И может быть, не случайно как раз корпус Белова начал контрнаступление под Москвой на 10 дней раньше, чем на других участках. Отбил у врага самые первые километры, вернуть которые гитлеровцы уже не смогли. А старый солдат Конопля, воевавший в 14-м, партизанивший в 18-м и тяжело раненный в атаке на Клин, говорил военному корреспонденту Борису Полевому: «Я этой самой минуты, когда мы его тут попятим, будто праздника Христова ждал. Все думал: доживу до того светлого дня или раньше убьют? А шибко ведь хочется жить. А вот, товарищ майор, и дожил. Вперед пошли. Смерть-то что! Я с ней третью войну под одной шинелькой сплю. Мне бы только глазком глянуть, как он, германец, третий раз от нас почешет…»
Ну а другим пришлось учиться. И не только воевать — учиться любви к собственной Родине. В первые полгода войны никакого массового народного сопротивления не было. На Украине, в Белоруссии, западных районах России еще помнили «культурную» оккупацию 1918 г. После большевистских коллективизаций, раскулачиваний, религиозных гонений многие задумывались — может, так будет лучше? Врага нередко встречали хлебом-солью, открывали церкви… Но пришли совсем не избавители. В 1918 г. немцы сдерживались, потому что их стране приходилось туго. А в 1941 г. они считали себя полными хозяевами.
Точно так же, как в 1914 г., германское командование пустило в ход «превентивный» террор. Сразу запугать, чтобы и мысли не возникло о враждебных акциях. Однако теперь террор применяли в еще больших масштабах. Белорусские, украинские, русские деревни заполыхали не в ответ на действия партизан, а просто так, для острастки. Улицы захваченных городов оклеивались приказами с угрозой смерти за все, от «саботажа» до незарегистрированных домашних животных. Начались расстрелы заложников по любому поводу (в первый день оккупации Минска казнили 100 человек за какой-то оборванный провод). Широко развернулись и расправы над «коммунистическими активистами», к коим до кучи причисляли депутатов захудалых сельсоветов, бригадиров, родственников советских офицеров. Полным ходом пошли «реквизиции» с насилиями и грабежами.
Опыт «особого обращения» с русскими пленными немцы тоже выработали еще в прошлую войну. А сейчас их вдобавок оказалось чересчур много. Но стоило ли церемониться с «недочеловеками»? Приказ Кейтеля от 8 сентября 1941 г. разрешил «как правило» применять против них оружие. То бишь расстреливать, чтобы не возиться. А лагеря в большинстве представляли собой огороженные участки открытого поля, пленных держали на солнцепеке и холоде без крыши над головой, без еды. В первую же зиму сдавшиеся миллионы почти целиком вымерли. Потом спохватились, что погибло столько молодых мужчин, а в хозяйстве не хватает рабочих рук. Вышли из положения еще одним испытанным способом: угонять в рабство мирных граждан. Начали подгребать и «примаков», устроившихся по деревням. Вот тогда-то и стало шириться партизанские движение.
Нацистское руководство извлекло из пыли и старые проекты германизаций с депортациями. Но опять же доработало их, расширило — с учетом новых технических возможностей и новых аппетитов. По плану «Ост» (колонизации восточных земель) предусматривалось «выселить» поляков — 80–85 %, литовцев, латышей и эстонцев — 50 %, украинцев — 65 %, белорусов — 75 %. А куда их надо «депортировать», на этот раз подразумевалось четко, поскольку евреи «подлежали выселению» на 100 %. В начале 1941 г., перед вторжением в Россию, Гиммлер провел совещание в Везельсбурге и поставил перед подчиненными задачу «уменьшения биологического потенциала славянских народов»: требовалось «сократить» численность русских, украинцев и белорусов на 30 млн.
Трещали пулеметы и автоматы, наполнялись телами противотанковые рвы на Украине, в Белоруссии, Прибалтике, испытывались машины-душегубки на Дону и Кубани, ползли набитые людьми товарные эшелоны к лагерям смерти. Боевые потери Советского Союза и врагов были примерно равными. В Красной армии погибло 8.668.400 человек (но в это число входят и миллионы, вымершие в плену). У Германии и ее союзников на восточном фронте полегло 8,6 млн. Однако в нашей стране число жертв среди мирного населения составило почти 18 млн. Основная часть — русские, белорусы, украинцы. Поголовно уничтожали цыган. Истребляли и евреев. Когда советские войска отступали из Западной Украины и Белоруссии, они часто отказывались эвакуироваться. Их старики помнили, что при немцах и австрийцах они оказывались в привилегированном положении, внушали соплеменникам не слушать призывов уходить. Рассказывали, какие культурные люди германцы, а известия о расправах наверняка ложь.
О зверствах узнавали наши солдаты и офицеры на фронте, узнавали в тылу: выходили люди из окружений, сбежавшие из плена, в контрнаступлениях отбивали города и деревни. Приходило понимание, что война действительно Отечественная. Что без Отечества, оказывается, нельзя — от этого зависит и жизнь всего народа, и твоих близких, и тебя самого. Возвращалась и вера в Господа. Как было не обратиться к Нему женам и матерям солдат, ушедших в месиво сражений? Как было не обратиться к Нему самим солдатам перед лицом смертельной опасности — даже тем, кого воспитывали в духе атеизма? С этого и начиналась Победа… Советское правительство действовало в том же направлении. С началом войны в уцелевших храмах открыто шли службы, и люди открыто стекались на них во множестве. Церковь обращалась к мирянам, призывала на подвиг. Жуков, выезжая на самые напряженные участки фронта, возил с собой чудотворную Казанскую икону Божьей Матери, Защитницы Руси. В 1942 г. власти официально объявили о праздновании Пасхи Христовой, а в 1943 г. возродилась Московская Патриархия.
Но многие порядки в Советском Союзе кардинально отличались от России в Первую мировую. Могучая империя жила с мирным тылом. Избалованным, капризным, заевшимся. Ее лихорадило и расшатывало постоянное противостояние царя и правительства с оппозиционной Думой, не позволявшей ужесточить законы, подтянуть дисциплину. Эта же оппозиция, опираясь, с одной стороны, на промышленников и банкиров, с другой — на иностранных союзников, урвала себе широкие полномочия в снабжении фронта, расплодив всевозможные Особые совещания, Земгоры, ВПК, но и раскрутив бесконтрольные спекуляции. А союзники, в свою очередь, опирались на оппозицию, влезая во внутренние дела России. Наглели перед царем и командованием, вынуждая идти навстречу их требованиям.
В СССР оппозиции уже не было. Ее жестоко ликвидировали в «чистках» 1930-х. Все управление государством было строго централизвано, и Сталин с началом войны немедленно перевел ее на военное положение. Мобилизовал и лично контролировал экономику, возглавив Государственный Комитет Обороны. Союзнические обязательства он выполнял строго, но и обращался с западными партнерами твердо. Считал их должниками России, а себя — вправе предъявлять им решительные требования. Это оказывалось гораздо эффективнее. Заноситься, как прежде, и тем более соваться во внутренние дела СССР они даже не пытались.
Точно так же, как в прошлой войне, немцы делали ставку и на внутренний раскол нашей страны. Использовали остатки троцкистской и бухаринской оппозиции, прибалтийских, украинских, крымских, кавказских националистов. Обманами привлекли к себе многих казаков, создавали формирования власовцев. Они достигли куда больших успехов, чем в Первую мировую! В германских войсках служило около 800 тыс. советских граждан! Однако взорвать СССР неприятель не смог. Патриотические устои укреплялись и «снизу» — от простых солдат, страдающих от оккупантов жителей, партизан, тружеников тыла. И «сверху» — приказами командования, властей, отлично организованной пропагандой. И эти устои оказались прочнее идеологических диверсий. А попытки разрушительной работы пресекались быстро и сурово.
Мог ли кто-нибудь на советских заводах призывать к забастовкам, а в армии вести пораженческую агитацию? В результате шло не расшатывание, а сплочение на отпор врагу. Цифры говорят сами за себя. Если в 1941 г. в плен попало 3,9 млн бойцов, в первой половине 1942 г. — 900 тыс., то за остальные 3 года войны 650–900 тыс.
Просчеты Первой мировой не повторялись, зато лучшее перенималось. До войны Красной армии была принята «ячеечная» система обороны, цепочки одиночных окопов. Тимошенко, Конев, Рокоссовский, начальник инженерных войск Западного фронта Галицкий и другие участники прошлой войны взялись вместо этого внедрять прочные траншейные позиции. Назначали инструкторами солдат и офицеров, которым довелось тогда строить оборонительные рубежи. Рыбалко при формировании своей танковой армии лично учил командиров, как правильно оборудовать траншеи, блиндажи, укрытия от артогня. По опыту школ прапорщиков были созданы курсы младших лейтенантов, начали готовить командные кадры из отличившихся солдат и сержантов. Возродилась и гвардия, лучшим полкам и соединениям присваивали звания гвардейских. Появились суворовские и нахимовские училища по образцу кадетских школ. Менялась форма, на плечи воинов вернулись погоны. Вернулись Георгиевская лента на гвардейских знаменах, аналог Георгиевских крестов для нижних чинов — ордена Славы.
Воевал и опыт тех, кого уже не было в живых. В Финском заливе почти без изменений применили план минных постановок, разработанный Эссеном и Колчаком, он сыграл решающую роль в морской обороне Ленинграда. А при подготовке Львовско-Сандомирской операции маршал Конев затребовал из военно-исторического отдела генштаба материалы по Брусиловскому прорыву. Чтобы преодолеть мощную позиционную оборону врага, во многом повторил указания Брусилова — меры по обеспечению скрытности, по подготовке командиров и личного состава, по организации артиллерийского наступления, разведке. Точно так же, как в 1916 г., батареи выдвигались в последний день, точно так же вели пристрелку отдельными орудиями, командиры рот и батарей получали детальные «карты-бланковки» своих участков с обозначенными объектами и целями. Брусиловский опыт с картами оказался настолько удачным, что его потом использовали до конца войны.