Смена правительства, слабая или запоздалая попытка осуществить которую была предпринята через год, 20 июля 1944 года, была возможна в Германской империи лишь с помощью убийства.
После того как кризис в союзе великих держав миновал, началась координация союзнической стратегии и было достигнуто единство Америки, Англии и СССР в вопросе о цели войны в форме безоговорочной капитуляции, Германия потеряла осенью 1943 года последний шанс выйти из войны как суверенное государство и хозяин своей собственной судьбы. Полгода спустя, в июле 1944 года, три события положили начало финалу: англо-американский прорыв в Нормандии и русский – на Центральном фронте сухопутных войск, которые приближали превосходящие армии союзников с Запада и Востока к границам Германии; неудача покушения Штауфенберга 20 июля 1944 года, которая дала Гитлеру возможность продолжить войну до «последней минуты».
Для Германии это было, конечно, несчастье, а для Гитлера – успех. Ведь лишь такой финал войны, который происходил на территории Германии и нанес ужасный ущерб стране, создавал наконец ситуацию, на которую начиная с декабря 1941 года была направлена вся стратегия Гитлера. Именно в это время, когда Германия уже погрузилась в пучину тотального поражения, он ожидал столкновения западных держав и русских на немецкой земле, которого, как он надеялся, ему удалось достичь, втянув в войну Америку, и от которого он ожидал воскресения уже погибшей Германии и, наконец, осуществления своей сокровенной и постоянной концепции: покорения СССР в союзе с Западом.
Финал
Последние пять месяцев Второй мировой войны причинили Германии больше страданий и принесли ей страха, чем все предыдущие пять лет. При этом все ужасы заключительной фазы войны воспринимались немцами, которым пришлось их пережить, как совершенно бессмысленные, поскольку тотальное поражение было очевидным для всех уже с января 1945 года.
Открыто провозглашенное и жестко проводившееся Гитлером решение продолжать борьбу до «последней минуты» уже тогда было непостижимым для большинства немцев. Оно осталось непонятым до конца войны. В то время уже казалось, что Гитлер, который за пять лет войны как физически, так и психически сильно сдал, под влиянием приближающейся катастрофы лишился рассудка. Такая точка зрения и ныне еще широко распространена.
Но она ошибочна. До последнего вздоха Гитлер оставался таким, каким он был всегда. Он всегда с «хладнокровной» последовательностью, невзирая на потери, доводил все до крайностей, твердо веря в то, что именно этим он опережает любого противника. Его самым сильным оружием и самой большой гордостью было то, что он никогда не пасовал перед неопределенностью. Если Гитлер и был сумасшедшим – а он, видимо, в определенном смысле им был, – то он был таковым всегда. Его безумие, однако, всегда имело метод и никогда, как в последние месяцы своей жизни, когда Гитлер сознательно пошел на тотальное поражение и разрушение Германии (и свое самоубийство) в качестве средства политики, он не планировал и не применял этот метод сознательно.
Если оценивать ситуацию с точки зрения Гитлера, сопротивление до последней минуты не было бессмысленным. Только такое сопротивление могло привести к итогу, к которому начиная с декабря 1941 года была направлена вся его стратегия: фронтальное столкновение западных держав с Советским Союзом. Такое столкновение, которое с самого начала было слабым местом и внутренним противоречием в расчетах Гитлера, заранее предполагало поражение Германии. До тех пор, пока непобежденная Германия оставалась изоляционным слоем между Востоком и Западом, последние не могли прийти к столкновению.
Для политика с нормальным разумом такая логика явилась бы причиной в корне пересмотреть всю концепцию.
Однако Гитлер не был политиком с нормальным разумом. Он обладал не знавшей границ смелостью и упорством, которые в предшествующие годы казались ему самому и большинству его соотечественников высшей формой гения. Эти качества он проявил и в этот момент: поскольку поражение Германии являлось предпосылкой для войны между Востоком и Западом, на которую он делал ставку, Германия должна была погибнуть именно в результате поражения, а затем уже продолжать борьбу. Для достижения окончательной победы ни в коем случае нельзя было уклониться от подобного болезненного промежуточного этапа, чтобы спасти что-нибудь «второстепенное» – человеческие жизни, культурные и материальные ценности или даже существование государства.
Надежда Гитлера на столкновение Запада с Востоком была не такой уж необоснованной: весной и ранним летом 1945 года действительно была опасность (или, если хотите, шанс), что война между победителями могла вспыхнуть сразу же. По крайней мере один из ведущих деятелей коалиции – Черчилль был, по достоверным источникам, готов и даже стремился к этому. Да и сама мысль продолжать борьбу после тотального поражения, не имея ни государства, ни территории, не была голой фантазией сумасшедшего. Однако у Германской империи Гитлера, которая вела не национальную и революционную, а империалистическую, грабительскую войну, не было для этого ни психологических, ни социальных предпосылок. Гитлер, как всегда, вел большую игру. Он даже поражение хотел сделать победой – конечной победой на Востоке; при этом он проиграл то, что большинству немцев казалось в это время лучшим и еще достижимым – поражение на Западе.
В конце 1944 года армии союзников на западе и Красная Армия на востоке подошли к границам Германии, но империя была еще стабильной. Для успешной защиты на обоих фронтах сил уже не хватало, но для одного фронта их, видимо, еще хватило бы: Германия, образно говоря, могла еще выбирать, кто ее победит и оккупирует. У Германии был еще порох в пороховницах. Гитлер использовал его против Запада: наступление в Арденнах в декабре 1944 года было одной из наиболее важных по последствиям военных операций в период Второй мировой войны.
Решение Гитлера нанести еще один удар по Западу кажется на первый взгляд парадоксальным. Ведь он хотел продолжить войну против Советского Союза на стороне Запада! Разве не логичнее было сконцентрировать все оставшиеся силы на Востоке и в большей или меньшей степени без сопротивления открыть ворота западным державам? Но это была логика разбитых немцев, а не Гитлера. Он признавал поражение, но желал продолжения войны и лелеял надежду на конечную победу.
Если бы Гитлер продолжал войну против СССР и открыл бы ворота западным державам, они оккупировали бы всю Германию. Немцы с облегчением восприняли бы свою участь, и война была бы закончена. Но это был не тот вариант, к которому стремился Гитлер. Война должна была продолжаться; надо было заставить западные державы продолжить ее против СССР, а для этого они должны были объединиться с Германией, с его, гитлеровской, Германией. Для достижения этой цели война должна была, так сказать, переместиться на Запад – русские на Германию, а немцы – на Бельгию и Францию.
Гитлер хотел поставить западные державы перед выбором: либо в последнюю минуту выступить вместе с ним против Советского Союза, либо остаться у разбитого корыта. Он верил, что они скрипя зубами выберут партнерство с Германией как меньшее зло. Своим наступлением в Арденнах Гитлер хотел им показать, что он не может уже сдержать русских, но их он может и будет сдерживать и даже может отбросить. Либо вы будете вместе со мною стоять на берегах Вислы, либо русские дойдут до Рейна и даже до Ла-Манша. Выбирайте!
Но такой замысел не удался. Не хватило сил. После первых успехов наступление в Арденнах захлебнулось, и в конечном итоге пришлось вернуться на исходные рубежи [5]. Русские же прорвали в середине января ослабленный из-за наступления на Западе германский Восточный фронт и неудержимо двигались к Одеру
Сталин сам остановил свои армии на Одере. Он, как и Гитлер, считал, что перед лицом быстро несущейся на Запад русской лавины западные державы впадут в панику и могут пойти на союз с немцами. Сталин был полон решимости не допустить этого.
В отличие от Гитлера Сталин был весьма трезвым, хладнокровным и осторожным политиком. Он тоже видел опасность столкновения продвинувшихся вперед армий с востока и запада. Ее можно было избежать лишь в результате предварительно заключенных конкретных соглашений о демаркационной линии и оккупационных зонах. Такие соглашения были для него важнее сенсационных военных успехов, которые, чего доброго, могли напугать западных союзников. Он был готов отказаться от соревнования с западными союзниками в захвате Германии и использовал благоприятное военное положение, чтобы достичь договоренности о будущих оккупационных зонах в Германии. Это удалось ему сделать на Ялтинской конференции глав правительств в феврале 1945 года.
Проект соглашения о зонах оккупации в Германии был готов еще в сентябре 1944 года, но ни одно из трех союзнических правительств его до этого не подписало. Каждое из них, видимо, еще втайне надеялось, что военная удача может позволить ему получить более крупный кусок Германии, чем это было предусмотрено проектом соглашения, и тем самым обеспечить большее влияние на будущее политическое урегулирование.
К этому времени советские армии уже находились в глубине Германии, а войска Эйзенхауэра только готовились форсировать Рейн. В такой ситуации Рузвельт и Черчилль должны были быть довольны, что Сталин не добивался изменений в заключенном в сентябре 1944 года проекте соглашения и по-прежнему был готов ограничиться предусмотренным разделением на зоны. Без длительных дискуссий в Ялте была установлена демаркационная линия. Эта линия судьбы была единственным результатом наступления Гитлера в Арденнах.
С самого начала демаркационная линия была границей мира. Какой она будет в конечном итоге, тогда никто еще не знал, но миру между Западом и Востоком она служила с самого начала. Она была призвана предотвратить, чтобы из совместной войны против Германии возникла новая война за Германию, война, которая была бы почти неизбежной, если бы западные и восточные армии, стремясь опередить друг друга, рвались вперед навстречу друг другу с целью включить возможно больший кусок Германии в сферу своего влияния.