В балетном спектакле — это танец. В симфоническом концерте — это оркестровое произведение. В камерном концерте вальс исполняют небольшие инструментальные ансамбли. Вальс поют, вальс играют на скрипке, фортепиано, домре, баяне... Значит, вальс является не только произведением танцевального жанра, но и имеет отношение к музыке камерной, вокальной, симфонической... Все жанры перепутались! Как тут разобраться?
Вспомним романс, который исполняется в оркестре. В нем сохранен образ лирического героя. Нечто похожее происходит с вальсом. Где бы ни оказался он — в большом оркестре, в устах певца-солиста, — все равно остается его главный образ, навеянный танцем. Движение! Это движется по кругу воспоминаний чья-то мысль, это движение чувств, это впечатление о круговороте дней... «Кружится вальс...»
А вот еще один «музыкальный круг», по которому совершает движение произведение, нисколько не похожее на вальс. Это рондо. Рондо по-итальянски означает круг. Уже самим названием произведение готовит нас к встрече с ним. Оно как бы требует, чтобы мы настроились определенным образом, требует,
чтобы о нем знали, чтобы то, что оно нам преподнесет, было ожиданным. И если мы, не вооруженные знанием, прослушаем рондо, мы рискуем попасть в неловкое положение человека, который прочитал рассказ и понял совсем не то. А автор рондо будет изумлен невежеством слушателя, который, подойдя к нему после концерта, заметит с видом знатока: «Вы знаете, маэстро, в вашем „Рондо" все очень мило, но жаль, что вам не хватило фантазии, и вы постоянно повторяете один и тот же мотив».
Все дело в том, что рондо как раз и является произведением, главным правилом которого должно быть многократное повторение мелодии. И это не правило для правила, а правило для игры. Вспомним «Рондо» Фарлафа из оперы Глинки «Руслан и Людмила». Что там за «игра»? Почему композитор заставил хвастливого и трусоватого Фарлафа петь именно рондо? А потому, что через такую форму лучше всего раскрывается состояние этого «героя». Колдунья Наина обещала Фарлафу найти прекрасную Людмилу без всякого риска, без страшных приключений, без путешествий по опасным тропам. Фарлаф никак не ожидал такой удачи, она возникла вдруг, на пустом месте. И вот мысль Фарлафа, ожидающего удачи, вертится, кружится (рондо — круг), топчется на одном и том же. Одно желание, одно предчувствие: «Близок уж час торжества моего!..» — повторяет он все время. Он идет по этому кругу и тем смешон, что считает себя благородным рыцарем, богатырем, а мы видим, что он ни шагу не сделает в погоне за удачей, он будет ждать, когда она сама придет к нему.
А вот рондо Бетховена «Ярость по поводу потерянного гроша». Ну не смешно ли слышать, как неудачник в десятый раз проклинает себя, в десятый раз переворачивает все вверх дном из-за какого-то потерянного гроша.
И снова обратим внимание на то, что «Рондо» Фарлафа поется, а рондо «Ярость по поводу потерянного гроша» исполняется на фортепиано.
Опять смешаны два вида музыки.
Какие мы знаем основные музыкальные виды?
Есть семейство песенной музыки, ведущей свое начало от песни, от мелодий исполняемых голосом.
Есть семейство танцевальной музыки. Оно ведет свое начало от музыки движения, от танца.
Есть семейство инструментальной музыки. Мелодии инструментальных произведений подсказаны возможностями и особенностями музыкальных инструментов. Виртуозные пассажи, необыкновенные скачки отличают эту музыку от песенной, а постоянные смены ритмов и их свобода отличают эти мелодии от мелодий танцевальных, где ритмический рисунок всегда выдерживается.
Особым семейством можно считать музыку театральную, музыку зрелищ. Она вобрала в себя и песню, и танец, и инструментальные мелодии. Но особенность ее заключается в том, что она либо сама сюжетна, либо имеет отношение к конкретному сюжету. И слушатель при встрече с ней должен быть еще и зрителем. Даже если такая музыка звучит по радио, она все равно должна восприниматься как зримая.
Есть еще и пятое семейство, к которому принадлежит джазово-эстрадная музыка. Семейство это относительно молодое. Если камерная, симфоническая, театральная классика существует уже несколько веков, то джазово-эстрадная музыка родилась на глазах у людей, которые еще живут с нами бок о бок. Да и мы сами бываем свидетелями зарождения новых течений и видов этой музыки. Поэтому мы не будем обсуждать то, что пока еще не утвердилось и ищет себя. Мы ведь находимся в концертном зале, где звучит классическая музыка. Правда, нужно заметить, что без основательных знаний в области классической музыки едва ли можно стать настоящим знатоком и ценителем джазовой и эстрадной музыки.
Но вернемся к удивительным слияниям жанров.
Если вдуматься, то станет ясным, что «химически чистых» жанров почти нет.
Вот песенное семейство. Ведет оно свое начало скорее всего от песни колыбельной. Ну а поскольку во время укачивания младенца мать, напевающая ему песню, покачивалась, то уже эта первая в мире песня была связана с музыкой движения. А охотничьи танцы с пением? Ведь здесь тоже музыка голоса и музыка движения. Вспомним хороводы, эти песни-танцы...
Или возьмем балладу. Когда-то она была незатейливой песенкой, которая сопровождала танец, а проще — она была танцевальной музыкой, танцем. И итальянское слово баллярэ означает танцевать. Но шло время, и тексты простеньких баллад стали усложняться, в них описывались трогательные, а иногда и фантастические истории подвигов и любви. Балладу взяли на вооружение поэты-трубадуры. Теперь уже при упоминании о балладе слушатель ожидал не только и даже не столько музыку, сколько стихи, в которых излагалась какая-нибудь необыкновенная история. И настало время, когда баллада переродилась в чисто литературный жанр. Она перестала быть музыкой и стала стихами.
Но в этих стихах сохранилась напевность ритма, и читались они нараспев. В стихах этих воспевались всякие романтические и героические события, иногда правдоподобные, иногда фантастические. И, словно пройдя по кругу, баллада снова вернулась в музыку. Но уже не только в виде песни, не только в виде музыкального сопровождения к тексту, но и в виде самостоятельного инструментального произведения. Образы стихотворных баллад послужили основой для фантазии Фридерику Шопену. И его знаменитые баллады (как и рапсодии Листа) — это взволнованные, возвышенные повествования о событиях, о людях исключительных, страстных, вольнолюбивых...
Жанры встречаются, переплетаются, дополняют друг друга. И все это во имя главного — во имя обогащения музыкального произведения новым содержанием, новыми музыкальными образами.
Но вот встреча с вариациями расскажет нам о еще одной особенности музыкальной архитектуры.
Представим себе, что перед нами четыре картины природы, четыре пейзажа. Вот они...
Так сколько же здесь пейзажей?
Можно ответить, что четыре, потому что они отличаются друг от друга. Но можно сказать, что один, потому что мы видим один и тот же дом и пригорок, одно и то же дерево, одну и ту же речку, хотя и в разное время года.
Вот и получается, что один и тот же пейзаж мы можем видеть разным: в пасмурную погоду, в солнечный день, утром, вечером, сквозь морозные узоры на стекле и сквозь сетку осеннего дождя.
Пейзаж один, а наблюдаем мы его в разных видах, в разных вариантах, если можно так сказать.
А вот звучит в нашем концертном зале мелодия. Мы внимательно прослушали ее и слушаем дальше продолжение музыки. И тут мы замечаем, что звучит снова та же мелодия. Правда, в первый раз она звучала спокойно и плавно, а теперь звучит, как марш... Слушаем дальше. Снова та же мелодия, но уже в виде плясовой.
Затем она же, но звучит печально, как жалоба. А то вокруг уже знакомого нам мотива закружились, заплелись затейливые звуковые узоры.
Одна и та же мелодия в разных вариантах.
Это и есть музыкальные вариации.
А зачем они нужны? Разве мелодия так плоха, что нужно все время ее видоизменять в поисках лучшего?
А что, если эту красивую мелодию повторять без изменений — раз, другой, третий... пятый... десятый...
Несмотря на то что мелодия красива, десять раз подряд выслушать ее трудно.
Представим себе, что мы читаем такой «рассказ»: «Пришла зима и повалил снег. Снег, потому что зима. Именно она, зима пришла. А если бы не пришла, то снег бы не повалил. Если нет зимы, если она не пришла, снег не повалит. Но уж если зима пришла, то снега жди, снег повалит...» и так далее и тому подобное. Движутся наши глаза по этим строчкам, время идет, а мы словно на месте стоим. Нет никакого движения.
Но ведь такое может случиться и в музыке, если музыкальные звуки не будут все время рассказывать о чем-то новом. Коротенькую песенку может сочинить каждый из нас. Но споешь ее четыре-пять раз подряд — и стоп! Остановилась наша музыка, не движется.
Это давно поняли и почувствовали народные музыканты.
Много сотен лет назад придумали они украшать свои песни разными звуковыми узорами, видоизменять мелодию, варьировать ее.
Форму вариации переняли у народных музыкантов и профессиональные композиторы.
Очень часто они брали какую-нибудь народную мелодию и сочиняли на нее вариации.
Михаил Иванович Глинка взял очень простую и короткую мелодию русской плясовой «Камаринской» — длится эта мелодия всего пять секунд — и написал вариации для оркестра. И вот в оркестре мы слышим не просто мелодию с различными украшениями, а как бы наблюдаем сцены народного гуляния. Вот мелодия зазвучала лихо с переборами — ни дать, ни взять зарядил пляску озорной и веселый парень... Другая вариация — и перед нами девица-красавица, кружит плавно, а в глазах веселые искорки... А это что за топот? Может, вышел деревенский староста и прикрикнул: «Вы чего здесь расшумелись?» Вот отплясывает кто-то один, вот пляска становится общей...
Подумаем, — вариации нужны не для того, чтобы их автор блеснул мастерством и поразил слушателя. Есть более серьезные причины для появления вариаций.