Воинствующие атеисты – это прочная стена. Стоя рядом, плечом к плечу, они охраняют нулевую точку веры, согласно которой Бог никогда не существовал ни в какой из форм. Поэтому Он не заслуживает ни почитания, ни уважения, ни любви. Что ж, психология уверенности – состояние, где сомнение рассматривается как форма слабости, – явно на их стороне; да иначе и не может быть во времена, когда религиозная вера сильно пошатнулась, а сомнение – та среда обитания, в которой пребывает большинство людей. Вот почему религиозный фундаментализм – это зеркальный образ Докинза и компании, образующий прочную стену по ту сторону веры.
Уверенность – надежный страховочный якорь. Однако большинство людей, даже когда чувствуют, что их куда-то сносит, не могут его бросить и встать на прикол. Воспитанные в вере в Бога, они пытаются избегать религиозных диспутов. Но та уверенность, которую излучают Докинз со товарищи, несомненно, как-то влияет на их сомнения, касающиеся Бога. Она прокладывает путь в их умы – тихо, но неумолимо, подобно термитам, обосновавшимся в подвале дома и прокладывающим путь наверх. С каждым днем поддерживать веру становится все труднее. (Здесь важно помнить, что регулярное посещение церкви в Англии держится на крайне низкой отметке, составляя около 10 %.) Вот, например, исповедь Фрэнсиса Спуффорда, преподавателя письменного английского из Лондона:
”Моей дочери только что исполнилось шесть лет. Примерно через год или около того она непременно обнаружит, что ее родители – чокнутые. Мы действительно чокнутые – потому, что ходим в церковь. Это значит, что, по мере того как она будет взрослеть, некие услужливые голоса, которые всегда нашептывают ребенку, что все это значит, будут звучать все громче и громче, пока – к тому времени, когда она станет подростком, – не будут кричать ей об этом прямо в ухо. Это значит, что мы верим в некий абсурд, восходящий по меньшей мере к бронзовому веку; что мы боль и страдание превращаем в фетиш; что мы защищаем некую невыразимую красоту, которая никому не нужна; что мы слишком глупы, чтобы понимать иррациональность наших убеждений, – короче, что мы дико несуразные люди.
В своих сочинениях Докинз старается дать почувствовать читателям, что они идут против истории, что они не на той стороне. Вера уже сама по себе делает вас чокнутыми в глазах большинства, а скоро вы вдобавок ко всему станете изгоями общества.
Атеизм за коктейлями
Докинз в пылу полемики выдает на гора один неубедительный довод за другим, но при этом, надо отдать ему должное, никогда не теряет нить психологического обоснования своей силы. Он и его группа – это классический пример следования принципу: «Раз мы заодно – значит, мы правы». Когда они собираются вместе, то практически никогда не говорят о том, как бы привлечь массы новообращенных на свою сторону. Нет, они говорят о том, какие они выдающиеся мыслители. Достаточно посмотреть на выложенное на YouTube видео «Четыре всадника», спонсированное Докинзом, чтобы убедиться в этом. В нем Докинз, выступающий в качестве модератора, на протяжении двух часов только тем и занимается, что, отбросив все приличия, честит Бога в хвост и в гриву. (Столь интригующее название для группы – «Четыре всадника» – придумал Кристофер Хитченс; полностью группа называется «Четыре всадника контр-апокалипсиса», но в обиходной речи оно сократилось до двух слов.)
Это видео воспроизводит уже знакомые нам аргументы, заимствованные из книги «Бог как иллюзия», но при этом дает глубже почувствовать атмосферу, создаваемую этими выдающимися светочами воинствующего атеизма, среди которых два британца – Докинз и Хитченс, и два американца – Дэниел Деннет (он самый старший в группе, с белой бородой и в очках) и Сэм Харрис (он выдает себя за новообращенного, пришедшего в ряды атеистов после долгих духовных поисков, рассеявших все его иллюзии). В синих джинсах и черной рубашке Харрис выглядит стройным, подтянутым и довольно молодым (ему около сорока лет). Хитченс (ему за пятьдесят) – типичный образчик взъерошенного и потасканного жизнью манипулятора общественным мнением, который давно уже пребывает в состоянии раздраженного цинизма. Докинз в фильме похож на сову; он очень напоминает преподавателя английского колледжа, который обучает учащихся методу Сократа; взгляд у него просветленный и проникновенный. Он ставит вопросы и страстно хочет услышать на них ответы. Все четыре «всадника» крайне самонадеянны, даже дерзки и нахальны, особенно когда пытаются перещеголять друг друга по части анекдотов о религиозной иррациональности. Зритель не подготовлен к такой крайне путаной, полной предубеждений дискуссии, которая разворачивается прямо на его глазах.
Еще несколько деталей. Действие происходит в залитой солнечным светом гостиной или библиотеке. На заднем плане – белый камин. Вокруг стола, уставленного бутылками с водой и коктейлями, аккуратно стоят выдвинутые стулья. Хитченс добавляет ко всему этому зловещую нотку, выкуривая сигарету за сигаретой; видео сделано в 2007 году, за три года до того, как ему поставили смертельный диагноз – рак пищевода.
Докинз открывает дискуссию, говоря, мол, всех нас обвиняют в том, что мы резки, тщеславны, саркастичны и назойливы. Что вы думаете по этому поводу?
«Это меня забавляет, – говорит Деннет. – Да, в своей книге я несколько отошел от выбранного маршрута, пытаясь достучаться до разумных верующих, и даже наскоро опробовал это на группе студентов, считавших себя глубоко религиозными людьми». Но это, по словам Деннета, «причинило им такую боль», что ему пришлось срочно внести коррективы. Хорошего в этом мало, поскольку его «до сих пор клеймят и прибивают к позорному столбу за то, что он якобы груб и агрессивен». Однако эта негативная реакция так и не натолкнула его на мысль задаться вопросом: а не за дело ли его клеймят и прибивают к позорному столбу? Нет, вместо этого под градом обвинений он счел уместным оправдываться, чтобы снять с себя бремя вины. «Религия, – говорит он, – довела дело до того, что просто невозможно спорить с ними, приводя вполне критические аргументы, и при этом не быть грубым». Докинз сразу же соглашается.
Тон и манера Деннета довольно сдержанные, но он упрямо и монотонно настаивает на своем – как преступник, обвиняющий свою жертву. «Это они заставили меня пойти на это» – вот разумное обоснование, которого придерживаются оба. Верующие «при каждой раздаче карт играют в обиженные чувства», – продолжает Деннет (игнорируя тот факт, что и сам он, возможно, кого-то обидел, задев их чувства), поэтому что еще ему остается, какой такой выбор? «Что же мне делать: или продолжать быть грубым… или пришпилить губы кнопкой?» Это не выбор между «или-или», но воинствующему атеизму на это наплевать, ему важно поддержать свое реноме сильной оппозиции. Иначе ему не оправдать свою безапелляционную уверенность. Иначе не останется сумрачных зон, дающих почву для зрелой дискуссии.
Слово берет Сэм Харрис: «Вот что значит нарушить табу. Думаю, мы все стоим ныне перед тем фактом, что религия сброшена со стола рациональной критики». Воистину, чтобы сделать подобное заявление, нужно потерять всякую связь с действительностью. Век Просвещения, лихо прошедшийся метлой по старушке Европе в XVIII веке и оказавший глубокое влияние на отцов-основателей Америки, был не чем иным, как рациональной критикой религии. И наука после Дарвина тоже была не чем иным, как рациональной критикой религии, ныне опирающейся на такие очевидные доказательства, как окаменелые ископаемые, генетика и квантовая физика. Что ярко прослеживается в самом видео – так это красочно выраженная психология уверенности: риторика подменяет реальность.
Харрис только подливает масла в огонь, прибегая к еще более агрессивным наветам, поскольку он убежден, что «наши братья» (а братья – это сторонники светского образования и атеисты) виновны в том, что ослабили свое рвение. Они недостаточно резки в своих нападках на религию. Они «оставляют людей во власти суеверий, даже несмотря на то, что это низко и наносит вред обществу». Но и Харрис бьет мимо цели. Вопрос вовсе не в том, что у сторонников светского образования и атеистов не хватает рвения. Просто поголовное их большинство не желает заталкивать свои взгляды и убеждения кому бы то ни было в горло, как кляп.
Соблюдая порядок движения по часовой стрелке, следующим слово берет Хитченс, более других снискавший себе славу по части публичных выступлений. Перед объективом камеры он прямо-таки распускает хвост и превращается в эдакого задиристого политика (иногда страдающего витиеватым красноречием, как это было в ту пору, когда он выступал откровенным защитником войны в Ираке). «Без всякой жалости к себе, – замечает он, – мы должны сказать, что нас тоже можно оскорбить и обидеть и даже сделать нам больно».
Докинз тут же выдвигает в поддержку сказанного замысловатую идею: если обе стороны, верующие и атеисты, чувствуют себя обиженными, то должен же кто-нибудь измерить точное количество обиды, нанесенной каждой из сторон. Что обиднее: когда вы нападаете на религию другого человека из-за расхождений во вкусах на искусство или во взглядах на политику? – спрашивает он. Ученые должны «протестировать людей с помощью специальных формулировок, касающихся их любимой команды или любимой музыкальной пьесы, и посмотреть, как далеко можно зайти, прежде чем они перейдут в нападение». Исключая лицо и внешность типа «Ну и морда у тебя! Чистый урод!», размышляет Докинз, есть ли другой столь волнующий предмет, нежели религия? «Да, – в тон ему добавляет Хитченс, – вопрос о том, насколько некрасива ваша жена или подруга, может задеть так же, как и вопрос о религии».
Никто из сидящих за столом серьезно не верит в то, что такое бессмысленное исследование будет когда-либо проведено, но Харрис хватается за эту возможность, чтобы вынести на обсуждение тему научной объективности: «Физики не обижаются, когда их взгляд на физику опровергается или подвергается сомнению. Рациональный ум не оперирует подобным образом, когда пытается постичь, что есть истинного в мире».
Первая часть высказывания абсурдна. Физики не только не обижаются, но приходят в ярость или чувствуют себя подавленными и сломленными, когда их взгляды опровергаются или подвергаются критике. Профессиональная ревность и личный страх напрочь изгоняют из сферы науки непопулярные идеи, как это было, например, с двумя современными теориями, касающимися происхождения космоса, которые когда-то были в опале, а теперь модны и популярны; я имею в виду теорию множественных Вселенных и теорию струн. (Я однажды спросил ведущего невролога, почему он до сих пор не получил Нобелевскую премию в области медицины, и он ответил, что понадобятся годы на то, чтобы убедить собратьев-ученых или хотя бы даже привить им мысль о том, что ваш труд заслуживает премии. Он слишком любил исследования, чтобы заниматься подобной политикой в среде своих собратьев. Тогда бы у него не оставалось времени на науку, сказал он.) К сожалению, интриги, клевета и политические махинации за кулисами науки столь же распространены, как и в любой другой сфере человеческой деятельности.
Харрис однако допускает возможность, к немалому удивлению всей группы, что не весь опыт рационален: «Я считаю, что есть опыт такого рода, который не только редко встречается, но который подчас невозможно выразить ни в словах, ни в проповеди, ни в религиозном трактате, при этом оставаясь уверенным в своей правоте… Несомненно, что людям порой приходится испытывать весьма необычные, экстраординарные переживания, будь то под влиянием ЛСД, или потому, что они целый год провели в одиночестве в пещере, или потому, что их нервная система столь неустойчива, что допускает подобный опыт».
Говорить, что религия – это единственная сфера, которая признает подобного рода опыт и переживания, было бы большой ошибкой. Харрис, судя по всему, никогда не слышал термина «пиковые переживания», который изобрел и ввел в обиход в 1964 году известный американский психолог Абрахам Маслоу; им он описывает невыразимое экстатическое состояние. (Поиск этого термина в системе Google дал 358000 результатов.) Маслоу начал с того, что не стал отмахиваться от историй, которые рассказывали ему люди. А они рассказывали о случаях, когда ими неожиданно овладевали эйфория и чувство гармонии с окружающим миром, словно перед ними раскрывалась высшая реальность. Маслоу поступил умно: он не стал убеждать людей в том, что их переживания фиктивны и недействительны, а просто принял к сведению, что с ними в самом деле могло случиться что-то незаурядное и имеющее реальную ценность. Чувство беспредельной ясности, которое люди называют мистическим, духовным или религиозным переживанием, не такое уж редкое явление и часто нисходит на людей.
Воинствующий атеист, которому ненавистен сам этот термин, всячески стремится дискредитировать этот опыт. Поэтому Харрис извинился перед тремя другими участниками «круглого стола» за то, что не отвергает, как они, возможность таких экстраординарных переживаний, и даже относится к ним с известной степенью доверия. Правда, он тут же быстро добавляет, что этот феномен «граничит с суеверием». В сущности, Маслоу открыл шлюз для потока исследований с целью лучшего понимания пиковых переживаний. Он стал пионером позитивной психологии. Бесчисленное количество людей сегодня понимают, что спектр персональной реальности выбивается за рамки повседневной жизни и вливается в поле новых возможностей. Это, в частности, подтверждает Колин Уилсон, перу которого принадлежит немало сочинений и о науке, и о мистицизме: «Пиковые переживания побуждают к признанию того, что ваши собственные силы гораздо могущественней, чем вы привыкли думать».
Впрочем, Харрис быстро реабилитировался перед коллегами за то, что отнесся с симпатией к духовному опыту. Уже в следующей реплике он честит верующих за то, что «когда их идеи подвергают сомнению, они реагируют на это, как стадо – крайне раздражительно и опасно». Когда ту же жалобу он оформляет письменно, то перебарщивает еще больше, ибо «раздражительная реакция» превращается в преступную. «Правда в том, что многие из тех, кто заявляет, что их преобразила любовь Христа, на самом деле глубоко и даже преступно нетерпимы к критике», – пишет Харрис в предисловии к своей диатрибе, озаглавленной «Письмо к христианской нации» и направленной против религиозного правого крыла. Упрекая христиан в религиозной праведности, Харрис говорит: «Что, как не этот страшно иррациональный мир, вы и ваши братья христиане столь неутомимо дерзаете сотворить?!»
Истинно рациональный ум способен видеть ограниченность разума. Иррациональность обогащает жизнь на всех уровнях: от иррациональной любви ваших детей до творческого вдохновения, духовной мудрости и способности ума к озарению и интуиции. Ни один осознающий себя человек не станет отрицать это.
В недавнем интервью с китайским чудо-пианистом Лан Ланом, который стал всемирно знаменит после выступления на церемонии открытия и закрытия Олимпийских игр 2008 года в Пекине, ведущий Чарли Роуз спросил, где и как он рассчитывает продолжать свою карьеру. Пианист ответил, что хотя карьера – дело важное, но сейчас, когда ему исполнилось тридцать, его в большей степени волнует не карьера, а то, что музыкальное образование в мире постепенно сходит на нет.
– Почему же это происходит? – спросил ведущий.
– Это связано с тем, – поделился своими сомнениями пианист, – что людьми ныне движет желание сделать образование как можно более практичным. А что может быть более непрактичным, чем музыка?
– Потому что она возвышает душу? – спросил Чарли Роуз.
Лан Лан кивнул:
– Да, она делает наш ум во много раз более творческим, а наши сердца более миролюбивыми.
«Разрушая чары»
В ходе беседы львиную долю времени «всадники» уделили своим многочисленным критикам, врагам, недоброжелателям и интеллектуальным оппонентам. По словам Деннета, самые злобные отклики на его сочинения пишут люди неверующие, люди, которые вообще далеки от религиозности. И он знает, почему они это делают. Потому, что они «очень, очень боятся» задеть чувства своих верующих друзей. Что тут скажешь? Взгляд, не соответствующий реальности, и весьма недальновидный. В своей книге «Разрушая чары», вышедшей в свет в 2006 году, Деннет делает неверие главным предметом своего исследования. В своей рецензии на книгу выдающийся физик Фримен Дайсон проводит такое различие между атеистами: «Есть два вида атеистов: обычные, которые не верят в Бога, и страстные, которые считают Бога своим личным врагом». И приходит к такому выводу о методе автора: Деннет стремится уничтожить врага, но при этом использует не метод нападения, а нечто совершенное противоположное.
«Деннет играет в игру под названием “Разрушение религиозных чар”, – пишет Дайсон, – выставляя религию в глупом свете». Бо́льшую часть своей книги он посвящает нападкам на американские мега-церкви и на людей, как правило, малообразованных и принадлежащих к низшему сословию, которых дурачат евангелические проповедники. Особенно активно Деннет высмеивает одну мега-церковь, отцы которой на специальном заседании отказались от слова «святилище» как слишком религиозного, зато все свое внимание уделили проблеме парковочного места, которое, по их мнению, слишком уж большое.
В качестве главного аргумента в своей книге Деннет опирается на эволюционную теорию, проводя все те же неуклюжие параллели. Например, извечный вопрос: «Почему мы поклоняемся Богу?» – он рассматривает с точки зрения инбридинга собак. Ведь люди разводят собак ради получения особых характеристик, и одна из них – послушание и верность хозяину. Древняя собака часто погибала, защищая своего хозяина от опасностей, и современные собаки унаследовали ту же черту. Переходя к верующим, Деннет спрашивает: «Разве мы подсознательно не перенесли эту модель преданности хозяину на Бога, столь же преданно служа теперь Ему?»
Чтобы не быть слишком уж категоричным, Деннет отвечает: «Вероятно». Но эта позиция объективности слишком искусственна, а потому сомнительна. Сравнение между собаками, рабски преданными своему хозяину, и верующими, рабски преданными своему повелителю – Богу, попахивает диффамацией. (В другом месте Деннет приводит не менее отталкивающее сравнение между «червем-паразитом, внедрившимся в мозг муравья, и идеей, внедрившейся в человеческий мозг».) Средняя часть книги Деннета, где подробно рассматривается тема эволюции религии, посвящена животному царству – примитивному, импульсивному, управляемому генами и инстинктивным поведением, – которое берется в качестве незаменимой модели для изучения вопроса, почему люди пришли к вере в Бога.
На определенном этапе эволюции, заявляет Деннет, люди просто не верили в сверхъестественные объяснения естественных событий. Но, создав в своем невежественном воображении такую фикцию, как Бог, верующие вступили в новую эволюционную стадию: они начали навязывать свою религию. Выросла «мощная общественная сила», которая исподволь внушала людям: «Лучше вам поверить в это». Так к невежеству добавился страх. Деннет называет этот новый настрой умов «верой в вере», и этот настрой, по его словам, все еще не исчерпал своих возможностей. В сущности, говорит он, большое число верующих не верит в учения церкви, но они хотят защитить общественный порядок, часть которого – религия, так же как человек защищает демократию со всеми ее несовершенствами. Вместо того чтобы верить в Бога, что довольно трудно, вам нужно лишь хотеть верить; и этого вполне достаточно, чтобы сымитировать веру.
Термин «вера в вере» вовсе не так уж пуст по своему содержанию. Как утверждают психологи, в группах и сообществах давление и принуждение к подчинению используется повсеместно. Это же характерно и для поведения молодых людей. (Кто, учась в средней школе, не испытал это чувство и муки отторжения, когда вас почему-либо исключили из общей стаи соучеников?) Нередко подчинение используется во зло – например, в таких преступных организациях, как мафия, или в таких темных течениях, как нацизм. Но Деннет при этом не видит, что давление группы не всегда пагубно. Ведь именно оно заставляет солдат идти в сражение за правое дело, например за освобождение рабов. А те, кто работает в офисах, чувствуют порой неодолимое влечение (под негласным давлением коллег и сослуживцев) к оказанию благотворительности. Но вместо того чтобы рассматривать социальное давление как общую закономерность общества, Деннет втискивает его в свою эволюционную схему. Поскольку «вера в вере» по сути проста, намного проще, чем вера во Всемогущего Господа, она способна быстро привиться, и следующее поколение унаследует ее, даже не подозревая, что происходит. Поэтому религия только добавляет мощи к своей несгибаемой способности к выживанию. Деннет надеется, что в будущем исследователи изучат «веру в вере». Однако изучат не с тем, чтобы добыть научное знание, а с другой целью. Ибо как только выяснится, что вы оказались внушаемы к «вере в вере» и восприняли эту идею, то вы сможете ее отвергнуть – еще один шаг, ведущий к разрушению чар.
Деннет в таких словах формулирует свою позицию: «Я задаю эти вопросы лишь во имя науки. И не претендую на то, чтобы получить ответы». В действительности его предубеждение против религии выпирает буквально отовсюду. Дайсон тоже говорит о том, что многие его друзья-ученые не чужды тех же предубеждений. Один его коллега, известный ученый, к которому Дайсон питает глубокое уважение, как-то сказал, что «религия – это детская болезнь, от которой мы понемногу оправляемся». А вот еще один пример: известный венгерский математик, страстный атеист, всегда, когда говорил о Боге, называл Его не иначе, как «ГФ» – аббревиатура, означающая «главный фашист».
«Он называл Бога “ГФ”, – пишет Дайсон, – поскольку в его воображении Бог представал фашистским диктатором вроде Муссолини, могущественным, жестоким, но тугодумом». Чтобы перехитрить диктаторов Италии, Германии и Венгрии, математик был вынужден постоянно переезжать из страны в страну. Их он перехитрил, а потом перехитрил и ГФа, ибо оказался интеллектуально более гибким и одаренным. Решая сложнейшие задачи из области высшей математики, он, по собственным словам, стал умнее Бога. Деннет и другие «всадники» тоже всячески упражняют свой гибкий ум, но затем сводят все свои усилия на нет неприкрытой личной враждебностью и нетерпимостью. (В видеофильме Деннет решительно заявляет: «В науке нет места тайнам».)
Дайсон делает такой ключевой вывод о несбалансированном подходе к религии, который присущ Деннету: «Нет ничего плохого в таких предубеждениях, если исходить из того, что они общепризнанны». Прозрение начинается с того момента, когда вы видите, что ваши чувства противоречат вашим мыслям и искажают их. Давайте на минуту оставим Бога в покое и поразмышляем. Мы все в процессе жизни создаем себе врагов, людей, не умеющих рассмотреть то хорошее, что заложено в нас, и фокусирующихся только на плохом. Ваш враг воображает, что вы обидели его или сделали что-то непростительное, хотя вы всего лишь отстаиваете идеи, религиозные или политические, которых он не приемлет. Ненависть сводит все в одну точку. Возможно, вы поступили в Гарвардскую богословскую школу, посвящаете всю свою жизнь богослужению и отдаете половину дохода на благотворительные цели. Но кого это волнует, раз вы врезались в мою машину и оставили в ней вмятину! Через фокусный окуляр своего видения, сводящий все в точку, враг видит только крошечную часть вас самих.
Но здесь – здесь разыгрывается генеральная стратегия. «Четыре всадника» маскируют свою нетерпимость, противопоставляя свои просветленные «я» всей массе обманутых верующих. В один из моментов Деннет декларативно заявляет, что верующие не должны сбрасывать со счета те ошибки, которые они, возможно, совершают, «как это делаем мы в нашей собственной жизни». (Протягивая руку за напитком, с зажатой в пальцах сигаретой, Хитченс при этих словах даже не смущается.) Мы быстро забываем об объективности, когда приходит время заставить людей усомниться в непогрешимости своей морали. Позволю себе привести пример. В своей книге «Разрушая чары» Деннет предает анафеме современных мусульман за то, что они не выступают против экстремистов в рамках своей веры. Это, несомненно, серьезная проблема. Он приводит в доказательство провокационное высказывание писателя и врача Стивена Вейнберга: «Хорошие люди будут совершать добрые дела, а плохие люди – недобрые. Но хорошие люди, совершающие недобрые дела, – это и есть цена религии».
Скорее уж цена науки, а не религии! Какое число нормальных миролюбивых ученых выступает против огромного ядерного арсенала Америки (или России, если ученые работают там) или против смертельных токсинов, содержащихся в воздухе и почве, когда миллиарды тратятся на разработку и создание химического и биологического оружия и технологию механизированной смерти, которая движет современными армиями? Получается двоякая мораль. Вернее, мораль ущемляется и с той, и с другой стороны. Дайсон, рассматривающий религию изнутри, то есть как сугубо личное переживание, заключает, что она сделала неизмеримо больше добра, чем зла. И добавляет вескости сказанному зрелым суждением: «Я пока не вижу способа свести дебет с кредитом или уравновесить чашу весов между злом и добром, между тем хорошими и тем плохим, что сделала религия, и с помощью какого-то непредвзятого процесса решить, чего больше». Воинствующий атеизм давно бы сошел на нет, если бы принял эту беспристрастную оценку.
Деннет относится к религии как к природному явлению; для него это некая форма биологического поведения, ничем не отличающаяся от борьбы неандертальца за самку или от собачьей преданности хозяину. Чтобы понять, как она действует, ее нужно подвергнуть объективному исследованию – вроде того, какому врач подвергает депрессию, изучая механизмы ее воздействия на человека, или туберкулез легких, изучая механизм его распространения в этих органах. Как только мы поставим диагноз, что именно движет религиозными людьми, мы сможем решить, что делать с их поведением и их странной привязанностью к Богу.
У Деннета, без сомнения, есть свои мотивы и причины заигрывать с обеими сторонами, то есть относиться к религии с неприкрытым любопытством и в то же время лично высмеивать все, с ней связанное. Он как биолог в поле, который раскапывает термитники, чтобы добыть нужные сведения, и в то же время испытывает отвращение к этим насекомым. Но эта стратегия слишком далека от человеческой природы. («Читая это, – прокомментировал один рецензент, – я чувствовал себя, словно я инопланетянин, представитель чуждого Земле вида».) Никакой научной загадки тут нет, и помещать под микроскоп тоже нечего. Духовность возникала во всех культурах во все времена по чисто человеческим соображениям, которые нам всем понятны, ибо стремление познать Бога, душу, внутренний мир, обрести исцеление и трансцендентную любовь в человеке всегда неистребимо. Дайсон приводит слова своей матери, которая относила себя к категории сомневающихся или скептически настроенных христиан: «Можно выбросить религию за дверь, но тогда она влезет обратно через окно».
Дайсон иллюстрирует истинность слов своей матери с помощью забавного и даже трогательного случая из российской действительности после падения коммунизма. Будучи в Москве, Дайсон с женой поехали на север, чтобы осмотреть художественные богатства, древние реликвии и росписи Сергиево-Посадского монастыря, который традиционно считается центром русской православной веры. При советской власти религия находилась под запретом почти семьдесят лет. К удивлению Дайсона, «молоденькая девушка-экскурсовод, которая показывала нам места и окрестности, почти ничего не сказала о древности зданий и художественных шедеврах, которыми мы должны были бы восхищаться. Вместо этого она битый час рассказывала о своей собственной вере и тех таинственных влияниях, которые якобы исходили от останков древних святых, погребенных в гробницах внутри церкви». Дайсона взволновало увиденное и услышанное. «После официального запрета на религию, длившегося в течение трех поколений, когда у власти стояло безбожное правительство, – сказал он, – из старых корней вновь стали пробиваться новые ростки веры».
Упрямец может перевернуть эволюционные доводы с ног на голову. Религия – лучший пример выживания сильнейшего и наиболее приспособленного, и Бог столь же неодолим и незыблем, как сама жизнь.
Реальность «внутри»
Мои инстинкты то и дело заставляют меня вернуться к реальной жизни. Ибо без проверки реальностью вы будете склонны взирать на Бога через увеличительное стекло. Когда дело касается Бога, никто из нас не сможет стать снаружи, чтобы взирать на Него оттуда. Либо мы часть духовности, либо нет. Мы делаем выбор только «внутри», ибо только здесь мы встречаемся с божественным, если вообще встречаемся.
Воинствующие атеисты заявляют, что внутренний мир – это царство иллюзий, фантазии, суеверия и прочего в том же духе. Возможно, это и так. Но ведь и все, связанное с реальностью, тоже таится и обитает во внутреннем мире. Помнится, однажды мне довелось разговаривать с одним атеистом, который напрочь отрицал сверхъестественные явления как заведомую чепуху.
«Как вы можете нападать на сверхъестественное, – спросил его я, – когда вы даже не в состоянии объяснить естественное? Наука о мозге до сих пор не дала даже мало-мальски приемлемого объяснения того, каким образом, например, вы видите меня перед собой прямо сейчас, или почему роза так сладко пахнет, или что заставляет небо на закате вспыхивать такими красками».
Я говорил правду, причем буквальную. Нейронаука следует по стопам практического опыта, ибо ученые сканируют деятельность мозга в пик его активности. Но ни магнитно-резонансная, ни компьютерная аксиальная томография не в состоянии передать блеск заходящего солнца, или аромат розы, или нежный голос любимого вами человека. Образы и звуки мира создаются в уме. Это очень глубокий предмет, но истина при этом проста и безыскусна. Не будь ума, знакомый мир исчез бы. Известный британский невролог Джон Экклз сказал по этому поводу: «Я хочу, чтобы вы поняли: в природном мире не существует ни цвета, ни звука – ничего такого; как не существует ни структуры ткани, ни образцов, ни красоты, ни аромата».
Химические реакции не имеют к способностям ума никакого отношения. Глюкоза – это просто сахар, который можно легко изготовить в лабораторных условиях. Это всего лишь пища для мозга, и ничто другое. Как ведет себя молекула сахара в пробирке? Да никак, она находится там, и все. Но как только она минует кровяной барьер мозга, глюкоза в вашем мозге начинает мыслить, чувствовать, вспоминать, желать, бояться и мечтать… Во всяком случае, именно так заявляют материалисты вроде наших четырех «всадников». Но нейронаука до сих пор не выявила стадию, на которой сахар становится мыслящей и сознающей субстанцией, да и никогда не выявит. Нельзя, рассматривая нейрон в микроскоп, восклицать: «Подумать только! Я только что видел, как молекула глюкозы приобрела красный цвет», ибо такое просто невозможно. Ни одно из химических веществ в вашем мозге не обладает мыслями, не испытывает эмоций и не видит цвета. Но вы обладаете, испытываете и видите. Как ваш ум превращает фотоны в картину заката? Как он обращает вибрирующие молекулы воздуха в музыку? Никто не знает. Когда Деннет заявляет, что в науке нет места тайне, он просто демонстрирует полное невежество.
У вас нет никакого права гнать от себя святого, видевшего Бога, раз вы сами не в состоянии объяснить, как вы видите самые обычные предметы вроде тостера или баскетбольной бутсы. Вы не можете развенчивать таинство духовности, когда все вокруг вас – тайна. Четыре «всадника» ничем не отличаются от нас: они так же, как и мы, творят чудо превращения сырых, необработанных данных в мир, полный света, звуков, структуры и запахов. Единственная разница: они настолько слепы к тому, как вершится это чудо, что отрицают его существование.
«Четыре всадника» взывают к аудитории, которую давно уже грызут сомнения по поводу существования Бога. Сомнение – некомфортное состояние. Самоуверенно разыгрывая из себя сведущих исследователей, и не просто исследователей, а ученых, «всадники» выставляют на публичные суд и обозрение абсурдное содержимое внутреннего мира – богов, демонов, святых духов, непорочные зачатия. Свяжи со всем этим Бога – и сверхъестественное лопнет, как мыльный пузырь. Высокомерие и надменность – вот что проглядывает сквозь эту позицию.
Но психология – дело тонкое. В жизни мы должны лучше осознавать самих себя, чтобы противостоять тем, кто манипулирует нами, используя психологию уверенности. Видео «Четыре всадника» – это именно манипуляция и заигрывание с ничего не подозревающими людьми. С другой, позитивной, стороны, оно пробуждает в нас вопросы, которые мы должны бы задавать себе, когда глядимся в зеркало: «Поглощен ли мой ум моим собственным эго? Автоматически ли я верю всему, что говорю? Окрашивают ли мои эмоции мои суждения? Допускаю ли я в свой внутренний мир точку зрения других людей?»
Но Докинз и компания – полные бездари в области самоосознания. Их убеждения столь же удушающи, как и догмы любого религиозного культа. Они еще даже не приступили к исследованию, ибо до сих пор не нашли верный путь. Заглядывать и погружаться внутрь себя – об этом и речи быть не может! Они как марсиане, которые хотят изучить правила игры в футбол и с этой целью прикладывают стетоскоп с внешней стороны стадиона.
И в завершение – свежий анекдот на тему атеизма.
«Стук в дверь.
– Кто там?
– Я, Бог.
– Кто?
– Бог!
– Кто?
– Бог!!!
– А-а, должно быть, ветер…»
Призрачная угроза
В войне аргументаций побеждает тот, кто контролирует аргументы. Воинствующие атеисты весьма искусны по этой части. Они наседают на Бога как ликующие воины. Как только они сталкиваются с тем, что расценивают у набожных верующих как лицемерие, они радуются и ликуют, как агенты ФБР, поймавшие коррумпированного конгрессмена на жульнической махинации или на взятке. Они поднимают шумиху, учиняют травлю религиозных правых и громоздят в кучу злодеяния экстремистов-фанатиков, приводя их как доказательство порочности религии. Но вся эта угроза со стороны религии по большей части призрачна. История религии всегда строилась на жутком несоответствии идеалов человеческого духа и изъянов человеческой природы. И я не погрешу против фактов, если скажу, что на протяжении веков этот нестабильный баланс между тем и другим сохраняется. Роли святых и грешников перемешиваются, ибо и те и другие участвуют в одном и том же танце. Каждый век был свидетелем вдохновляющих открытий или достижений и бессердечной жестокости.
Воинствующий атеизм пишет лишь одну сторону картины – негативную. Но стоит ли оно того – расписывать религию в таких негативных красках, чтобы она даже не могла вернуть себе доброе имя? Уютно сидя перед экранами компьютеров и стреляя наугад в телевизионных евангелистов, Докинз и компания выставляют себя этакой передовой частью интеллигенции, стоящей во главе масштабных культурных перемен, за которыми все призваны внимательно следить и имя которым – конец веры. Именно так называется первая книга Сэма Харриса, получившая широкое признание и удостоившаяся известной литературной премии. Но если Докинз позволяет себе чваниться, стреляя в веру из бойниц башни из слоновой кости, где он сидит, то Харрис не прибегает ни к каким изыскам: он прямо и непримиримо враждебен к религии, ужасные последствия влияния которой он видит повсюду.
Бывают дни, когда почти все утренние газеты пестрят заголовками о том, во сколько обходится обществу религиозная вера, а ближе к вечеру, когда выходят в эфир вечерние новости, создается впечатление, что они каким-то чудесным образом транслируются прямо из XIV века.
Никому не позволено быть добрым в атмосфере всеобщего зла:
«Возможно ли верить в то, во что вас заставляют верить, – в хорошего мусульманина… и при этом не представлять бессознательную угрозу для гражданских обществ других (стран)? Полагаю, что ответ на этот вопрос – нет».
А вот священный гимн, сопровождающий праведный марш дьявольских легионов:
«Мы поступим здраво, если как следует поразмыслим над тем доводом в защиту Холокоста, который выдвинул Ганди: он считал, что евреи, должно быть, совершали массовое самоубийство».
Как бы от имени благого дела – привести мир к более лучшему, более справедливому устройству – Харрис стремится к впечатляющей концовке, которая бы оправдывала затраченные средства. Его главная вера сводится к простенькому силлогизму:
A) Если мир страдает от безрассудных экстремистов
и
Б) если некоторые из этих экстремистов люди религиозные,
то
В) Бог есть зло и все религии должны быть упразднены.
Создавая этот «шедевр» кондовой логики, Харрис сделал ошибочный вывод, которого не разглядел. Но это еще не так страшно, как то, что он уравнивает между собой «гражданское общество» и «общество, которое поносит Бога».
Книга вызвала бурную полемику и породила буквально шквал враждебных отзывов со стороны верующих; причем многие из них, насколько можно судить, были фундаменталистами. В самом «гнусном и непримиримом» из всех полученных писем Харрис обвинялся в «убийственной нетерпимости к критицизму», что и побудило его сочинить короткое и еще более мерзкое «Письмо к христианской нации». В обеих книгах он, как на тамтаме, отбивает один и тот же ритм, привязанный к основной теме: религия несет глобальную угрозу всему человечеству, поражая все слои американского общества.
Давайте взглянем беспристрастно на центральную тему Харриса. Действительно ли угроза со стороны догматической религии такова, что может выплеснуться через край и затопить (или поразить, как выражается Харрис) все уровни американской жизни? Автор приводит ряд неопровержимых доказательств опасности религии – например, экстремисты джихада в исламе. Он не скрывает своего презрения к незыблемым убеждениям христианских фундаменталистов, которые, по его мнению, чрезвычайно вредны для большинства людей, включая и современных христиан. Но, раздувая на этой почве враждебность и страх, Харрис демонстрирует лишь одно качество: его собственное чувство морали серьезно подпорчено и ущербно.
Давайте примем на веру высказанную Фрименом Дайсоном точку зрения, что у человечества нет объективного метода для измерения всего того хорошего и плохого, что дала религия. Наука может определить количество воздуха, которым мы дышим, подсчитав в нем количество кислорода, несущего жизнь, и ядовитых загрязнений. Так же и Бог: для одних людей Он как кислород, то есть дарует и всегда даровал жизнь, а для других – как ядовитые загрязнения, кои эту жизнь отнимают (в прошлом численность последних была намного ниже). Эти две позиции чисто субъективны; в конце концов, они лишь отражают нашу собственную двойственную природу. Плохой Бог и хороший Бог – оба сотворены человеком.
Если мы сойдем с той непримиримой позиции, которую занимает воинствующий атеизм, то все, что нам остается, – воззвать к совести. «Четыре всадника» хотят одного – чтобы общество предприняло последнее, решительное усилие и истребило Бога ради общего блага. Но общее благо – вопрос личной совести каждого. Действительно, религия замешана в ужасных злодеяниях. И этот аргумент, к которому прибегают все атеисты, не так уж бессодержателен. Я не могу не согласиться с Харрисом, когда он пишет: «Для каждого, имеющего глаза, чтобы видеть, не может быть сомнений в том, что религиозная вера была и остается вечным источником человеческих конфликтов». Эти слова меня трогают так же, как трогают призывы ко всеобщему ядерному разоружению или массовые протесты против несанкционированного вторжения в Ирак. Движение за гражданские права, достигшее кульминации в шестидесятые годы ХХ века, возникло, когда люди, придерживающиеся умеренных взглядов, пробудились к осознанию той простой максимы, что «зло процветает тогда, когда хорошие люди ничего не делают». Но можно ли на этом основании оправдать воинствующий атеизм? Харрис приводит данные статистического опроса, показывающие, сколь невелики у него шансы на выигрыш: более 50 % американцев имеют «негативное» или «крайне негативное» мнение о людях, не верящих в Бога. Но даже при таком раскладе, говорит он, некоторые случаи стоят того, чтобы за них побороться, пусть даже эти усилия не увенчаются успехом.
Что касается Бога, то огульное осуждение все равно что безрассудное осуждение. Идеологам всегда свойственно думать, что они единственные, кто видит, тогда как остальные, то есть мы, – слепы. Реклама на обложке «Письма к христианской нации» всячески расхваливает Харриса, говоря, что он «отважен», «дальновиден» и «бесстрашен», тогда как, по сути дела, нападки на протестантский фундаментализм Библейского пояса и исламский джихад вообще не требуют ни мужества, ни отваги в нынешней атмосфере страха. Вот если бы Харрис попробовал честно и искренне заглянуть в умственный мир одного из бойцов джихада, тогда бы ему действительно потребовалось мужество, и немалое. Человеческая природа заслуживает столько же похвал, сколько и порицаний, ибо все мы люди.
Бог как политика
Выход из этой неразумной и запутанной ситуации лежит в понимании того, что все мы барахтаемся в ней. Давайте начнем с самого запутанного уровня, с того, где религия сталкивается с разумом, – с политики. «Письмо к христианской нации» вышло в 2006 году, тогда же, когда и книга «Бог как иллюзия». Политическая сила религиозного правого крыла христиан достигла пика. Библейский пояс сформировал мощный реакционный избирательный блок. Религия – и это одно из самых сильных обвинений со стороны Харриса – проникла в ряды правительства, и теперь, по его словам, вся правительственная политика сверху донизу заражена ею. Вновь избранный президент, с оглядкой на свои корни, публично высказался за введение в школах дополнительных предметов, таких как креационизм. Но что еще более важно, администрация Буша, исходя из чисто религиозных обоснований, блокировала федеральное финансирование исследований стволовых клеток и перенаправила все деньги, в том числе и полученные от других стран в качестве помощи проекту, на религиозные инициативы (такие, как обращение жителей Африки в христианство с помощью экономического давления на правительства и борьба со СПИДом, которая свелась лишь к чисто умозрительным превентивным мерам вроде агитации за половое воздержание).
Ударить в набат представлялось в данной ситуации наиболее уместным, и атеисты ударили, тем самым отвоевав себе пятачок для ведения дальнейшей борьбы. Религиозное правое крыло, по их мнению, несет угрозу не только светскому обществу, но и науке, сильно ее подрывая. Во всяком случае, это был очень удобный момент для того, чтобы напасть на креационизм. В качестве доказательства того, что «неразумие сегодня набрало силу как никогда и господствует повсеместно», Харрис приводит такой факт: «Только 28 % американцев верят в эволюцию, тогда как в ангелов верят 72 %». Поскольку идея об искоренении религии была крайне непопулярной, то нападение на отдельный оазис в виде креационизма представлялось вполне уместным, что и дало четырем «всадникам» ту точку опоры, с помощью которой они рассчитывали перетянуть на свою сторону общественное мнение.
При обычных обстоятельствах ведение фронтального наступления на креационизм можно было бы уподобить мощному огню тяжелой артиллерии, направленному против общества «Плоская Земля», члены которого до сих пор отрицают тот научный факт, что Земля круглая. Ведь креационизм и близко не назовешь бомбой времени, призванной взорвать наше будущее. Но для Харриса это был скорее подарок судьбы, подписанный, проштампованный и доставленный фундаменталистами. В эпоху Буша мы стали свидетелями того, что религиозные правые придумали такую дисциплину как разумный дизайн – настоящую псевдонауку, которая пытается оправдать библейское сказание о сотворении мира, отыскивая незаполненные щели и трещины в теории эволюции. Несомненно, такие щели и трещины там имеются, раз уж эволюционная теория не представляет собой нечто застывшее, а до сих пор продолжает развиваться. (Это очень интересный вопрос, к которому мы вернемся немного позже.) Но несовершенствами общепризнанной теории нельзя оправдать никакую абсурдную теорию.
Креационизм доставлял беспокойство большому кругу людей, веривших только в реальность, основанную на фактах. А такие люди, в частности, состояли членами правлений многих локальных школ и даже числились в управлении государственным образованием. Между 2003 и 2009 годами, во время доминирования в политике религиозного правого крыла, пристальное внимание скептиков привлек к себе штат Техас, издавна гордившийся тем, что являет собой некую отдельную реальность, независимую от реальности прочей Америки, и привлек тем, что выступил с инициативой пересмотра всех государственных учебников. Инициатором этого почина стал зубной врач по имени Дон МакЛерой, считавший себя истинным техасцем. МакЛерой, по образованию инженер-электрик, свято верил в «относительно недавнее сотворение мира». Будучи республиканцем, он легко победил соперника от демократов и был избран в отдел народного образования штата, где занимал пост председателя правления вплоть до 2009 года. В Техасе насчитывается 4,7 млн учащихся; это один из немногих штатов, где в школах используются учебники, одобренные на государственном уровне, а не выбираемые на свое усмотрение учителями частных школ. Поэтому отдел народного образования штата оказывает огромное влияние на всю сферу образования, начиная с финансов. Любой школьный округ, если отказывается от использования рекомендованных учебников, должен сам оплатить полную стоимость других книг, выбранных им для учеников местных школ.
МакЛерой, самый влиятельный из членов общества христианских фундаменталистов, заставлял издателей включать в учебники разделы, в которых анализировались слабости и недостатки теории эволюции. Это вызвало всеобщую нервозность за пределами штата, ибо многие боялись, что издатели, выпускающие учебные пособия в общенациональном масштабе, под влиянием предпочтений одного из самых крупных своих заказчиков, могут также внести изменения и в книги, покупаемые другими штатами.
Оказывая всяческое давление и понуждая издателей к тому, чтобы они переписали учебники по биологии, сделав их орудием в борьбе против эволюции, а заодно пересмотрели учебники по гигиене и санитарии в пользу рекомендаций по использованию противозачаточных средств, МакЛерой стал символом новых перемен и позиций в обществе, которые были совершенно чужды высшему образованию, но зато до боли знакомы миллионам американцев. Как писала «Нью-Йорк таймс» в 2008 году, «доктор МакЛерой убежден, что Земля в том виде, как она выглядит сегодня, стала таковой совсем недавно – тысячи, а никак не 4,5 миллиарда лет тому назад, то есть это сравнительно недавнее геологическое событие. “Я верю в кучу невероятных вещей, – сказал он. – И самая невероятная из них – история христианства: что младенец, рожденный в яслях, был Богом, сотворившим всю Вселенную”».
Читая такие вещи (включая и высказывание МакЛероя, что он оценивает учебники по истории Америки по двум критериям: первый – как они трактуют христианство, а второй – как они подают Рональда Рейгана), многие люди поневоле идут на попятную. В конце концов его кампания в поддержку разумного дизайна не удалась. А сенат штата большинством в один голос сместил МакЛероя с поста председателя отдела народного образования.
Стычки между разумом и догматической религией, против которой так активно выступают воинствующие атеисты, редко заканчиваются хорошо для последней. Когда дошло до суда (я имею в виду прецедент в Пенсильвании, где правление местной школы захотело использовать в учебном процессе учебники с откровенно религиозным содержанием), федеральный судья, выступавший против них, высказался в том роде, что разумный дизайн «не может быть отделен от своего креационистского, а стало быть, и религиозного прошлого». Десятилетия судебных тяжб и разбирательств, в ходе которых была сделана попытка восстановить в школах молитвенные собрания и отменить закон об абортах, ни к чему не привели. И это сводит на нет сделанное Харрисом предостережение о том, что рост неразумия достиг кризисного уровня.
Как противовес поднятой им тревоги у нас есть надежда, и эту надежду дает нам прошлое, ибо то, о чем так мощно возвещают Докинз и компания – сила эволюции, – имеет социальный эквивалент, который можно охарактеризовать так: развитие неуклонно ведет нас от неразумия к разумности. Сваливание в кучу примеров человеческой безрассудности и злобы – а это любимая полемическая тактика Харриса – ни к чему не приведет, ибо таким образом точной истории не создашь. (Китайская культура – нечто большее, чем монгольские орды и их зверства.) Надежду невозможно добыть, старательно отмывая злодеяния или ошибки, сделанные в прошлом. Надежда всегда обретается в пути, ведущем вперед.
Что касается полемики и разбирательств с креационизмом, то попытка навязать общеобразовательным школам библейскую веру приводит на память постыдное «Дело Скоупса» (прозванное «Обезьяньим делом»), имевшее место в 1925 году. Такое впечатление, что часы с того времени как будто и не шли. Суть дела вот в чем. За десять лет до этого штат Теннеси принял закон, запрещавший преподавание теории эволюции в школах, получающих субсидию от государства. И вот некто Джон Скоупс, учитель средней школы из маленького городка Дейтон, штат Теннеси, был привлечен к суду за нарушение этого закона. Правда, к тому времени этот статут не был законодательно закреплен, поэтому судилище, по сути дела, вылилось в публичный фарс. Некий именитый гражданин городка, управляющий местной угольной и сталелитейной компании, встретился в аптекарском магазине с директором окружной школы и убедил его, что для блага жителей Дейтона было бы хорошо привлечь к себе внимание американской общественности, с заведомым умыслом использовав законодательную силу штата. Если бы им удалось найти учителя, преподающего школьникам теорию эволюции, уж они бы хорошенько раскрутили это дельце!
Попытка оказалась на удивление успешной. К делу действительно было приковано внимание всей нации, особенно когда начались прения между двумя наиболее значимыми фигурами – Уильямом Дженнингсом Брайеном и Кларенсом Дарроу. Стареющий Брайен в то время возглавлял избирательную кампанию президента, делавшего ставку на глубоко религиозного сельского избирателя. А Дарроу был одним из самых известных юристов страны, ратовавшим за дело прогресса во всех областях жизни.
Американское общество того времени находилось в своеобразной точке перевеса: 1920-й был первым годом, когда более половины населения страны жили в городах, а не в сельских общинах. Если подходить к этому делу с разумных позиций, то Скоупс должен бы быть полностью оправдан, поскольку даже власти штата прекрасно знали, что учебник, рекомендованный для уроков естествознания в средних школах штата Теннеси, содержал полное описание теории эволюции. Мотивы поведения Скоупса тоже понятны: им двигало желание добиться отмены этого реакционного и довольно обременительного для преподавателей пункта законодательства. (Последующие сорок лет содержание учебников регламентировал закон, известный как Акт Батлера. Он был отменен только в 1967 году, то есть за год до того, как Верховный суд признал все подобные законы неконституционными.)
Суд был не только публичным спектаклем, но и битвой за образ жизни. Через какое-то, весьма непродолжительное, время победа снова вернула нацию к традиции, вере, буквальному прочтению Библии и антиинтеллектуализму. Скоупс проиграл. Это не значит, что проиграла теория эволюции, каковая точка зрения долгое время преобладала у публики. Судья умело руководил судом присяжных, давая понять, что свидетельские показания с обеих сторон – и со стороны науки, и со стороны религии – здесь совершенно неуместны. Он призвал присяжных вынести решение, основываясь исключительно на том, преподавал Скоупс теорию эволюции или нет. А поскольку тот сам открыто признал, что преподавал, то присяжным понадобилось всего девять минут, чтобы посовещаться и вынести вердикт: «Виновен». Скоупса присудили к штрафу в 100 долларов, зато штат Теннеси выставил себя на всеобщее посмешище за то, что предпочел Адама и Еву Дарвину.
В конце концов эволюция победила… Или еще нет? Современные американцы как население куда более образованны по сравнению с 1925 годом, а Библия по-прежнему остается незыблемой и сохраняет свои позиции. По данным Института Гэллапа за 2012 год, «46%американцев придерживаются креационистских взглядов на сотворение мира и верят, что Бог создал людей в их нынешнем виде… в течение последних 10000 лет». Эта горестная статистика – не какая-то там случайность, а вполне очевидная закономерность: эти цифры, как сообщает Институт Гэллапа, не изменились за последние тридцать лет – с тех пор, как Институт начал вести опрос по этой теме. К ужасу всего научного сообщества, может оказаться так, что библейское сказание о сотворении мира, как оно преподается в воскресных школах, закрепится пожизненно.
С политической точки зрения было бы вполне оправданно выбирать в попечительский совет школы людей, желающих украсить школьное расписание уроками слова Божьего. Это можно было бы рассматривать как гражданский долг, даже как защиту конституции, которая законодательно закрепила отделение церкви от государства. (Ведь именно на этом основании законы вроде того, по которому был осужден Скоупс, были признаны неконституционными.) Религиозные правые используют эту тактику, мало-помалу сводя на нет это отделение. После выборов 2000 года, когда к власти пришла администрация, с симпатией относившаяся к идеям креационистов и всячески поощрявшая их, они вдруг почувствовали себя невероятно храбрыми. Воинствующие атеисты вдруг оказались по правую сторону этого яростного, неутихающего спора, и не были выставлены за дверь.
Президент Буш основательно расшевелил это осиное гнездо, когда летом 2005 года принял в Белом доме группу журналистов из техасских газет. Как бывший губернатор штата Техас, Буш прочно ассоциировался у них с религиозным правом крылом и кампанией за переделку расписания уроков естествознания в средней школе. «Я чувствовал, что обеим сторонам не мешало бы как следует подучиться, причем подучиться основательно», – заявил он журналистам. Один из них спросил, по-прежнему ли он придерживается этих убеждений, и Буш ответил, что да, по-прежнему, «хотя бы для того, чтобы люди могли понять, что такое дебаты».
Хотя подобная позиция кажется вполне толерантной, в действительности фраза «про обе стороны, которым не мешало бы подучиться», была им заимствована из сборника креационистских пьес. Разумный дизайн ни в коей мере не равен дарвиновской теории. Президент Буш считал, что он тщательно вычислил и рассчитал все свои ремарки. Но, вынужденный сказать со всей определенностью, действительно ли он верит в то, что разумный дизайн является альтернативой теории эволюции, он спасовал, в то же время продолжая утверждать, что держится позиции беспристрастности. «Я считаю, что роль образования заключается в том, чтобы знакомить людей с различными школами мысли, – добавил он. – Вот вы спрашиваете, должны ли люди быть ознакомлены с различными идеями или не должны, и ответ на это: да, должны».
Политики привыкли потворствовать религиозным группам, и нынешний климат всячески способствует этому. Как с негодованием заметил Харрис в книге: «Конец веры»: «70 % [американцев] считают, что кандидатам в президенты совсем не обязательно быть “глубоко религиозными людьми”». (К слову сказать, этот аспект американской политики европейцы расценивают как очень сложный и чуждый гражданскому обществу.) Религиозные правые хотя и не привили благочестие и набожность членам правительства, зато привлекли к ним вполне законный интерес у избирателей. Они призывают избирателей отдавать свои голоса исходя из того, какой кандидат, по их мнению, Богу милее. Предположение о том, что Бог принимает чью-либо сторону при решении, кто станет заместителем губернатора штата Канзас или кто займет место в Овальном кабинете, для сторонников отделения школы от церкви неприемлемо.
Хотя Харрис не так уж и часто упоминает креационизм в своей книге, зато креационизм идеально вписывается в его довод, что «все самое худшее в нас (полная иллюзия)» услаждает святого покровителя. Но в следующей фразе он же заявляет, что «все самое лучшее в нас (разум и интеллектуальная честность)» вынуждено «оставаться скрытым из страха быть оскорбленным». Однако поток гневных писем, поносящих его книгу, не вызвал у него особого страха. Да и, собственно говоря, почему должен вызвать? Ведь инквизитор не вторгся в его жилище, призывая громы и молнии на голову Харриса. Прошлое учит нас смотреть на себя в перспективе. Суд на Скоупсом, который выглядит скорее как кампания в поддержку креационизма, проводившаяся в эпоху Буша, так и не привел, по прошествии семидесяти пяти лет, к медленному загниванию сферы образования, массовому появлению в правительственных рядах религиозных фанатиков или каким-то другим бедам, спровоцированным христианским фундаментализмом.
Вместо этого со времен появления так называемого «форда-жестянки» («модели Т»), раздельных школ и «великой депрессии» (а они были совсем недавно) общество достигло огромного прогресса. Ни один разумный человек не станет доказывать, будто религия привела страну к катастрофе. Я не защищаю политику невмешательства в отношении религии и ее пагубного влияния, когда фанатики пытаются насадить свои убеждения там, где им не место. Однако, если уж ставить правильный диагноз всему происходящему, то я сказал бы, что это просто слабая лихорадка, а не вызывающая тревогу повальная эпидемия.
Запутанная реальность
Как предсказателя опасности, Харриса постигла неудача. В 2004 году, когда вышел в свет «Конец веры», он, основываясь на трагических событиях 11 сентября в Америке, предсказал различные беды, которые якобы ждут нас в будущем от рук террористов. Эти террористические акты, случись они в действительности, прекрасно вписались бы в его модель религии, якобы создающей растущую угрозу обществу. Но террор не пролиферировал в этой стране, и если оглянуться назад, то окажется, что голоса, которые исподволь внушали страх, были более чем нелепыми в общем хоре угроз, которые уже стали явью. Когда исламские экстремисты были обращены в бегство, а «арабская весна» явила миру обратное движение, которое привело к принятию внутренних реформ, а не распространению джихада, оказалось, что «Аль-Каида» не является монолитным представителем арабского мира. И, что еще более важно, экстремизм – это не лицо ислама, как пытается представить его нам Харрис.
«Арабская весна», беспокойная и тревожная по своим последствиям, принесла надежду туда, где нормой жизни для бесчисленных поколений были гнет и подавление. В любом месте арабского мира молодежь жаждет влиться в современный мир. Сегодня iPad стал конкурентом мулле, и между ними, как между светскими силами, впервые в жизни идет своего рода состязание, кто первый верно предскажет будущее, не повязанное религиозными традициями. (Говорят, что во время катастрофической иракской войны число сотовых телефонов в этой стране возросло в 244 раза. До начала конфликта их число оценивалось на уровне 80 тысяч, а к 2009 году их стало 19,5 миллиона.)
Вот и предостережения Харриса по поводу угрозы, которую якобы несет обществу религия, столь же необоснованны и ненадежны. В Соединенных Штатах религиозное правое крыло сильно сдало – и по численности, и по влиянию. Среди молодежи упадок веры может объясняться инерцией или резким неприятием ценностей поколения родителей. Статистический бюллетень, опубликованный в 2006 году газетой «Нью-Йорк таймс», глубоко встревожил евангелистов, поскольку показал, что только 4 % американских подростков вполне уверены, что, став взрослыми, они будут называть себя «верующими христианами». Молодежь, как и взрослых, тоже оттолкнула позиция религиозно-правого крыла, ратующего за аборты и гомосексуальные браки.
Политика эпохи Буша, основанная на вере, была пересмотрена в 2008 году, когда президентская власть сменилась. Харрис так и остался на своей пожарной каланче, но теперь он мог немного ослабить бдительность. Бюллетень, опубликованный в 2012 году Исследовательским центром Пью, показал резкий спад религиозных убеждений среди молодых американцев, так называемого «поколения второго тысячелетия»: всего за пять лет число людей до тридцати лет, заявивших, что они никогда не сомневались в существовании Бога, упало до 15 %. Среди фундаменталистов так вообще царит повальное разочарование, ибо их дети все более склоняются к тому, что быть верующими христианами – это не для них. В связи с этим многие мега-церкви поменяли свою идеологию: вместо адского пламени и вечных мук они теперь проповедуют позитивное мышление.
Все это доказывает ту истину, которой Харрис не видит, ибо слеп: общество может успешно развиваться, даже несмотря на то что питающие его потоки религиозного невежества все еще сильны. Это же справедливо и для отдельных индивидуумов. Молодые «верующие» христиане начали мало-помалу игнорировать незыблемые ценности своего воспитания в духе фундаментализма, уделяя больше внимания, например, филантропической работе, нежели проигранным судебным процессам вроде того, где речь шла о преподавании креационизма в школах.
Вряд ли альтернативой невежеству в духе Харриса может стать этакое ленивое «живи сам и дай жить другим». Нет, нужно что-то делать, нужно что-то предпринимать, чтобы исправить те серьезные огрехи, которые были совершены во имя религии. Первый шаг на этом пути – отказаться от мышления «они против нас». Подобного рода мышление типично для Харриса, поскольку суть всех его доводов сводится к тому, что разум ведет войну против неразумия. И точно так же мыслят религиозные фанатики, на которых он нападает. В истории человечества не впервые, когда явные враги оказываются тайными союзниками. Вот почему фанатики так нужны атеистам, хотя они и ненавидят друг друга. Что касается противопоставления науки и религии, то ведь это противопоставление по большому счету недействительно. Ибо реальная ревизия человеческого мозга показывает, что он являет собой полную противоположность тому полю битвы, где разыгрывается сражение между силами света и тьмы. По сути дела, величайшая способность человеческого мозга – сплавлять воедино все аспекты человеческого существования – остается тайной нашей эволюции как вида.
Наш мозг развивался на протяжении нескольких миллионов лет, начиная от первых человекообразных, живших в Африке. Часть мозга, унаследованная нами от пресмыкающихся (она расположена в задней части головы и переходит в спинной мозг), до сих пор наша неоспоримая принадлежность. Она символизирует тотальное неразумие в его полной бессмысленности. Пресмыкающиеся едят, сражаются, выводят потомство. У них черные зрачки, и в них не отражается ни малейшего намека на мысль, связывающую их с другими животными или с их собственным видом. Когда вы реагируете на провокацию бессмысленным страхом или гневом или когда вы сражаетесь с конкурентом или соперником за любовь всей вашей жизни, со дна сознания вами движут примитивные инстинкты. Однако человеческий мозг – не пешка, которой управляют атавистические импульсы. Он – и в этом тайна нашей эволюции – хранит все этапы истории человечества, в том числе и самые примитивные. Вместо того чтобы отторгнуть неразумие, мы сделали его частью себя.
Первый эволюционный скачок, сделавший нас людьми, можно проследить на уровне лимбической системы, которая размещается чуть выше «ящерного» мозга и перед ней. Этот участок мозга, известный как эмоциональный мозг, свободен от примитивных инстинктов, ибо они на этом уровне уже преодолены. Эмоции бросают нас то взад, то вперед, но они открыли перед нами огромное пространство для более высоких чувств, таких как любовь. Мир становится значительно шире, если на него глядеть влюбленными глазами. Возникают привязанность и сопереживание. Агрессия умеряется нежностью. «Я хочу тебя» у пресмыкающихся выражает грубое вожделение, а в устах человека влюбленного это означает: я хочу твоей красоты, твоего изящества, всего того, что я так люблю в тебе. Половой инстинкт в нас не угас, он просто стал одним из волокон в гобелене эмоций. Но в этом переплетении волокон, образующем узор, есть узелки. Любовь, например, порождает уязвимость, а это ведет к возникновению проблемных конфликтов.
Каждый, кто любил, знает, сколь мучительно это состояние. Экстаз обретается ценой романтической любви. Два самца – две ящерицы с гребнем на голове на раскаленном солнцем камне ведут между собой непримиримую войну. Но война, ведущаяся в любви, – это война внутренняя, утонченная, невыразимая. Это знаменует эволюционный скачок, ибо, как только эмоции заставляют нас обратиться внутрь самих себя, у нас появляется возможность выстроить свое «я». «Я» ведает моими эмоциями и тем месторождением, откуда они мной овладевают. Персональный выбор – это позитивный итог эмоционального конфликта.
Результатом относительно недавнего эволюционного развития является рациональный мозг, представленный корой, которая заведует высшими функциями, такими как разум. Кора головного мозга (по-латыни cortex) самим своим названием указывает, что это внешний слой мозга, напоминающий испещренную глубокими бороздками кожуру или кору дерева, закрывающую все остальное. Опять же, наличие коры не означает, что мы искоренили или отторгли все предшествующие стадии мозга. Мы не превратились в «компьютеры, сделанные из мяса» и не пользуемся описанием, созданным искусственным разумом. Но мы и не рациональные существа, эволюционирующие в сторону еще большей рациональности, – идеальное будущее, как его себе представляет воинствующий атеизм. Вместо этого мы продолжаем наращивать все аспекты человеческих возможностей.
У Харриса та же проблема, что и у Докинза: его теория о том, что религия представляет собой примитивный импульс, пуста и ничем научно не подтверждена. Мозг обрабатывает религию на самых различных уровнях: низменные импульсы (такие, как агрессия по отношению к тем, кто верит в Бога-конкурента) смешиваются с более тонкими эмоциями (такими, как любовь к Богу и привязанность к Отцу Небесному) и контролируются высшей рассудочностью (это когда рассудок верующих сомневается в той вере, в которой их воспитали). Что и говорить, узор очень сложный, запутанный и постоянно ставит нейронауку в тупик, когда та пытается его распутать. Все, кто по-настоящему религиозен, интегрировали свою веру в гораздо более масштабный проект строительства «я». Уравнивать религиозную веру с примитивными инстинктами – это худшая из наук, ибо такая наука ни на что не годна. Опыты с буддийскими монахами, которые десятилетиями медитируют на сострадание, показывают, что у них очень повышенная мозговая деятельность, и эта деятельность сосредоточена в префронтальных отделах (в лобной гранулярной коре) головного мозга, а не в низшем его отделе. Эволюция духовности идет полным ходом, что очевидно каждому, кто питает к ней хотя бы немного симпатии.
Надежна только внутренняя истина
Харрис нигде не упоминает о своем раннем опыте приобщения к духовности. Будучи еще молодым человеком, он много времени пробыл в Индии и хорошо знаком с индийскими гуру и буддийскими доктринами. Это оставило в его памяти неизгладимые впечатления, даже теперь, когда он всячески отмежевывается от всех гуру, а свое увлечение буддизмом держит глубоко при себе; но в недавнем интервью, данном журналу «Атлантик», он признался, что занимался медитацией три десятка лет. Это были особые виды медитации, такие как буддийская практика «метта» («любовь-доброта»), и они наполнили его таким состраданием, что их воздействие можно сравнить, пожалуй, только с воздействием экстази, клубного наркотика. (Что и говорить, трогательное признание со стороны такого драчливого бойца словесного фронтa!) Последняя глава книги «Конец веры» посвящена экспериментам с сознанием (она так и называется «Эксперименты с сознанием»); в ней автор пытается представить этот предмет с чисто научной точки зрения. Харрис настолько не доверяет внутреннему опыту, что жаждет проверить и перепроверить его с помощью контрольных исследований, в результате чего начинает флиртовать с научно-фантастическими измышлениями, в которых машины берут верх над святыми и бодхисатвами: «Возможно, мы еще доживем до тех времен, когда увидим технологическое совершенство всех визионерских лучей медитационного мистицизма». Если передать это более простым языком, то он говорит: «Мистицизм – это рациональное предприятие».
Здесь уже, по меньшей мере, в раковине воинствующего атеизма наметилась трещина. Все, что происходит вокруг Бога, признает Харрис, происходит в уме. При этом однако он пытается примирить две непримиримые возможности, ибо они исходят из двух противоположных миров. Своей буддийской стороной он понимает, что чем больше погружаешься в свое собственное осознание, тем больше индивидуальное «я» тяготеет к исчезновению. В буддизме «я», которым человек определяет сам себя, не существует. Это чисто умственное творение, маскирующее то, что является доподлинно реальным, – уровень сознания, которое открыто, ничем не связано и свободно от страданий. Как только оказывается очевидной иллюзия «я», остается только сознание само по себе, то есть пребывающее в состоянии, которое в буддизме обозначается как «пустота». Вторя буддизму, Харрис наконец находит духовную причину отрицать – или не принимать, не имея в том нужды, – персонального Бога. Такой Бог существует только как поддержка иллюзии личного «я».
Своей другой стороной, ультрарационалистической, Харрис с подозрением относится ко всему, что выходит за рамки его представлений, вроде чистого сознания Будды. Он убежден, что жизнь – это то, что происходит прямо сейчас, по мере разворачивания событий. Нет, да и не может быть таких реалий, как вечный или трансцендентный ум. Что касается великих духовных подвижников, постигших трансцендентное, то Харрис едко потешается над ними: «А почему, собственно, мы должны им верить?» (Он совершенно глух к очевидному возражению: мы должны им верить хотя бы потому, что они это постигли.) При этом он уверяет нас, что хочет быть честным. Если чему и следует верить, то лишь донесениям нашего «я». Когда кто-то говорит: «Мне грустно», то это свидетельство происходящего есть «золотой стандарт». То же самое относится ко множеству вещей, в которые мы хотим поверить: «Донесения “я” остаются нашим единственным поводырем», ведущим нас в реальность существования «депрессии, гнева, радости, зрительных и слуховых галлюцинаций, снов и даже боли». Тогда почему же Харрис не приемлет я-донесения всех святых, мудрецов и визионеров, сколько их ни есть в истории человечества?
Разница, как он ее видит, состоит в том, что если реальность очевидна, ибо ее можно измерить с помощью томографии и сканирования мозга, то явления, которые кажутся реальными, неочевидны, ибо это личные переживания человека. Они реальны только для человека, их испытавшего. Поэтому, хотя волновая дельта-активность в коре головного мозга буддийского монаха действительно нарастает, когда он медитирует на сострадание, мы можем полагаться только на слова самого монаха, что он испытывает это сострадание. Есть ли в этом хоть какой-нибудь смысл? То есть, приемля медитацию одной рукой, другой Харрис ее отбрасывает, когда говорит: «А почему, собственно, мы должны верить медитирующим, когда они говорят нам, что такое медитация?»
Если подходить к этому с его собственными мерками, то различие между «реальным» и тем, что «кажется мне реальным», исчезает полностью. Я-донесения – это сама реальность в том виде, как она действует постоянно. На надежность этих сведений не влияют ни депрессия, ни радость, ни боль, ни различные состояния галлюцинации. После хирургической операции на сердце, например, у многих пациентов наблюдаются зрительные галлюцинации и иллюзорные мысли. Они могут видеть, например, как по их ногам бегают маленькие зеленые человечки (их видел, в частности, один уважаемый судья Верхового суда из Калифорнии; об этом мне рассказал его хирург). Но когда обычный человек в обычной жизни говорит: «Я вижу зеленую траву» или «Небо голубое», это признание или свидетельство его «я» считается «золотым стандартом». В коре головного мозга, отвечающей за визуальное восприятие, нет маленьких зеленых человечков, но нет там и зеленой травы. Внутри мозга нет ни цвета, ни красок, и если кто-то говорит, что он видит зеленое, мы верим ему по одной причине – потому что он это говорит. Но тот же стандарт, согласно которому мы верим утверждению, что небо голубое, может быть легко отброшен, когда мы выходим из привычного круга тем и понятий и говорим: «Я ощущаю присутствие Бога». Только полное предубеждение может отнести духовный опыт к другому стандарту.
Сканирование мозга, сделанное во время духовных переживаний, показывает усиленный приток крови к определенным участкам мозга, и ничего больше. Измерять реальность, полагаясь на сканирование, – такое исследование сопряжено с большими ограничениями, ибо если кто-то говорит, что он видит маленьких зеленых человечков, то скан не может этого подтвердить, как не может подтвердить и того, что человек их не видит. Все, что можно сказать, исходя из показаний прибора: визуальный отдел коры головного мозга пребывает в состоянии активности. Если применить этот стандарт к слепым, то окажется, что и они могут видеть, ибо ментальный глаз (или «око ума») тоже стимулирует визуальный отдел коры головного мозга. Слепые не живут в полной темноте. Некоторые из них наделены даром внутренних визуализаций. Один австралиец, ослепший в результате несчастного случая на производстве (ему в глаза попала кислота) начертил и сконструировал сложную коробку передач, замысловатые функции которой он увидел ментальным зрением. Сканированием мозга нельзя определить, сочиняет ли кто-то великую поэму или варганит плохонькие стишки. Сканированием нельзя измерить «бесчисленные» (словечко из арсенала Харриса) переживания, которые можно затем перевести в данные. В конце концов, игра или инсценировка битвы на поле сражения между ви́дением Бога и ви́дением зеленой травы завершится вничью.
Поэтому попытка разоблачения субъективности, которую предпринимают Докинз и компания, не заслуживает доверия. Они не принимают во внимание целую область ума, которой мы доверяем ежедневно. Мир «внутри» инициирует все познания мира «снаружи». Это и есть наш настоящий дом как мыслящих существ. Но скептицизм тоже сослужил нам добрую службу на духовном пути. Мы нашли лучший или более приемлемый способ размышления и обдумывания всех относящихся к делу вопросов, касающихся не только Бога, но и науки и разума, равно как видимости и реальности. Сталкиваясь с враждебными выпадами со стороны воинствующего атеизма, мы становим только сильнее и еще упорнее ищем Бога.
Следующая стадия – исследование веры; ее можно охарактеризовать как доверие к внутреннему доминиону. Подобное доверие начинается с гораздо более простых и повседневных реалий, нежели Бог. Но если посмотреть глубже, то вера в Бога столь же надежна и так же заслуживает доверия, как и ваша убежденность в том, что после того как вы ляжете в постель и заснете этой ночью, на следующее утро вы проснетесь.