– А то. Недавно совсем.
– В пятницу?
Мальчик прикрыл глаза, начал загибать пальцы.
– Угу, – сказал он, – а может нет.
– Ладно, – сдался Травин, – зови маму.
Максим с сомнением посмотрел на Сергея, видимо решая, стоит ли оставлять его одного наедине с качелями, и скрылся за дверью, но тут же выбежал.
– Сейчас мама подойдёт. А вы милиционер?
– Кто милиционер? – дверь отворилась, на пороге стояла Черницкая.
Глава 6
– Заходила в прошлую пятницу, точно помню, я тогда не работала, – Черницкая сидела напротив Травина, держа на весу фарфоровую чашку. – Вот на этом месте она сидела, где-то в половине девятого вечера, мы с ней поговорили немного, а потом она ушла. Вы ешьте.
– Домой? – Травин поёрзал на стуле. Свою чашку он держал двумя пальцами.
Стул был жёстким и неудобным, с гнутыми ножками и спинкой из прутьев. Лампа, висевшая над столом, едва не касалась его макушки, когда он наклонялся вперёд, чтобы взять ещё одно печенье – имбирное, с орехами. Имбирь Травин не любил. Если не считать этих мелких неудобств, в доме Черницкой было уютно, сени отгораживали большую комнату от крыльца, здесь же находился открытый очаг, в котором тлели дрова. Между окнами стоял резной буфет с посудой, готовила доктор явно не здесь, на отдельную кухню, которую удалось мельком рассмотреть, вела дверь, другая такая же закрывала проход в остальную часть дома. Места здесь было в разы больше по сравнению с избой, которую Травин снимал.
– Нет, она говорила что-то об ещё одном адресе, куда должна была зайти. Да вы не стесняйтесь, у меня по случаю муки и масла много, я ещё напеку, – Черницкая кивнула на тарелку, где лежали два последних печенья, – пациенты обеспечивают, я им велю не делать этого, так всё равно несут.
– А не припомните, что она об этом месте сказала?
– Нет, – Елена Михайловна посмотрела вверх и влево, решительно мотнула головой, – нет. Сказала только, что ей по пути. На улице уже смеркалось, у нас, знаете, тут, бывает, пошаливают, чужим ночью ходить опасно, но я сама привыкла, иногда в больницу вызывают.
И она кивнула на телефонный аппарат, стоящий на буфете.
Травин точно знал, что на начало апреля этого года в Пскове было 648 абонентов, у Соколова, начальника станции, трудились восемь телефонисток, в основном они соединяли различные учреждения и высокое начальство, а у простых горожан в пользовании находилось всего около сотни номеров, и это количество неуклонно сокращалось. Сергею телефон положен не был, да и не потащил бы никто ради него линию в слободу.
– Через забор, – заметив взгляд Сергея, сказала Черницкая, – была Алексеевская община сестёр милосердия, а теперь там вторая совбольница, мой отец Михаил Фёдорович хирургией в ней заведовал, ему линию и провели, ещё до революции. Папа умер не так давно, вот, пока работает телефон, только звонить особо некому, разве что в исполком, жаловаться. Я уже и писала, чтобы сняли, но всё никак, какие-никакие, а расходы. Может, вы поможете, почта и телефон – почти одно и то же?
Травин чувствовал себя странно. Черницкая свои роскошные глазки ему не строила, даже о здоровье не спросила, но уходить почему-то не хотелось. И это несмотря на стул, лампу и приторно-сладкое печенье.
– Попробую что-нибудь сделать, – он решил, что потом с этим разберётся. – Странно, у вас одна фамилия, у сына – другая.
– Так получилось, – не стала вдаваться в подробности Черницкая. – Что-то ещё хотите спросить?
– Да. Ваша медсестра, Надя Матюшина, она сегодня дежурит?
– В воскресенье? Кажется, нет, у нас медсёстры двенадцать часов работают, потом сутки отдыхают, график её можно посмотреть. А что, вам от неё нужно что-то?
– Нет, просто спросил, – Сергей поднялся, подхватил мешок с приёмником. – Спасибо за чай и печенье.
Когда он вышел, врач некоторое время молча сидела, уткнувшись в чашку.
– Мама, а что это за дядя? – Максим забрался на стул, схватил последнее печенье. – Он правда милиционер? Смотри, всё съел, ничего не оставил, вот жадина. А он ещё придёт?
– Вот ещё, – сказала Черницкая, щёки её покраснели. – Только здесь его нам не хватало.
Надя Матюшина дежурила в субботу с утра до вечера, о случившемся с братом узнала случайно, уже под конец рабочей смены. Во вторую советскую больницу, куда привезли следователя, она прорвалась только в воскресенье утром.
– Сильнейшее переутомление и малокровие, оно же анемия, – врач, мужчина лет тридцати с налысо выбритой головой и в круглых очках, поставил свой вердикт, – но организм молодой, крепкий, так что серьёзного ничего не случилось, незачем вам попусту, гражданочка, волноваться. Здесь полежит до вечера, а потом домой, на неделю, и чтобы никакой работы. Ты ведь в губернской больнице служишь у этой ведьмы? У Черницкой?
– Да, – Надя вытерла платочком уголок глаза. – У Елены Михайловны. В окружной.
– Бедняжка. Вот ведь яблочко от яблоньки недалеко упало, я ещё ведь папашу её, будь он неладен, застал, когда из Ленинграда приехал. Да не реви ты, всё с твоим братом будет в порядке, как до дома доберётесь – на извозчике, не пешком, откармливай его и не давай с кровати вставать, пусть лежит и о победе революции мечтает, или о чём сейчас молодёжь думает. Купи ему печёнку, бульон куриный свари, гречневую кашу вот очень хорошо, яйца куриные всмятку. Ну и хлеб со сливочным маслом, а если чай, то некрепкий и сладкий. И овощи, питание должно быть разнообразным, капустку там квашеную или яблок мочёных, из клюквы кисель отлично организм приводит в равновесие. Спиртное чтоб в рот не брал и курил поменьше.
– Да не курит он почти. А что, это всё, только еда и отдых?
– Нет, – врач сделал вид, что задумался. – Могу ему селезёнку вырезать, это сейчас модно. Называется – спленэктомия. Или мышьяком покормить, знаешь, которым крыс травят, тоже вполне действенное лечение, как некоторые мои коллеги считают.
– Нет, лучше бульон.
– Ну вот и хорошо, говорю же тебе, молодой, крепкий, на ноги быстро встанет, моргнуть не успеешь, как снова будет воров ловить. И ещё, медсестёр у нас некомплект, мы за ним поухаживаем, не беспокойся, но если сама посидеть сможешь, хуже не будет.
– Конечно, у меня сегодня день свободный.
– Ну и отлично. Иди к фельдшерице своей знакомой, которая тебя сюда пропустила, пусть оформит как временный уход. Да, у нас тут санитар есть, Мухин, его все Фомичом зовут, я, как человек с медицинским образованием такие методы не одобряю, но он людей на ноги травками ставит и вправлением костей. Попробуй, хуже не будет.
– Я знаю Фомича, – Надя улыбнулась. – У нас человек лежал с ранением, его знакомый, так Фомич к нему приходил, правда не делал ничего, сказал, что сам выкарабкается. А ещё, когда я училась уколы ставить, мы в ваш морг ходили, там на покойниках тренировались, и он нам помогал. А ещё он моей маме лекарство сделал, от сердца. А ещё…
– Ну вот и хорошо, – прервал её врач. – Если найдёшь его, спроси. Хуже не будет.
Надя больничную еду недолюбливала, кормили пациентов что во второй больнице, что в окружной, обильно, но однообразно, поэтому решила купить всё готовое. И поэтому же узнала от своего школьного товарища Игнатьева, что ей интересовался очень большой и на вид опасный тип, по описанию точь-в-точь Травин, и назвал её девушкой неземной красоты. Такой же, как Аэлита, которую сыграла известная артистка Юлия Солнцева – на этот фильм Надя ходила четыре раза.
Сергей о происшествиях в семье Матюшиных ничего не знал, уйдя от Черницкой, он дошёл до почтамта, позвонил оттуда в окрбольницу, выяснил, что Надежда Матюшина выйдет на работу только вечером, а заодно показал купленный аппарат телеграфисту Игнатьеву.
– Савушкин? – тот в момент разобрал приёмник и зарылся в начинке. – Конечно знаю, позывной РП1С – Россия, Псков, первый Савушкин. Вздорный тип, неприятный. Повезло ему, что здание у них высокое, живёт на последнем этаже и антенну поставил на крыше, вот и грудь выпячивает, а так ничего особенного. Но как он это сделал? Погодите, Сергей Олегович, сейчас. Нет, так ведь нельзя, этот контакт должен в обход лампы идти, а зачем он его сюда прилепил? Давайте я вам правильную схему сделаю, а не этот шухер-мухер, будет работать ещё лучше.
– В другой раз, – Травин отобрал приёмник. – Лучшее – враг хорошего, знаешь такую поговорку? Нет? Теперь знаешь. Лампы пока отсоедини, я запрос в окрсвязь пошлю, и опечатай, а как разрешение придёт, я тебе обратно его принесу. Квитанцию я сам себе выпишу, сколько сейчас, полтинник?
– Три рубля.
– Три рубля будет, когда лампы включим. У тебя самого радиостанция есть?
– Собираю потихоньку.
– Вот и молодец, занятие полезное. Скажи, правда, что Савушкин этот Америку может принимать?
– Подумаешь, – Коля махнул рукой, – Америка. Радио, Сергей Олегович, оно чего только не может. Скоро у всех будут карманные радиоприёмники, доставай и говори с кем хочешь, хоть на другую планету сигнал передавай, вот увидите. А схема у Савушкина интересная, это я, наверное, от зависти взъелся.
Возле почтамта крутился пацанёнок, Травин его ещё вчера заприметил. Выглядел он как настоящий беспризорный, деньги у прохожих клянчил, вёл себя развязно и в то же время осторожно. Было в этом пацане что-то странное, вроде на вид лет двенадцать-тринадцать, роста невысокого, а движения как у взрослого, скупые и отточенные, и глаза совсем не детские, хотя это как раз в образ беспризорника вписывалось – взрослели они рано, жизнь заставляла.
Пашка за то время, что ждал агента угро, собрал семьдесят две копейки. Люди подавали неохотно, в основном семейные женщины, эти узнавались по усталому виду и красным от стирки рукам, а ещё тяжёлым сумкам – многие шли с рынка из Запсковья. Место возле почтамта было проходное, воскресный люд вылез на улицы, и всё бы ничего, но пока он, Пашка, стоял, к нему два раза подходили пионеры и пытались увести в распределитель для беспризорников. Первый раз он пригрозил дать в нос, второй – сказал, что ждёт первых пионеров, которые пошли за старшим, и даже постучал в барабан. Гораздо серьёзнее были другие гости, к Пашке подошёл настоящий беспризорник, парнишка лет десяти, за которым присматривали трое крепких молодых людей. Этот отобрал всё, что он насобирал, и велел больше возле их места не показываться.