товками. То, что она посчитала простой проверкой личности, превращалось в кошмар наяву, внезапно ввергнувший ее в ад тюрьмы, из которой нет выхода.
Спустившись вниз, она оказалась в огромном асфальтированном дворе, с трех сторон окруженном современным четырехэтажным зданием. Поток заключенных привел ее в столовую, уставленную большими деревянными столами и скамьями. Ей выдали железные кружку и тарелку, и она села за стол в углу вместе с другими женщинами. Появились другие заключенные со звездами — они везли на тележках огромные дымящиеся кастрюли. Ей налили половник бульона, в котором плавали кусочки разваренного лука-порея. Оглянувшись по сторонам, она заметила на себе заинтригованные взгляды. Элегантность ее платья, осанка и манеры резко выделяли ее среди других женщин, многие из которых были одеты довольно бедно. Внешний вид, казалось, определял разрыв, который все негласно признавали. Большинство заключенных, в отличие от нее, были со своими семьями. У нее был оскорбленный вид, свойственный некоторым новоприбывшим, который выдавал в ней человека из другого мира. Она же видела в этих несчастных иммигрантах неприятное напоминание о своем происхождении. Что у нее было общего с ними? Она не смогла ничего съесть. Все вызывало отвращение. У нее дрожали руки. Ей было холодно. Она легко могла представить себе тень презрения, которое испытывали эти люди к тем, кого их богатство, казалось, защищало от войны. Возможно, осуждение вызывало то, что она, как им казалось, считала, будто деньги делают ее в глазах нацистов менее еврейкой или даже вовсе неприкосновенной. Мысль о том, что ее положение выделяло ее среди других и, возможно, освобождало от испытаний, казалась несправедливой.
После завтрака Люси вышла во двор, чтобы ополоснуть свою посуду. Из крана текла ледяная вода. Она прошла вдоль крытой галереи, которая тянулась по всей длине здания. На первом этаже располагался целый миниатюрный город, наполненный шумом и суматохой. Здесь можно было найти продуктовую лавку, парикмахера, различные мастерские. Люси не стала задерживаться. У нее на уме было только одно — оповестить сына. Она не сомневалась, что, узнав о происходящем, он сможет вытащить ее отсюда.
На следующее утро Люси проснулась с ощущением страшной тяжести в груди. Чувство удушья и сдавленности, возникшее накануне вечером, за ночь усилилось. По совету другой заключенной она спустилась в медпункт и заняла место в очереди в переполненном отделении. Некоторые пациенты лежали на носилках. Время от времени мимо пробегала медсестра. Люси ждала в многолюдном помещении уже несколько часов, когда к ней подошла темноволосая женщина, одетая во все белое. Ее лицо так постарело, что она не сразу ее узнала. И все же это была она. Беатриса де Камондо в форме медсестры и белой шапочке. Лихая наездница уступила место грустной хрупкой женщине. Увидеть знакомое лицо в этом гудящем улье было настоящим чудом. Само Провидение свело их вместе. Беатриса поманила ее за собой. Они вошли в маленький кабинет с вместительными шкафами для лекарств. Беатриса подала ей стул и села сама. С нескрываемым волнением Люси заговорила о своем удивлении и о том, что эта встреча даже принесла ей некоторое утешение. Беатриса сидела с непроницаемым лицом, никак не реагируя на эту любезность. Она выглядела измученной: неестественно красные щеки, плотно сжатые губы. В руках она теребила носовой платок. Люси поняла, что, помимо этого заточения, произошло что-то еще. Она даже не успела задать вопрос — собеседница сама рассказала о своей беде. Ее муж и дети оказались в числе тех, кого полтора месяца назад отправили на восток. Ее самой в том списке не было. С тех пор она ничего о них не слышала. Не знала, где они находятся. На душевные терзания матери было больно смотреть. Затем, осознав, что позволила себе лишнее, Беатриса взяла себя в руки.
— Единственный шанс избежать отправки на восток — это доказать, что вы полезны здесь, — сказала она, поднимаясь со стула.
В обязанности Беатрисы входил уход за младенцами. Работы было очень много. Главы секторов, которые организовывали жизнь в лагере, были из лучших семей. Возможно, Люси тоже могла бы найти себе место. Ее опыт работы в качестве руководителя отделения Красного Креста мог бы пригодиться в управлении группами и организации обслуживания.
— Так что можете перейти к нам в третий блок. Но для этого нужно, чтобы вам присвоили категорию С1. А пока пойдемте со мной, сходим к доктору Друкеру, — сказала она, протягивая Люси руку и помогая ей подняться на ноги.
Вскоре Люси поняла, что в лагере существует собственная иерархия. Депортируемые иностранные евреи были сосредоточены в правом крыле, ближе к выходу; эта зона называлась «Бельвиль». В левом крыле, где оказалась и она сама, содержались заключенные, ожидающие результатов проверки, в том числе полуевреи и супруги арийцев. Третий блок, расположенный в глубине лагеря, был известен как «Елисейские Поля» — настоящий запретный город, в который другим интернированным доступ был закрыт. Там размещались члены еврейской администрации лагеря и их семьи. Эти заключенные, которым была присвоена категория С1, в большинстве своем принадлежали к старым французским семьям и занимали привилегированное положение. Они имели доступ к прачечной, в то время как другие узники должны были сдавать свое грязное белье в парижские службы Всеобщего союза евреев Франции. Для них были выделены специальные часы в лагерной парикмахерской. Они избегали общения с другими заключенными, как будто их участь была заразной. Между этими группами существовала граница, которую все знали и уважали.
Париж, 18 января 1944 года. В доме зазвонил телефон. Слуга, принявший звонок, отложил трубку, но не успел доложить хозяйке, кто звонит. Мария-Луиза уже была в холле и жестом велела ему удалиться. В течение шести дней, прошедших с момента извещения об аресте сестры, она как могла старалась действовать осмотрительно, но эффективно. Она подсказала сыну Люси, какие контакты следует задействовать для освобождения его матери. Посоветовала обратиться к ним напрямую: письма вскрывали, телеграммы отслеживали, телефоны прослушивали. Следовало приготовить деньги — много денег, чтобы заплатить посредникам.
— Алло, — произнесла Мария-Луиза, поднеся к уху тяжелую бакелитовую трубку. Она сразу же узнала голос племянника. Несколько долгих секунд она слушала его молча. — Правда? Не знаю, что и сказать, — в некотором оцепенении ответила она. — Жду от вас подтверждения. Во всяком случае, у нас все готово.
Маркиз де Шасслу-Лоба подошел к жене и вопросительно на нее посмотрел.
— Завтра ее освободят, — обернулась к нему Мария-Луиза, положив трубку.
Она была права, что не сомневалась в успехе. Совместные усилия принесли свои плоды. Трудно сказать, кто именно из высокопоставленных лиц повлиял на ситуацию. Она была уверена, что решающую роль сыграло послание, отправленное супруге маршала.
Мария-Луиза приказала прислуге приготовить комнату. Шофера тоже поставили в известность. Он отправится на машине в Дранси, как только получит приказ, и привезет сестру мадам маркизы на улицу Константин. Через двадцать четыре часа они снова встретятся. Мария-Луиза не сомневалась, что на этот раз ей удастся убедить Люси укрыться в безопасном месте.
Дранси, 19 января 1944 года. Люси старалась не терять надежды. С момента появления здесь она завоевала доверие медсестры Красного Креста, которая взяла на себя смелость передавать сообщения во внешний мир. Она узнала, что предпринимаются шаги для ее освобождения по причине слабого здоровья. Несмотря на эти новости, паника ее не покидала. Вот уже пару дней ходили упорные слухи о скором отправлении нового конвоя заключенных. В столовой, во дворе и в жилых корпусах — повсюду звучало странное, детское и страшное слово «Пичипой». Так называли то неизвестное место на востоке, куда отправляли обитателей лагеря. После скудного ужина Люси вернулась в свою комнату вместе с другими заключенными. В углу мужчина в черной кипе бормотал псалмы, держа в руках маленькую потрепанную книжку. Неожиданно в комнату вошел начальник блока с желтой повязкой «Еврейская служба порядка» с листом бумаги в руках. Может, он пришел сообщить о ее освобождении? Но почему тогда он выглядел таким серьезным? В действительности этот человек, как и она, носивший звезду, держал в руках список невинных людей, которым было велено собрать чемоданы. Первые имена эхом отдавались в тишине. Опустившись на свой соломенный матрас, Люси закрыла глаза. Обхватив руками колени, она молилась изо всех сил. Некоторые, услышав свои имена, выли от отчаяния, заглушая этими воплями бесконечный перечень. Вдруг прозвучало ее имя. Это было похоже на остановку сердца или вспышку молнии. Люси чуть откинулась назад, чтобы выдержать удар. Она не понимала, что происходит. Днем ей сообщили, что можно надеяться на освобождение, и тем же вечером огласили приговор. Вокруг нее разворачивалось гнетущее действо. Некоторые заключенные, обезумев, бились в конвульсиях. Люси, холодея от ужаса, собрала свои вещи. Она едва замечала сочувственные взгляды счастливчиков, которых не оказалось в списке. Надев шляпу, она словно тень спустилась вниз. Во дворе перед блоком образовалась толпа: только что из окна выбросилась женщина. Отъезжающих завели в просторное помещение. Их было не меньше тысячи — дети, женщины, старики. В углу лежали больные и немощные, которых принесли на носилках. На полу расстелили одеяла. Здесь им предстояло провести ночь. Люси заняла свое место среди других.
Шум утих, когда вошел начальник лагеря, гауптштурмфюрер Алоиз Бруннер, в сопровождении двух французских жандармов. Это был маленький, нескладный человек, с полным ненависти взглядом и монотонным голосом. Люси обратила внимание на его черные перчатки. Бруннер заговорил, чередуя в своем обращении угрозы и призывы к смирению.
— Завтра вас отвезут в другой лагерь. Вы сможете взять с собой небольшое количество еды и питья, — начал он. — Запрещено брать инструменты, плоскогубцы, клещи и даже маленькие ножи. Того, кто будет пойман с этими предметами, немедленно повесят. — В его голосе звучала жестокость, призванная припугнуть потенциальных бунтовщиков.