Наконец легавый вышел и направился к Баториевым воротам, тут бы за ним побежать, но посмотрел на него этот здоровяк нехорошо, пристально, словно что-то подозревая, так что Пашка рисковать не стал, отстал прилично и из виду его потерял.
Всё это парень выложил Митричу, когда прибежал домой.
– Дурак, – Митрич ел варённую в мундире картошку, окуная её в плошку с солью и заедая квашеной капустой. – У легавого этого глаз намётанный, срисовал тебя, больше к нему пока не лезь, недельку обожди и уже потом лови, наверняка где-нибудь возле вокзала живёт. Чего ты мне тут написал?
Он кинул на стол клочок газеты с жирными пятнами и каракулями на полях.
– Фома с Фимой приходили, сказали, сегодня заявятся, как стемнеет.
– Это плохо, – Митрич помрачнел, – может, оговорил меня кто? Вот ведь, вчера еле хвост стряхнул, вдвоём вцепились, аспиды, я уж кружил, кружил, а потом не помню, как сюда добрался. Оба меня ждали?
– Как есть.
– Что им от меня надобно, не сказали?
– Нет, я не спрашивал.
– Это ты правильно, не хватало ещё, чтобы они чего подумали. Ты не лыбься, Фима-то дурачок, а вот свойственник его шибко вумный, собака, если догадается, глазом не моргнёт, пришьёт. Подготовиться надо, ты, Пашка, тоже дома будь, только как они придут, на чердаке ховайся, вдруг услышишь, что мы кричим друг на друга, не вылезай, бить меня начнут – тоже, ну а если порешить задумают, тут на тебя надежда.
Митрич вышел из избы, открыл дверь погреба, спустился по ветхой скрипящей лестнице. На деревянных полках лежали ящики с картошкой и луком, к потолку были подвешены окорок, с которого уже срезали половину, и гирлянды репчатого лука, тоже поредевшие. Продукты Митрич доставать не стал, отодвинул кучу тряпья, лежащего в углу, на полу валялась железная пластина. Её он воткнул в щель между кирпичами, пошатал. Один из кирпичей поддался, за ним в нише лежал тяжёлый свёрток, звякнувший, когда Сомов его доставал.
– Вот, держи, – он вернулся, протянул парню револьвер, – машинка тугая, но надёжная, знай себе наведи на врага да на курок жми шесть раз.
– А может чего серьёзнее есть, дядя Митяй?
– Кулемёт. Иди вон у красноармейцев забери, скажи, поиграться хочешь. Дурачок ты, Пашка, голова два уха, револьвер – самое в тесноте сподручное оружие, так что нос не вороти. И запомни, сидел чтобы аки мышь, и ушки на макушке.
Незваные гости пришли ближе к полуночи, Фима уселся на кровать, достал ножичек и начал его подкидывать, стараясь поймать. Нож ловился через раз, а то и реже, большей частью втыкаясь в половицы.
Фома на развлечения подельника внимания не обращал.
– Мальчонка твой где?
– Шляется где-то, от рук отбился.
– Смотри, избалуешь ты его, – Фома пошарил во внутреннем кармане пиджака, достал нарисованную от руки карту города и окрестностей.
– Смотри, – он потыкал толстым пальцем в отметки на карте, – сюда нам надо пробраться, давай-ка с тобой покумекаем, как лучше быть, и как тебе свой хвост сбросить, чтобы там с рассветом быть. Да не трясись ты, не один на дело пойдешь, а со мной, риска там никакого нет. Вскрывать будешь шнифы, предположительно германские, ты как, ловкость не растерял?
– А что за шнифы? Какие модели?
– Во вторник с утра скажу, тогда же и начнём, два на этой неделе и ещё два потом, опосля. Я бы и без тебя управился, но ты и так без дела сидишь.
Во вторник утром Циммерман щеголял лиловым синяком под левым глазом. Где он это украшение получил, говорить отказывался, но догадаться было несложно – с самого начала рабочего дня Семён и Света почти не разговаривали, девушка села на кассу одна и, когда её о чём-то спрашивали, краснела.
– Дездемона застукала Отелло с другой? – Травин придвинул стул, сел напротив помощника. Сам он был в прекрасном настроении.
Приёмник работал, правда, Лиза его сразу экспроприировала, но обещала отдавать по первому требованию. А ещё, идя с работы в понедельник, Сергей почти случайно столкнулся в бакалейной лавке с Черницкой, они не только раскланялись, но ещё и поговорили минут десять, доктор, поначалу отвечавшая сухо, под конец прощаться не спешила. В «Авроре» на Пролетарском бульваре крутили «Божественную женщину» с Гретой Гарбо в главной роли, оказалось, что Черницкая обожает эту американскую актрису и совершенно не против сходить с Травиным в кино, но только в четверг вечером. На том и сговорились, правда, Сергею пришлось дать обещание, что в этот же четверг, только днём, он обязательно придёт на врачебный приём и даст себя осмотреть. При слове «осмотреть» доктор смутилась и очень мило покраснела.
– Никто меня не застукал, – Семён старательно сортировал листы почтовых марок, не отрывая от них взгляда, – просто упал и ударился. И вообще, прекрати собирать сплетни.
– Не ври, я же видел твою жену, у тебя её пальцы отпечатались на лице, – Сергей упёр взгляд в переносицу помощника. – Средний так очень отчётливо.
Тот вскочил, сбегал в фойе на первый этаж, там висело огромное зеркало в резной дубовой раме, и долго себя разглядывал, а когда вернулся, то постарался сесть к Сергею неповреждённым боком и сделал вид, что всё ещё очень занят.
– У английского писателя Кэрролла, – Травин говорил словно в пустоту, те из сотрудников, кто оказался рядом, старательно прислушивались, – есть сказка о девочке Элис, которая тоже очень любила пялиться в зеркало, вертелась она перед ним, вертелась, и попала в чудесную страну, там можно было жить в обратную сторону. Из будущего в прошлое.
– Это ты к чему? – подозрительно спросил Циммерман.
– К тому, что прошлое ты так не вернёшь, сколько себя ни разглядывай, потому как мы не в сказке живём. Если, Сёма, твоя Муся тебя убьёт до того, как ты сдашь отчёт, я тебя с того света достану. И так буду делать каждый месяц. Мне звонил Вайнштейн, спрашивал, когда ты его осчастливишь. Когда?
– Да готово всё, – Семён достал из ящика толстую папку, поднял её обеими руками, торжественно подержал так несколько секунд и отпустил. Бюрократическая стопка бумаги солидно шмякнулась о стол. – После обеда нарочный зайдёт. И вообще, чего ты весёлый такой?
– Свидание у меня на этой неделе, причём за это никто меня по лицу бить не будет.
Сотрудницы начали оживлённо переглядываться, Травин усмехнулся, есть теперь им что обсудить между дел.
– Инспекция у тебя по плану, а не свидание, – мстительно сощурился помощник. – Про Моглино не забыл?
Деревня Моглино была пунктом стратегическим, там сходились автомобильная и железная дороги, ведущие из СССР в Эстонию. Там же находились таможенный пост, воинские казармы кавалерийского полка и размещалась строительная часть, возводившая литерные огневые точки Псковского укрепрайона. А ещё напротив Моглинского почтового отделения находился магазин кожевенной артели, где Сергей справил зимой и себе, и Лизе отличные ботинки, и совсем недорого. Продавец уверял, что это артельное производство, но скорее всего, товар был контрабандный.
– Я, дорогой товарищ Циммерман, никогда ничего не забываю, в пятницу и поеду, так что день без меня побудете.
– А если тебя спросит кто?
– Если вдруг появится следователь, скажешь ему, где меня искать.
– Отличное платье, – Матюшин ел малиновое варенье, запивая некрепким, как велел доктор, чаем. Он не торопился, окунал огромную мельхиоровую ложку в густой сироп, доставал вертикально, давая налипшей густоте стечь толстыми каплями, и облизывал то, что оставалось. – Надо же, такая пигалица, а уже наряды примеряет.
– Ничего я не пигалица, – Надя во вторник работала в вечернюю смену, договорилась, что её график подвинут. – Мне уже семнадцать исполнилось. Скажи, только честно, правда я похожа на Юлию Солнцеву?
– Как две капли, – заверил её Матюшин. – Да что там Солнцева, ты гораздо лучше. Для кого ты так вырядилась?
– Один человек, – девушка поджала губы и прищурила глаза, – сказал, что я неземная красавица.
– И кто этот человек, я его знаю?
– Отлично знаешь, это тот самый Сергей.
– Какой Сергей?
– Ну Травин же, в которого стреляли, – Надя крутанулась на одной ноге, плиссированная юбка разметалась в воздухе.
– Субчик твой Травин, – Матюшин уткнулся ложкой в дно банки, варенье заканчивалось, – тот ещё. И вообще, рано тебе ещё об ухажёрах думать, ты собиралась осенью учиться поступать, в медицинский в Ленинграде.
– Эх, Ванюша, – девушка вздохнула, – ничего ты не понимаешь, дубина стоеросовая, сам только о работе думаешь.
Матюшин действительно думал о работе, точнее о том, что на столе лежат требующие оформления дела, и Генрих Францевич Лессер ему непременно выговорит, несмотря на болезни и прочие анемии. И почтальонша пропала, если человек уехал на несколько дней, ещё куда ни шло, но вторая неделя пошла, за это время человек должен обязательно проявиться, а ни саму Екимову, ни её тело до сих пор не нашли.
«На работу завтра пойду, пропади пропадом это лечение», – подумал он и решительно зачерпнул остатки варенья.
В среду у Матюшина всё еще кружилась голова, и в ногах слабость была, но он мужественно побрился, причесался и отправился на работу. На входе он, как всегда, попытался прошмыгнуть незаметно мимо архивариуса Адама Смидовича, который был известен неуживчивостью и колкими придирками, но тот уткнул свой нос в газету и на следователя даже не посмотрел.
– Пронесло, – выдохнул Иван, открывая дверь кабинета. – А вы что здесь делаете, гражданин Травин?
Сергей сидел возле стола, положив ногу на ногу, и перебирал листочки, раскрытая картонка лежала возле него. Матюшин отступил в коридор, собираясь позвать милиционера, но потом устыдился собственной слабости и вернулся, уселся на стул, начал перебирать папки.
– Дело Екимовой положите на место, – он хотел сказать это приказным тоном, но вышло неубедительно.
Тем не менее Травин положил материалы дела обратно в папку, достал из кармана разрисованный лист бумаги и карандаш.
– Смотри, Матюшин, – сказал он, отбрасывая вежливость, но безо особого напора, следователь и так выглядел неважно, – вот крепостная стена, вот Пролетарский бульвар, Безбашенный дом, он же номер восемнадцать, и дом под номером одиннадцать архитектора Ларкина. Ну если схематично. А здесь идёт Алексеевская улица аж до слободы. Так?