де Хиршель и была дочерью графа. Конечно, благородная частица де и недавно полученный, лишенный блеска титул были куплены за деньги. Тем не менее она умела напомнить забывчивым, что родилась графиней. А отныне ее дочь получит то, чего не дал ей собственный брак, — имя и престижный титул в глазах общества. Мария-Луиза станет ее реваншем и ее триумфом.
После окончания церемонии немногочисленные гости собрались на улице Фобур-Сент-Оноре, в особняке Штернов. Консоли в большой столовой украшали букеты полевых цветов, наполняя воздух свежестью. Ставни были закрыты, чтобы сохранить прохладу, в то время как снаружи жара погрузила Париж в праздное оцепенение. В центре комнаты стояла полная корзина свадебных подарков — их список, прикрепленный рядом, казался бесконечным. Однако в глазах матери невесты самым ценным из этих даров, затмевающим своим происхождением все остальные, была маленькая золотая брошь от императрицы Евгении — крестной матери маркиза. Этот предмет как нельзя лучше подтверждал успешность заключенного союза. В лице дочери Эрнеста продолжала свое собственное возвышение, покоряя недоступные доселе высоты. Теперь она стала тещей крестника французской императрицы. Эта неожиданная и в некотором роде забавная родственная связь отнюдь не казалась ей чем-то несущественным. В своем воображении Эрнеста удостоилась почестей самого французского императорского двора.
В тот вечер Марии-Луизе предстояло впервые спать на простынях, украшенных вышитыми инициалами ее супруга. Предстояло впервые отдаться мужчине. Она ничего не знала о подобных вещах. Пространная речь, переполненная витиеватыми метафорами и расплывчатыми эвфемизмами, с помощью которой мать за несколько дней до свадьбы пыталась подготовить Марию-Луизу к этому моменту, только усилила ее волнение. Теперь молодая женщина с ужасом ждала этого обязательного этапа, истинное содержание и конечный результат которого выглядели для нее еще более непонятными, чем прежде. Практические рекомендации Эрнесты по ведению домашнего хозяйства были куда более четкими и ясными. Она знала, что ее дочь молода и легко поддается влиянию. Важно было с самого начала обозначить свою территорию и оформить нотариально заверенный раздел имущества. Ее приданое было значительным первоначальным вкладом в семейное состояние. Теперь, когда эта сумма была выплачена, Марии-Луизе предстояло самостоятельно распоряжаться своими доходами и имуществом. И прежде всего — не подписывать ничего из предложенного ей мужем, не посоветовавшись с поверенным, который отныне будет консультировать ее в ведении дел.
Наступила ночь. На еще не успевшем остыть крыльце Эрнеста и Люси на прощание расцеловали новобрачную. Затем Мария-Луиза спустилась по ступенькам под руку с мужем. Он усадил ее в карету, заботливо помогая расправить бесконечный шлейф свадебного платья. Ландо, запряженное четверкой белых лошадей с плюмажем, с грохотом отправилось в путь. Проехав мимо расположенного по соседству Елисейского дворца, оно повернуло налево, в сторону Сены, и, миновав недавно построенный Большой дворец изящных искусств с его стеклянным куполом, затерялось в безлюдных улицах седьмого округа.
Открытые окна квартиры, в которую Мария-Луиза попала впервые и которой отныне предстояло стать ее домом, впускали прохладный ночной воздух. Легкий сквозняк раскачивал шторы и заставлял мерцать огоньки канделябров. Нетвердыми шагами она прошла через гостиную в дверь, на которую ей указал слуга. Там за ширмой горничная расшнуровала корсет, который весь этот жаркий день сковывал ее движения. Закончив свой туалет, она надела тонкую ночную рубашку из шифона и атласа, отделанную кружевом Кале, и присела перед туалетным столиком. Она сразу узнала этот небольшой предмет обстановки из палисандра с инкрустацией из розового дерева, увенчанный резным овальным зеркалом, — до этого дня он стоял в ее девичьей спальне. Она положила свой свадебный венок рядом с хрустальными флаконами, перламутровыми футлярами и лакированными шкатулками. Знакомые предметы и присутствие женщины, которая раньше служила в доме матери, немного приободрили ее в этой непривычной обстановке. В руках она лихорадочно сжимала край свадебной фаты. Горничная распустила ее тяжелые каштановые волосы с золотистыми бликами и расчесала длинные пряди, спускавшиеся на плечи. В зеркале молодая маркиза встретилась взглядом со своей служанкой. На лице этой девушки, которую Эрнеста выбрала в качестве помощницы молодой пары в их новом доме, мелькнула усмешка, граничащая с дерзостью. Мария-Луиза выхватила расческу у нее из рук и непривычно властным тоном приказала ей уйти. Оставшись одна, она неуверенно открыла большую дверь и вошла в супружескую спальню, тускло освещенную двумя масляными лампами по обе стороны кровати. Дрожа от волнения, она скользнула под шелковые простыни, источавшие нотки мыла и лаванды.
После долгих минут ожидания к ней присоединился муж. Его внезапная близость ошеломила ее. Его лихорадочные движения, пронизанные неведомой ей доселе интимностью, выражали намерение, которого она не понимала. Уверенной рукой он задрал ее ночную рубашку. Дрожа, она попыталась остановить его своим бездействием. Успокаивающие слова, которые он шептал, противоречили поспешности и резкости его действий. Вскоре Мария-Луиза ощутила на себе тяжесть мужа. Ее пронзила боль. Осквернение ее самой сокровенной целостности — вот что она чувствовала в тот момент. Когда надругательство мужа над ее девственностью закончилось, Мария-Луиза осталась лежать с закрытыми глазами, оцепенев в застывшей тишине, где не было места словам. Она глотала слезы. Против своей воли она приобщилась к жестокой тайне, о существовании которой даже не подозревала. Отныне она будет уже совсем другой женщиной. Той, чью душу преобразила череда событий, которые, взятые по отдельности, не играли большой роли, но все вместе полностью изменили ее личность. Через месяц ее ждал следующий этап этой метаморфозы, который еще больше отдалит ее от прежней Марии-Луизы.
Ранним утром на исходе лета она вновь будет стоять перед алтарем, отрекаясь от веры своих предков.
В поисках информации о крещении Марии-Луизы я отправился в исторический архив Парижской епархии, где хранятся регистрационные записи католических общин города. Усаженная деревьями улица Доктора Ру располагалась в самом сердце пятнадцатого округа и представляла собой череду разнородных зданий, излучающих очаровательную провинциальную атмосферу. По пути туда я продолжал ломать голову над причинами обращения Марии-Луизы в католичество. Сделала она этот выбор сама или под давлением своей новой семьи? В просвете между домами я увидел ничем не примечательную с точки зрения архитектуры церковь, к которой примыкало продолговатое административное здание. Я был на месте.
Внутри пахло старой бумагой. Этот запах напомнил мне комнату консьержки из моего детства. Читальный зал был почти пуст, лишь в углу, у окна, сидела пожилая женщина, склонившись над пожелтевшей газетой. Меня поприветствовал мужчина средних лет в пиджаке с приколотым к лацкану маленьким золотым крестиком. Выслушав цель моего визита, он вышел и через некоторое время вернулся с огромной регистрационной книгой, перетянутой тканевым ремешком. На обложке черными чернилами было написано: «Регистр отречений — 1900 год». В записях от 21 августа я нашел свидетельство о крещении Марии-Луизы де Шасслу-Лоба, урожденной Штерн. Церемония прошла в церкви Сен-Жермен-де-Пре, всего через месяц после свадьбы. Крестным отцом выступил ее деверь, граф Гастон де Шасслу-Лоба. Крестной матерью стала пожилая родственница ее мужа, маркиза де Брант. В документе сообщалось, что Мария-Луиза, «признав, что вне истинной Церкви нет спасения, по своей воле и без всякого принуждения приняла католическую, апостольскую и римскую веру». Не знаю, было это решение о смене вероисповедания принято до свадьбы и одобрено Эрнестой или же Мария-Луиза пришла к нему в уединенной обстановке своего нового дома на следующий день после свадьбы. Очень скоро я пришел к выводу, что Мария-Луиза всецело желала этого крещения. Ее брак подразумевал четкий и однозначный выбор. А поскольку союз с католиком уже заставил ее бесповоротно порвать с традициями предков, было вполне логично сделать все, чтобы новая семья хорошо ее приняла.
Задел ли ее выбор Жана — старшего брата, ставшего главой семьи после смерти отца? Теперь он нес ответственность за честь семьи, ее сплоченность и единство. Возможно, он считал крещение Марии-Луизы чем-то вроде женской неверности, но для нее самой это было не так. Молодая женщина отказалась от религии, в которой родилась по воле случая, и выбрала ту, в которой хотела умереть. Она была не первой еврейской наследницей, увенчавшей социальный успех своей семьи смешанным браком. И до, и после нее многие девушки использовали такую стратегию, чтобы войти в высшее общество Третьей республики.
Вступив в этот брак, она перешла на другую сторону. Покинула элиту еврейской буржуазии ради старинного католического аристократического рода. У этого восхождения даже была своя география. Перемещение в пространстве всего на несколько сотен метров, которое изменило все. Оставив Правый берег и улицу Фобур-Сент-Оноре с ее деловой суетой, она пересекла Сену, чтобы пустить прочные корни в районе утонченного бульвара Сен-Жермен. Чтобы стать полностью своей в этой традиционной среде, она должна была продемонстрировать, что разделяет ее основные принципы. Убедить всех в том, что теперь она — одна из них. И среди этих опознавательных знаков важнейшее место занимала религия, будучи основополагающим фундаментом общественного уклада, на котором строились все остальные ценности. Обратившись в католическую веру, она тем самым выразила расположение к этим людям, великодушно принявшим ее в свою среду. Конечно, взамен они получили доступ к ее состоянию, но это казалось ей мизерной платой за то, что она получила, — право смешать свою кровь с кровью этой уважаемой семьи, производя на свет потомство. Я убежден, что решение сменить веру стало результат