Многие прежние хищники успешно сохранились, а к ним добавились новые – саблезубые кошки Therailurus barlowi, Megantereon ekidoit, Homotherium hadarensis и H. africanum, гигантские короткомордые гиены Pachycrocuta brevirostris и Pliocrocuta perrieri, полосатые гиены Hyaena makapani и Ikelohyaena abronia. Единственное, что спасало наших предков, – маленький размер. Если у демонического саблезуба появляется альтернатива – гоняться за суетливыми двуногими, которые мало того что в любой момент могут залезть на дерево, так ещё кричат, треплют нервы, швыряются камнями и палками и могут выбить глаз, или же придушить на обед буйвола или гигантскую антилопу – выбор более чем очевиден. Австралопитек весит от силы полсотни килограммов, а буйвол – тонну. Так стоит ли тратить силы? На ловлю шумных обезьян всяко будет потрачено больше, чем получено.
Конечно, природа, не любящая пустоты, позаботилась и о нас: на сцену вышли леопарды Panthera pardus. В плиоцене они были крайне редки, так как конкуренция со стороны гораздо более мощных кошек была слишком сильной, но нашим предкам и этого хватало. В Южной Африке именно леопарды ответственны за накопление палеонтологических коллекций. Когда леопард кого-то ловит, почти гарантированно скоро прибегут гиены и всё у него отнимут. Он прекрасно о том знает, а потому срочно тянет добычу на дерево. Деревья, очевидно, растут там, где больше воды, а вода скапливается в трещинах. Объедки леопардовых трапез падают в эти трещины, замываются водой, отложения в жарком климате быстро цементируются и превращаются в брекчию – бетон с тысячами фрагментов костей. Именно в таких условиях возникли почти все южноафриканские местонахождения австралопитеков. Кости же самих австралопитеков, равно как всех прочих зверей из брекчии, сохранили следы укусов и погрызов леопардов и гиен.
Конкуренты тоже не дремали. Главными противниками австралопитеков были, конечно, свиньи и павианы. Свиней и до этого хватало, но теперь их разнообразие ещё возросло. Универсальный Nyanzachoerus kanamensis отрастил огромные клыки, огромный – 120 см в холке – Notochoerus euilus заселял леса, а его дополняли N. capensis и продвинутый N. scotti, чьи зубы стали гипсодонтными высококоронковыми, приспособленными к травоядности. Из Евразии в середине плиоцена прибыли свиньи новой волны и дали все три линии современных африканских хрюшек. Аналогом современной лесной свиньи был Kolpochoerus heseloni, чьи моляры за пару миллионов лет увеличились вдвое и также стали гипсодонтными; освоение открытых местностей позволило кольпохерусу опять выйти из Африки – обратно в Израиль. Крайне показательно, что в Южной Африке кольпохерус найден в местонахождениях без австралопитеков, но отсутствует там, где жили двуногие. Potamochoerus afarensis стал предком современных кистеухих свиней – жителей кустарников. Metridi ochoerus andrewsi – аналог степного бородавочника, но вдвое большего размера; в процессе своей эволюции они тоже становились всё более травоядными.
Свиньи эволюционировали на земле несравненно дольше, чем люди, так что имели огромную фору. С одной стороны, они сохранили план строения едва ли не кондиляртр – всеядность (включая хищность, падальничество и все возможные варианты растительноядности), примитивные зубы (с сохранением клыков и верхних резцов) и короткие ноги (с несращением костей предплечья и голени, по крайней мере в молодости), архаичную конфигурацию черепа, r-стратегию размножения со множеством новорожденных, так и не приобрели многокамерного желудка. С другой же стороны, нелёгкость бытия они компенсировали повышенным интеллектом – по нему с хавроньями из копытных могут сравниться разве что лошади и жирафы. А сочетание архаичного строения с разумностью – это же вполне человеческие черты! Так что наши предки, оказавшись в буше и саванне, вступили в совсем неравную схватку. Вероятно, от свиней нас спасало расхождение в суточном ритме: они скорее ночные звери, а мы – дневные. Одновременно вынужденная необходимость быть активными днём подстегнула нашу эволюцию: пришлось срочно решать проблемы перегрева, начать потеть, избавиться от шерсти, носить детёнышей на руках, а всё это, учитывая преадаптацию в виде вертикального лазания, было кучей поводов окончательно стать дву ногими.
Павианы были ещё большей проблемой, чем кабаны. Восточноафриканские Parapapio jonesi, южноафриканские P. whitei, P. broomi и P. antiquus были ещё не слишком критичны, а вот гигантские гелады – совсем ужасны. Самый выдающийся плиоценовый вид – Theropithecus brumpti. Самцы могли весить 43 кг, то есть столько же, сколько и австралопитеки. Только вот морда гелад была как у крокодила, а клыки – больше, чем у саблезубого тигра! Учитывая агрессивность и повышенную иерархичность современных гелад, можно догадываться, что древние были намного хуже. При этом они быстро осваивали открытые пространства и переходили на травоядность, что для приматов вообще-то крайне нетипично. Моляры стали очень высококоронковыми, а кисть – ловкой, с удлинённым и отлично противопоставленным большим пальцем и относительно укороченными остальными. Получается, эти чудища крайне эффективно собирали всё то, что хотели бы собрать австралопитеки, но запросто могли прогнать наших предков от кормушки. Видимо, необходимость противостоять столь суровым противникам была отличным поводом почаще пользоваться палками и камнями, благо руки у наших прямоходящих предков уже были свободны. Наши руки – не для скуки!
Другие виды гелад не сильно уступали предыдущему: Th. quadratirostris (он же Dinopithecus quadratirostris и Soromandrillus quadratirostris) с огромной страшной мордой, Th. baringensis весом 25 кг, Th. darti – пока ещё не запредельно большой, но предок намного более монстрообразных плейстоценовых гелад.
Жирафы не хотели конкурировать со всё более травоядными антилопами, газелями, носорогами, гиппарионами и слонами. Не стоит забывать и о грызунах. Семена и стебли грызли дикобразы Hystrix cristata и Xenohystrix crassidens, кустарниковые белки Xerus rutilis, азиатские гололапые песчанки Tatera brantsii, травяные мыши Saidomys afarensis, крысы бамбуковые Tachyoryctes pliocaenicus, индийские Golunda gurai, рыженосые Oenomys tiercelini, мягкошёрстные Millardia taiebi и M. coppensi, а также лесные мягкошёрстные мыши Praomys и банальные мыши Mus, пока ещё редкие, но в будущем давшие огромное разнообразие. Конечно, этим списком богатство плиоценовых грызунов далеко не исчерпывается. Существенно, что, например, в Хадаре обнаруживается несколько азиатских родов грызунов, то есть фауны достаточно бодро перемещались между Евразией и Африкой. Это же мы видим и по свиньям, и по жирафам, и по другому зверью. Стало быть, чисто гипотетически и австралопитекам ничто особо не мешало мигрировать из Африки, примеров чего мы, впрочем, до сих пор не знаем. Но легко предсказать, что в скором будущем новые исследования ближневосточных и южноазиатских отложений явят миру евразийских австралопитеков. Уже даже найдены четыре подозрительных фрагмента костей из местонахождения Татрот в Сивалике с древностью 3,4 млн л. н., которые потенциально могли принадлежать индийским австралопитекам, но их сохранность столь плачевна, что совершенно неочевидно – обезьяны это были или уже кто-то более продвинутый.
Также важно, что в Восточной Африке почти все роды позднеплиоценовых грызунов – уже современные. Это значит, что условия принципиально не отличались от нынешних, так что легко можно представить себя на месте австралопитека, прогулявшись по зарослям африканского буша (можно даже проникнуться этим в углублённой форме, если по пути напороться на отдыхающего буйвола, прайд львов или голодного леопарда).
Люди расцветают, жирафы вымирают
И вот среди этого зоосада паслись наши предки – грацильные австралопитеки. Поздние Australopithecus afarensis становились всё меньше и меньше, а их зубы вырастали всё больше и больше. Метровый рост в некотором роде обеспечивал безопасность от слишком больших хищников и позволял прокормиться на той же территории большему числу особей. Учитывая, что павианы в то же время росли (они были клыкастее и способны толпой прогнать любого саблезубого, так что могли позволить себе стать большими), случился эволюционный перекрёст: если раньше мартышкообразные были мелкими, а человекообразные – большими, то теперь, наоборот, австралопитеки оказались меньше павианов. Зато моляры австралопитеков увеличивались. Между прочим, мегадонтия в то же время захватила и свиней, и павианов. Причина банальна: саванная пища куда суше и жёстче, а потому требует более тщательного пережёвывания. Конечно, росли не только зубы, но и весь пищеварительный аппарат – челюсти, жевательные мышцы, даже живот, что мы видим по расширению таза и нижней части грудной клетки австралопитеков. Это был очень опасный момент, так как мог закончиться появлением чересчур специализированных вегетарианцев без надежды на развитие разума. Собственно, с частью потомков грацильных австралопитеков так и произошло.
Но по пути они успели дать новый замечательный расцвет. В Чаде 3,58 млн л. н. жили Australopithecus bahrelghazali, в Эфиопии 3,3–3,5 млн л. н. – A. deyiremeda, в Южной Африке 2,6–3,67 млн л. н. – A. africanus. Самые интригующие австралопитеки – Kenyanthropus platyops из Кении. Судя по челюстям и зубам, они не были нашими прямыми предками, но 3,2–3,5 млн л. н. оказались первыми изготовителями каменных орудий труда! Чопперы ломеквийской культуры – самые древние и крайне примитивные орудия – тяжёлые корявые булыжники, оббитые с одного конца несколькими ударами. Зачем кениантропы их вообще делали – большой вопрос. У ломеквийских чопперов нет режущего края, а колоть орехи или размочаливать корневища вполне можно и необработанным камнем. Вероятно, потому-то эта культура и исчезла практически сразу безо всякого развития. Но попытка прекрасна тем, что это был первый опыт изготовления каменных орудий на планете! Наши предки стали делать что-то подобное лишь спустя шестьсот тысяч лет!