А вот про кого мы знаем много, так это про массивных австралопитеков-парантропов. В Восточной Африке это Paranthropus boisei, жившие 1,1–2,52 млн л. н., в Южной – Paranthropus robustus – 1,5–2,28 млн л. н. Некоторые их особенности свидетельствуют о том, что возникли два вида независимо: восточноафриканский из Australopithecus afarensis, а южный – из Australopithecus africanus, но общий принцип специализации был один. Парантропы настрополились на поедание большого количества волокнистой растительной пищи типа прибрежной осоки, клубней и корневищ. Под эту задачу они отрастили огромнейшие зубы, челюсти и жевательные мышцы, крепившиеся на мощные гребни свода черепа. В отличие от более древнего эфиопского парантропа, лицо укоротилось и стало вертикальным, чтобы сила жевательных мышц эффективнее давила пищу. Бойсовский парантроп достиг в этом деле больших успехов, недаром первый найденный череп получил прозвище «Щелкунчик». Их мозг даже немножко подрос по сравнению с грацильными австралопитеками, но не оттого, что они стали умнее, а потому что тело в целом стало крупнее. А вот затылочная доля мозга перестала перекрывать мозжечок – в густых прибрежных зарослях рассматривать было особо нечего. Южноафриканские парантропы даже, возможно, расковыривали термитники с помощью орудий труда, по крайней мере в Дримолен и Сварткрансе найдены фрагменты костей с характерной изношенностью концов, но есть сомнение – парантропы ли этим занимались, ведь параллельно существовали и первые Homo.
Парантропы поначалу оказались суперуспешными: и по числу местонахождений, и по количеству находок они стоят на первом месте среди всех африканских гоминид. Полтора миллиона лет массивные австралопитеки паслись на своих осоковых делянках и горя не знали. Только вот климат неумолимо менялся – и между полутора и одним миллионом лет назад сезонность доконала и этих домоседов. Парантропы были тяжеловесными и маломобильными, с короткими ногами и крайне широким тазом (ведь у них был очень большой живот для переваривания растений), так что быстро мигрировать не умели. А может, в вымирании парантропам помогли и наши предки, ведь к этому времени они были уже полноценными питекантропами с копьями. По крайней мере, на большеберцовой кости KNM-ER 741, которая может принадлежать как парантропу, так и человеку, сохранились надрезки, сделанные орудием.
Такой же архаикой, как австралопитеки, выглядели и последние палеотрагусовые Palaeotraginae – Mitilanotherium inexpectatum (он же Macedonitherium martinii, Palaeotra gus inexspectatus, Palaeotragus priasovicus и Sogdianotherium kuruksaense), пасшиеся в кущах от Испании до Таджикистана между 2,6 и 2,1 млн л. н., а местами, возможно, почти до одного миллиона. К ним относился и последний российский жираф из Ливенцовского карьера в Ростове-на-Дону. Митиланотерии были самыми крупными палеотрагусовыми, из всех жирафовых уступая лишь сиватериям и настоящим жирафам. Очень большими были и их зубы, и рога – очень длинные, острые, наклонённые вперёд и параллельные друг другу.
Люди умнеют, жирафы матереют
С момента около 2,4 до 1,85 млн л. н. мы знаем человека рудольфского Homo rudolfensis. Пока все его кости обнаружены в Африке, но орудия из местонахождения Зарка в Иордании имеют возраст 2,48 млн л. н., а пять черепов из грузинского Дманиси хотя и моложе – 1,77 млн л. н., – но морфологически максимально похожи на людей рудольфских. Ясно, что люди выходили за пределы своей колыбели, дело просто в недоисследованности Ближнего Востока и Южной Азии. С другой стороны, удивительно, какими всё же домоседами мы были! Те же жирафы, свиньи, павианы, гиены, лошади, страусы – да кто угодно! – и до, и после бегали в Африку и обратно; их останки мы вполне находим по всей Евразии и Африке.
Специфика людей и причины её появления, конечно, имеют экологические корни. Как уже говорилось, продолжающаяся аридизация создала повышенную конкуренцию: доступных прежних ресурсов становилось всё меньше, а на новые желающих – всё больше. Проклятущие гелады, свиньи, грызуны и прочие растительноядные мощно вытесняли грацильных австралопитеков из их экологической ниши. Большая часть видов австралопитеков между тремя и двумя миллионами лет назад вымерла. Но исчезали и огромные копытные, а вслед за ними резко сократилось и число гигантских хищников – гиен и саблезубых. У среднеразмерных хищников появилось больше возможностей – и именно в эту экологическую нишу, спасаясь от губительной конкуренции с павианами и свиньями, устремились наши предки. Но миллионы лет предшествовавшего вегетарианства давно оставили нас без когтей и больших клыков. Поэтому, во-первых, мы не стали специализированными хищниками, а остались всеядными и через то гарантировали развитие интеллекта. Во-вторых, охотиться сложнее, чем жевать траву, для успеха надо хитрить и координировать действия, что, опять же, требует ума. В-третьих, появилась потребность больше использовать орудия труда и даже необходимость изготавливать их, ведь палками и камнями охотиться и разбивать кости проще, чем голыми руками, а преадаптация в виде колотья орехов и добычи ветками мёда и термитов существовала уже давно. В-четвёртых, мясо намного калорийнее растений, да к тому же животная клетка не имеет целлюлозной клеточной стенки, так что на насыщение уходит намного меньше времени; высвободившиеся часы можно потратить на изготовление орудий, общение и воспитание детей. В-пятых, раз жевать и насыщаться легче, выживают особи с меньшим жевательным аппаратом, а дестабилизирующий отбор неизбежно будет уменьшать мышцы, челюсти и зубы (причём именно сначала мышцы и рельеф на черепе для их крепления, так как они больше зависят от прижизненных нагрузок, во вторую очередь меняются челюсти, так как их развитие жёстче задано генетически, а зубы оказываются наиболее стабильными). Тут вступает в действие простая физика: мышцы, кости и зубы вдвое плотнее мозгов; уменьшение жевательного аппарата на один кубический сантиметр позволяет вырасти мозгам на два кубических сантиметра с сохранением массы головы, а это важно, так как позвоночник и ноги, на которые приходится вес головы, первое время оставались всё теми же. А коли уж для роста мозга есть и потребность, и техническая возможность, то вот мы и видим скачкообразный рост мозга и преодоление «мозгового Рубикона». «Мозговой Рубикон» – величина мозга около 700–900 см3, отделяющая обезьян от людей, австралопитеков без орудий от людей с орудиями, а также микроцефалов (людей с патологически маленьким мозгом) от здоровых людей.
Так во взаимной связи эволюционировали мясоедство, орудия и мозги. И, что здорово, свидетельства всего этого найдены в Африке: кости со следами орудий, чопперы галечной культуры и черепа людей с мозговой коробкой как раз размера «мозгового Рубикона». Как уже говорилось, начался процесс ещё 2,8–2,6 млн л. н., а около двух миллионов его результаты совершенно очевидны.
Следующим видом людей стали Homo habilis – «люди умелые», жившие в той же Африке с 1,85 по 1,65 млн л. н. От людей рудольфских хабилисы отличаются маленькими челюстями с маленькими зубами, мегадонтия кончилась. И рудольфенсисы, и хабилисы были по-прежнему некрупными существами – около полутора метров высотой, как и грацильные австралопитеки, но у хабилисов размер тела, вероятно, малость подсократился. Удивительно, но и мозги уменьшились: если у людей рудольфских индивидуальный разброс объёма мозга был 546–870 см3, то у хабилисов – 500–638 см3. Почему так – пока непонятно. Оптимистичная версия гласит, что уменьшение размера компенсировалось усложнением структуры на уровне нейронов, дендритов, синапсов, нейромедиаторов и прочей микроскопической машинерии, которой в ископаемом виде мы никак не можем видеть. Возможно, дело банально в уменьшении размера тела. Не исключено, что это вообще – игры недостоверной статистики при крайне малой выборке. И наконец, запросто может быть, что люди немножко поглупели. Рудольфенсисам жизненно важно было быть умными, ведь они приспосабливались к меняющимся условиям, с нуля изобретали орудия, придумывали способы охоты и защиты, а у хабилисов жизнь уже была отлажена миллионом лет адаптаций. Как уже говорилось, в это же время параллельно существовавшие парантропы и седибы в Южной Африке сохраняли австралопитековые мозги – и ни разу не переживали, а запросто выживали. Более того, на одну находку раннего человека приходится от трёх до десяти парантропов. Интеллект – далеко не самый важный способ выживания в саванне; в конце концов, там живут и черепахи с ежами, и песчанки с тушканчиками.
Как бы то ни было, хабилисы продолжили делать галечные орудия, и, что важно, их кисть помаленьку начала приобретать трудовой комплекс. Правда, «начала» – не значит «приобрела». Так что люди умелые пока ещё обходились неумелыми руками.
Кроме прочего, у ранних людей в строении основания черепа, нижней челюсти и мозга видны первые следы развития речи. Особенно нагляден шиловидный отросток – штырёк на нижней стороне височной кости, на который крепится шилоподъязычная мышца, одна из двигающих гортань. У всех обезьян и всех австралопитеков, кроме одного, на месте шиловидного отростка находится ямка, так как мышца не имела сухожилия и крепилась к кости брюшком, так как большой силы от неё не требовалось. А вот у всех ранних людей, кроме, опять же, одного (и, что характерно, максимально австралопитекоподобного), шиловидный отросток полноценно развит. Конечно, вряд ли рудольфенсисы и хабилисы могли болтать так же свободно, как мы, но они явно старались. Для более сложного поведения нужны более сложное общение и передача информации, а для этого появились и повод, и время, и возможности. Так мясо сделало нас не только работящими, но и болтливыми.
Под конец своей эволюции сиватериевые Sivatheriinae исполнили лебединую песню и выдали самые впечатляющие образцы. Пакистанские