– Золото в слитках, почти сто граммов, камушки разные, на тридцать тысяч рублей.
– Всё, всё это не моё, – директор ломбарда вытер потный лоб рукавом, – оговорили.
– Конечно, не твоё, – Лессер набил трубку душистым английским табаком, раскурил, делал он это медленно и со вкусом, с каждой секундой и каждым клубом дыма толстяк всё больше оплывал, вжимаясь в стул, и бледнел. – Ценности эти государство уже конфисковало, как и то, что у тебя дома нашли, в стене спрятанное. А где лежит остальное, ты мне расскажешь.
Толстяк закивал, всем видом давая понять, что обязательно расскажет, лицо его от усердия налилось красным, дыхание стало прерывистым, он приподнялся, пытаясь разорвать воротник, стул покачнулся и упал на пол вместе с допрашиваемым. Лессер подождал несколько секунд, потом поднялся из-за стола, подошёл к директору, который лежал, закатив глаза, пнул его ногой.
– Притворяться вздумал? Эй, конвой, быстро сюда. Тащите его к доктору, и чтобы глаз не сводили. Если помрёт, всех вас за соучастие посажу. Ясно?
Старший следователь подождал, пока вынесут обвиняемого, от души затянулся, выпустил струю дыма. С самого начала, как только у открытого сейфа в ломбарде нашли мешок с ценностями, было понятно, что Самуил Фейгин – жулик и вор, должность такая, ничего не поделаешь, но тут как искать тех, кого этот директор ломбарда обокрал? Понятно, что давал под залог мимо кассы, потом продавал втридорога и разницу клал в карман, хорошо клал, почти сто тысяч положил за те полтора года, что работал. Только потерпевших-то нет, кроме Эммы Конторович, жены нэпмана, владельца артели «Мебель и шляпки», та вцепилась в ожерелье, словно собака в кость, скандалить будет. Но это уже не его забота, а прокурора, а нэпмана этого надо потрясти, раз ожерелье закладывают, значит, плохи у них дела семейные, глядишь, наговорят друг на друга.
Казалось бы, есть в этом деле и жертвы, и грабители, но и их тоже фактически не было. Были два трупа, которые сейчас лежали в морге, одного из них Лессер ловил два года назад и даже посадил, но вышел субчик на волю. Он холодный теперь и бесполезный, с трупами не поговоришь, второй раз не посадишь. Был ещё третий труп – милиционера. И был третий грабитель, только его в ГПУ забрали, как только личность установили, Политкевич сказал, что это их кадр.
Ещё тот, кто их обнаружил – Травин Сергей Олегович, начальник окрпочтамта, уже допрошен, показания свидетелей его слова подтвердили, молодец и герой, не побоялся против вооружённых бандитов пойти, и караульного предупредил, но тот, дурак, не поверил. Или же этот Травин соучастник, доказать пока не получилось, пришлось отпустить, но ничего, не денется никуда. Все виновны, в той или иной степени, если он, Лессер, будет уверен, что Травин в этом преступлении замешан, то выведет на чистую воду.
Следователь протёр очки носовым платком, аккуратно закрыл папку, завязал верёвочки бантиком. Был во всём этом несомненный плюс – его часть работы практически сделана. Ценности не украли, а наоборот, передали государству, вора нашли, если сознается, суд его к пяти годам приговорит с конфискацией, не сознается, то к десяти, вдруг помрёт – дело закроется. А что тот, кто своих пришил, на свободе гуляет, так это недолго, сколько верёвочке ни виться, всё равно или здесь, в его кабинете, окажется, или сгинет навсегда, в идею перевоспитания преступников Генрих Францевич решительно не верил.
Травин всё больше верил в то, что добрые поступки приводят к неприятностям. Следователь, который его допрашивал, казалось, подозревал Сергея в ограблении больше, чем того ломщика, которого он скрутил. К остальному у Травина претензий не было, свидетелей, включая караульного, допросили, показания со словами Сергея сличили, криминалист тоже время тянуть не стал, выдал заключение и по трупу милиционера, и по следам на земле, так что уже в десять пятнадцать утра пятницы его отпустили.
Лиза думала, что он остался у Черницкой, так что с этой стороны всё было спокойно. Докторшу допросили утром прямо в присутствии Травина, устроили им очную ставку, и не сказать по её виду, что обеспокоилась, не повышая голоса и почти без эмоций рассказала, как сходили в кинотеатр, как до больницы доехали, и во сколько это произошло.
Единственный, кто обеспокоился, так это дворник, обнаруживший утром у себя в комнате мотоцикл. Но и с этим разобрались, Сергей занёс ему бутылку самогона, купленную у соседа, и теперь мог оставлять свой транспорт в дворницкой хоть каждый день.
– Хорошего человека редко встретишь, – дворник сначала помог поменять колесо и только потом опробовал подарок. – Вот кинут гривенник, или полтину, да пусть даже рупь, но разве в этом есть душа, смысл внутренний, экзистенциальность? Нет, вот что я тебе отвечу, как есть оно, деньги – тлен. А тут сразу видно, уважение человек проявил, ну и мы с кисточкой.
Мотоцикл Сергею был необходим, двенадцать километров от дверей почтамта до моглинского отделения можно было доехать за два-три часа на служебном транспорте, который развозил письма и газеты по ближним районам и представлял собой телегу с впряжённой в неё неторопливой лошадью. Окрсвязь грозилась выбить в Москве для почтамта автомобиль АМО-Ф-15, но каждый раз фонды оказывались исчерпаны. Личный транспорт позволял добраться до Моглино за десять минут.
Райпочта обслуживала не только полторы тысячи жителей Моглино и близлежащих деревень, но ещё пограничников, таможенников и строителей, в ней же находилось отделение госбанка, где таможенный пост держал наличность. В отделении работало четырнадцать человек – пять почтальонов, три сортировщицы, четыре кассира, телеграфист и начальник Грунис.
– Лидия Тимофеевна, возьми, к примеру, случай – командир кавалерийского полка Локтев ждал письмо из Наркомата по военным и морским делам, отправленное по недоразумению обычной почтой, а получил его торговец Локтев с Пяточной улицы. И это не в первый раз.
– А что я могу сделать? – Грунис, худощавая женщина лет сорока, в кожанке и с вечной сигаретой в зубах, смотрела на Травина прямо и без смущения, сложив руки с небрежно обстриженными ногтями на столе. – Фельдсвязь мне не подчиняется, вон, выйди, глянь, сидит каждый день новый, письма разбирает, контру ищет, а у меня бабы деревенские, хорошо что читать умеют, Локтев – значит, Локтев, она, может, его с детства знает, вот и отнесла. Не беспокойся, я её уже пропесочила, в следующий раз и адрес будет смотреть. Ты мне лучше скажи, когда этот бардак закончится? Мы тут и банк, и почта, и милиция, вон кассир, хлыщ городской, к девкам моим пристаёт, а ему и слова не скажи, у него своё начальство.
– Лида, ты же комиссаром была, в атаку бойцов поднимала. Неужто с одним хлюпиком справиться не можешь?
– Не могу, – женщина вздохнула, – я бы к стенке его поставила, но у нас законы советские, что всякую мразь не трожь, а он, гнида, законов не нарушает. В общем, увольняюсь я, товарищ Травин, пусть окрсвязь мне замену ищет, на завод пойду или в горхоз. Или на машинно-тракторную станцию.
– Значит, сдашься?
– Ну а что делать, Серёжа, не тяну я. Бумажки эти проклятые, хоть тресни, не понимаю я в них.
– А ну отставить нытьё, товарищ полковой комиссар, – тихо сказал Травин. – Хочешь увольняться – иди. Циммермана на твоё место пришлю.
– Ух, хорошо мозги прочищает, – Грунис затянулась, раздавила окурок в пепельнице, – прямо как комдива нашего услышала. Твоего Семёна тут сожрут и не подавятся. Ты чего расселся, инспекцию будешь проводить, или чаи гонять приехал?
– Так нет чая, – слегка растерялся Сергей.
– Потому что тебе, товарищ комвзвода, он не положен. Всё, по-бабски поныть хотела, а и в этом от тебя толку нет, пошли, – она встала, затянула на поясе ремень с кобурой.
Отделение занимало одноэтажное здание с мощным подвалом. На первом этаже после общего зала, с тремя окошками и столом для упаковки посылок, коридор расходился комнатами и заканчивался лестницей вниз. Возле неё на табуретке сидел красноармеец, при виде Грунис он вскочил и вытянулся. Травин проверил журналы, вместе с другими послушал, что именно оторвёт начальница кассиру, если тот её девочек хоть пальцем тронет, подмигнул ошалевшему парню. Тот габаритами был не хлюпик совсем, и девочки, которых Грунис защитила, скорее огорчились, чем обрадовались.
– Вот так с ними надо, – припечатала Лидия Тимофеевна, заходя в подвал. – Менять будем.
Менять она собиралась не парня, а огромный металлический шкаф, стоящий рядом с входом.
– А с ним что?
– Бумага из облсвязи пришла, проверяют, надёжный он или нет, целую комиссию пришлют. А какой он надёжный, если я его могу кулаком открыть. Так что даже на порог их не пущу, пусть сначала новый привозят.
В подтверждение своих слов Грунис ударила по боковой стенке, дверь скрипнула, появилась щель. Травин пошатал створку, та поддалась, открылась.
– Откуда такое богатство? – В шкафу лежало несколько пачек денег.
– Ты не смейся, тут в начале месяца всё червонцами забито, довольствие-то для красноармейцев сначала сюда привозят, а потом растаскивают, – женщина недовольно сморщилась, – а мне отвечать, если что случится.
От Грунис Травин выходил в хорошем настроении. Лидия Тимофеевна была женщиной строгой и ответственной, а что в почтовом деле поначалу плохо разбиралась, так Циммерман своё дело сделал, процесс наладил, хоть и не с первого раза, а дальше сама справится. Он закурил, постоял на залитой весеннем солнцем площади, подставляя лицо горячим лучам, а потом направился за покупками.
В лавке всё тот же продавец обслуживал красноармейца с тремя квадратами на синей петлице с чёрной окантовкой. Красноармеец, увидев значок на куртке Травина, уважительно кивнул и отдал честь.
– Вам что, товарищ? – продавец упаковал брюки в свёрток, достал шпагат.
– Обувь нужна по сезону.
– Есть отличные штиблеты витебской фабрики «Красный Октябрь», опять же фабрика «Спартак» представлена широко, – продавец завязал бантик на свёртке, протянул красноармейцу. – Смотрите пока на полке, сейчас я товарища отпущу.