Германским олигархам проекты очень понравились. Тиссен и Ассоциация промышленников Рура на всякий случай уточняли, чтобы правительство ничего не упустило: «Россия должна лишиться балтийских провинций, части Польши, Донецкого угольного бассейна, Одессы, Крыма, Приазовья и Кавказа». Вот теперь все стало четко и понятно — ради чего идет война. Цели были солидными, уважительными, вполне оправдывали и жертвы, и затраты, и лишения народа.
Глава 16.А что такое «цивилизация»?
В XIX в. на Западе возобладали масонские теории о грядущем торжестве разума. Внушалось, что просвещение, развитие науки и техники приведут человечество к изобилию всех благ. Не будет голодных, нищих, и исчезнут преступность, социальные конфликты. Народам не из-за чего будет воевать. Вместо труда ради хлеба насущного люди смогут предаваться искусствам, культуре, философии. Настанет эпоха всеобщего процветания…
Но «прогресс» разума достигался за счет разрушения религиозных устоев. И его последствия становились далекими от благих утопий. Скорее, обратными. Накопление богатств вело не к общему «золотому веку», а к всесилию финансовых группировок. Преступность не снижалась, а росла. Войны не прекращались. Искусство и философия вырождались в извращенные формы. Но это как раз и было торжеством человеческого разума. Если можешь хапнуть дополнительные богатства, зачем же стесняться?
Материальный расцвет сопровождался духовным упадком. Тем не менее «цивилизованный» человек видел себя неизмеримо выше «диких». Разве он не ценнее их — образованием, культурой или хотя бы принадлежностью к «цивилизованной» нации? А чтобы обосновать свое превосходство (и колониальную политику), множились мифы о «культурных» людях и свирепых «варварах». Кстати, русских тоже не причисляли к «цивилизованным». И действительно, Россия еще сохраняла духовные устои, стержень Православия. А это раздражало Запад, было для него «диким». Власти нашей страны пытались противодействовать губительным влияниям — это объявлялось нарушением «свободы» (разрушать Россию). И в потоках информационных войн нагромождались пропагандистские штампы о «русском рабстве», «отсталости». Исключение делалось для космополитизированной интеллигенции, которая тянулась к западной культуре и «свободам».
В Англии даже нравственность подменили наукой. Чтобы девочки вели себя пристойно, в состоятельных семьях их подвергали интимной операции, отсюда и холодная чопорность британских дам. А на разврат среди бедноты закрывали глаза, она же «некультурная». В Германии нравственность подменили идеологией. Внушали, что долг немцев — быть хорошими супругами и плодить кайзеру солдат. Во Франции поступили еще более рационально, просто снимали моральные барьеры. На сценах парижских театров уже прыгали полуголые (хотя еще не голые) актрисы. Свободно продавали соответствующие открытки, журналы. Как раз такая культура соблазняла и русских интеллигентов. Это тоже было торжеством разума. Зачем отказывать себе в удовольствиях, если они естественны? Или противоестественны, но на то и разум, изобретать что-то особенное.
Разум открывал дорогу и жестокости. Первые концлагеря учредил во время Англо-бурской войны британский фельдмаршал Китченер. В ответ на партизанскую борьбу приказал уничтожать скот, поля, селения, а жителей сгонять за колючую проволоку. Это объявлялось не наказанием, а «превентивной мерой», чтобы буры не помогали воюющим сородичам. В лагерях оказались женщины, дети, старики — все боеспособные мужчины сражались. Только по официальным британским данным от голода и болезней умерло 20 тыс. человек. Буры насчитывали куда больше. Китченера никто и не думал наказывать, чествовали как победителя.
А в «цивилизованной» германской армии жестокость внедрялась целенаправленно, подкреплялась теоретической базой. Еще Клаузевиц ввел в свое учение о войне «теорию устрашения». Писал: «Нужно бороться против заблуждений, которые исходят из добродушия». Доказывал, что мирное население должно испытывать все тяготы войны — и оно начнет давить на свое правительство, вынуждая капитулировать. В 1902 г. германский генштаб издал «Kriegsbrauch im Andkriege», официальный кодекс ведения войны. В нем разделялись принципы Kriegsraison — военной необходимости — и Kriegsmanier — законы и обычаи военных действий. Подчеркивалось, что первые всегда должны стоять выше вторых.
Очень популярными в Германии были труды Ницше. Хотя по своей сути работы душевнобольного философа являлись антихристианскими. Евангельские заповеди выворачивались наоборот. «Война и смелость творит больше великих дел, чем любовь к ближнему», «добей упавшего», «отвергни мольбу о пощаде»… Во время войны книгу Ницше «Так говорил Заратустра» нередко находили в сумках немецких офицеров и ранцах солдат.
А террор на оккупированных территориях внедрялся из чисто рациональных соображений. Действуя по плану Шлиффена, немцы не могли оставлять в тылу крупных сил. Значит, надо было сразу запугать население, чтобы оно и думать не смело о сопротивлении. Были заранее отпечатаны большими тиражами листовки, угрожающие смертью за порчу дорог, линий связи, за спрятанное оружие, укрывательство солдат противника. Объявлялось, что в случае «враждебных актов» деревни «будут сожжены», а если таковые произойдут «на дороге между двумя деревнями, к жителям обеих деревень будут применены те же меры». Листовки расклеивались передовыми частями во всех селах и городах.
В русской Польше немцы вошли в Калиш, наложили на него контрибуцию и взяли 6 заложников до ее уплаты — православного священника, 2 католических ксендзов, раввина и 2 купцов. Деньги внесли немедленно, но заложников все равно казнили, а ночью 7 августа по неизвестной причине германская артиллерия открыла огонь по жилым кварталам, выпустила 423 снаряда. Очевидец писал: «Картина Калиша после бомбардировки была ужасна, на улицах валялись сотни трупов… Немецкие солдаты арестовывали все мужское население и угоняли на прусскую территорию». Примерно то же — расстрелы заложников, грабежи, захват мужчин как военнопленных — происходило в Ченстохове и других местах, куда вступили немцы.
В Бельгии, как и в Польше, партизанского сопротивления не было. Наоборот, правительство предписало гражданам безоговорочно подчиняться оккупантам, чтобы не дать повода к репрессиям. Но немцы злились. Они надеялись промаршировать эту страну без выстрелов, а пришлось вести бои. Их задерживали мосты, тоннели и дамбы, взорванные отступающей бельгийской армией. Начали отыгрываться на мирном населении. Предлог придумали сами: объявили, будто сопротивление существует. В первый же день вторжения стали расстреливать католических священников, якобы организующих борьбу, хватали других жителей. 4 августа перебили заложников в Варсаже, сожгли деревню Баттис. Разрушили городок Визе — часть жителей расстреляли, 700 человек угнали на работу в Германию.
Командование об этом не только знало, но и требовало таких действий. Мольтке писал Конраду: «Разумеется, наше наступление носит зверский характер, но мы боремся за нашу жизнь, и тот, кто посмеет встать на нашем пути, должен подумать о последствиях». В приказах Ставки и командующих армиями предписывались «жестокие и непреклонные меры», «расстрел отдельных лиц и сжигание домов». Но и сами по себе эти приказы раздували истерию. В войсках шли слухи о «бельгийских снайперах». Караулам что-то чудилось, они палили среди ночи, а их выстрелы приписывали «снайперам», и масштабы репрессий нарастали. По приказу фон Клюка сперва части его армии брали в каждом населенном пункте 3 заложников, судью, бургомистра и священника. Потом он предписал брать по 1 человеку с каждой улицы. Потом по 10 с улицы. 19 августа в Аэршоте казнили 150 человек. После массовой расправы был сожжен город Вавр.
Командующий 2-й армии фон Бюлов вел себя аналогично. В Льеже было вывешено его объявление, что население Анденна «наказано с моего разрешения как командующего этими войсками путем полного сожжения города и расстрела 110 человек». Его части устроили бойню в Тамине, в Белгстуне казнили 211 человек, в Сейле — 50. В Тилине учинили грабеж и пьяную оргию, на второй день население согнали на площадь и открыли огонь, раненых добивали штыками — погибло 384 человека.
Приказ командующего 3-й армии фон Хаузена требовал карать за любое проявление непокорности «самым решительным образом и без малейших колебаний». Иногда его войска даже не трудились назначать заложников, а собирали жителей деревни или городка и, в зависимости от настроения, расстреливали каждого десятого, второго или всех. Хаузен считал преступлением саму «враждебность бельгийского народа». Граждан Динана он обвинил в том, что они «мешали восстановлению мостов» (их заставили чинить мосты, а они плохо работали). Согнали в центр города всех, кто не догадался сбежать. Хаузен приехал лично, позже пояснял: дескать, почувствовал, что от горожан «исходила неукротимая враждебность», и он решил их «наказать». Мужчинам велели отойти на одну сторону площади, а женщинам и детям на противоположную, встать на колени лицом друг к другу. Между ними вышло две шеренги солдат и открыли огонь, одна по мужчинам, другая по женщинам. Потом было опознано и погребено 612 тел, от стариков до трехнедельного младенца Феликса Феве.
Намюр был большим городом, после его взятия Гвардейский резервный и 11-й германские корпуса взяли по 10 человек с каждой улицы, прокатились массовые расстрелы. Но особую известность получило разрушение Лувэна. Этот старинный городок военного значения не имел, славился лишь памятниками архитектуры и уникальной библиотекой, хранившей тысячи средневековых рукописей, редчайших книг. Части 1-й армии Клюка вошли в него без боя, как обычно, взяли заложников. Потом якобы кем-то был ранен солдат, 25 августа заложников расстреляли. Но в этот же день бельгийская армия предприняла вылазку из Антверпена, некоторые немецкие подразделения обратились в бегство и удирали до Лувэна. Возникла паника, солдаты палили кто куда, попадали и друг в друга. Все это свалили на «снайперов»,