хорошим примером привычки Диккенса допускать маленькую ложь с целью особо подчеркнуть то, что считается им великой правдой». Эта мысль, в свою очередь, подсказала ему следующее сравнение:
«Настроение ума в американской интерлюдии того же рода, что стал нам хорошо знаком по книгам, написанным британскими путешественниками после посещения Советской России. Некоторые из них сообщают, что все хорошо, другие — что все плохо, однако практически все повторяют пропагандистские штампы. Сто лет назад Америка, „страна свободы“, в воображении европейца занимала то же место, что Советская Россия — сегодня, и „Мартин Чезлвит“ — это эквивалент романа „Возвращение из СССР“ Андре Жида из 1844 года. Однако атаки Диккенса, куда более жесткие и несправедливые по сравнению с критикой Жида, были быстро прощены; в этом есть признак перемен, происходящих в мире».
В 1945 году Фредрик Варбург просит Оруэлла подготовить обзор новелл Ф. Скотта Фицджеральда, а латиноамериканское отделение BBC заказывает ему рецензию автобиографии Бенджамина Франклина. Ни один из этих заказов он так и не закончил. В тот же год он, однако, смог написать работу по Джеку Лондону, полную глубокого понимания его жизни и творчества. В этот период здоровье Оруэлла начало сильно его подводить, и можно расслышать определенную нотку зависти в его восхищении мужественной силой и жесткостью Лондона, его «властным характером и богатырским телосложением». Все это, в сочетании с общей привлекательностью необъятных пространств и энергичного индивидуализма Северной Америки, не могло не задеть струнку в душе хворого, лишенного болезнью сил человека.
В следующем году, анализируя выборку популярной художественной литературы США, Оруэлл писал: «На заре своей жизни я освоил другую воображаемую страну, которая называлась Америка. Если я мысленно задержусь на слове Америка, и, сознательно отбросив в сторону современную ее реальность, воскрешу в памяти детское мое представление о ней, я увижу две картинки…» Далее идет очень искусная зарисовка вселенных Тома Сойера и дяди Тома и следует вывод: «Цивилизация Америки девятнадцатого века была капиталистической цивилизацией в лучшем ее виде». Однако всего несколько месяцев спустя он пишет своему агенту с просьбой сообщить от его имени, что хотя он был бы счастлив писать обзоры для New Yorker (что он позднее и делал), но «что касается визита в США, у меня никогда не было ни малейшего намерения этого делать, и я не понимаю, откуда могли взяться эти слухи». Казалось, ему было достаточно посещения страны в своем воображении.
Однако по мере приближения конца он практически полностью поменял свое мнение. Филип Рав писал Оруэллу от имени Partisan Review, уговаривая его приехать и встретиться с многочисленными американскими почитателями. Испытывая сильное беспокойство по поводу состояния здоровья Оруэлла, он добавлял, что в Америке есть много мест с замечательным климатом, прекрасно подходящим для человека, больного туберкулезом. Некоторое время Оруэлл раздумывал над возможностью пожить немного на Юге и написать серию статей о повседневной жизни в Дикси