– Пустое, – сказал Лессер, – все факты против этого Сомова, отпечатки пальцев совпали, на ноже есть ещё одни, полустёртые, только неизвестно чьи. Он сейчас в таком состоянии, что любого оговорит, лишь бы выкарабкаться. К тому же Юткевич без перчаток был, как бы он это провернул? Это ж надо было бы так подгадать, чтобы зарезать Прохорова, который тоже не лыком шит, потом полоснуть себя по груди, стереть отпечатки, вложить нож Сомову в руку, а ведь Сомов вполне мог Юткевича прирезать, пока караул не опомнился.
– Вот и я думаю, брешет, – Политкевич вытащил трубку, повертел её в руках и убрал обратно в карман. – Ножик этот не проверяли на причастность к убийству на заставе?
– Криминалист говорит, разрез похож, но точно сказать не может, трупы похоронили давно. Если достать, там гниль пошла, не увязать никак.
– Жаль, поторопились мы, надо было их на ледник положить.
Лессер деликатно промолчал.
– С теми двумя донжуанами что делать?
– Их милиция задержала, и правильно сделала, – следователь качнул головой в сторону начальника адмотдела, – доставила в отделение для проведения следственных действий. Я с ними и Сомовым опознание тела проведу, потом опрошу ещё раз каждого отдельно, предупрежу, чтобы готовы были в любой момент на допрос явиться, если новые обстоятельства вскроются, и отпущу. Как и договаривались, к девяти вечера жду всех подследственных в прозекторской во Второй больнице, Сомова чтобы берегли как зеницу ока. Вацлав Феофилыч, ты к себе сейчас на Батория? Меня до суда не подбросишь?
– От Семичева толку нет, Радзянский тоже мышей не ловит, на двух стульях сидит, ломбард обнесли, а его милиционеры на рабочем месте пьянствовали, хотя должны были улицы обходить, если бы не Травин, утёк бы Сомов, – пожаловался Политкевич, когда они сели в чёрный закрытый «форд», – Гриша, сначала в суд заедем, Генриха Францевича завезём. Как думаешь, если он свою почтальоншу пришил, то вполне мог всё как надо обставить, без улик, как думаешь?
– Думаю, это всё же Сомов, но на опознании видно будет, даже опытные себя выдают. За Травиным и Лакобой проследить надо, я их после опознания сразу отпущу, когда человек в камере сидит, он бесполезен, а так они друг друга подозревать будут. И вообще, я бы на твоём месте этого Травина привлёк к делу, он и Сомова задержал, и Лакобе допрос учинил, и Матюшина заставил по свидетелям пройтись. Даже если виноват, так быстрее себя выдаст.
– Получил и я его дело, парень у Емельянова в Московском угро работал, недолго, правда, потом на коммунальное хозяйство перевели, кому-то дорогу перешёл. Отметка в деле стоит – в оперсостав не брать, я было сунулся узнать, за что, знаешь, что мне сказали?
– Оружие не чистил?
– За пьянку. Да если так взяться, половину надо из органов метлой, и потом сидеть смотреть, как бандиты вольно себя чувствуют. Травина надо использовать, ты его по линии суда привлеки, есть ведь у вас какие-то помощники из рабочих.
– Попробую, для этого разрешение прокурора нужно.
– Я ему позвоню после праздника. Мне целый отчёт сегодня к ночи посылать Домбровскому, – начальник оперсектора вздохнул, – а кроме этого Сомова, нет никаких зацепок по делу. Тут ещё бюрократию развели, а помнишь, как на Западном фронте с контрой разбирались? Виновен – к стенке, и никакой волокиты. Эх, вот время было боевое, честное, там белые, тут красные, там чужие, тут свои.
– Если к Первомаю успеть надо, списывай Сомова в адмотдел, – предложил Лессер, – он до суда минимум две недели просидит, пока адвоката назначат, пока прокурор дело утвердит, но высшую социальную меру мы ему обеспечим. Я все техвопросы Матюшину оставлю, пусть по свидетелям бегает и с криминалистами беседует, он хоть и неопытный, но прыткий, старается. А допрашивать сам буду, если кто что скажет про контру, ты первым узнаешь, и тогда у тебя другие подозреваемые появятся. И вообще, можно подумать, у тебя других дел нет и доложить нечего.
– Ты же знаешь, что полно, район неспокойный, граница рядом, одна контрабанда чего стоит, транспортный отдел перегружен. С зимы кто-то золотишко скупает, так представь, седмицу назад идёт поезд, а поручни впереди поменяли, паровоз перед границей встал, машинист решил поручни протереть от грязи, трёт их, трёт, чёрная краска сходит, а жёлтый металл проступает. Стоит этот паровоз в Пронцево и передом блестит, что купола, пять с половиной пудов чистого золота. Нашли субчика в депо, что переставил, не признаётся пока, правда, но никуда не денется.
– Вот! – Лессер скупо улыбнулся. – А с Сомовым, на мой взгляд, всё ясно. Есть бандит, которого агенты угро проморгали, никакой не политический, который днём агнцем прикидывается, на погранзаставе работает, а ночью сейфы чистит. Да, следили за ним, вот сущность его и проявилась. Грабёж, убийство милиционера, потом Прохорова зарезал из личной неприязни, слежку обнаружил, ну и Юткевича заодно. Может, он и сожительницу свою бывшую почикал и в щебёнку спрятал, разберёмся. Пусть те, с кем он связан, успокоятся, подумают, что ты их в покое оставил, тут мы их и накроем, но только когда уверены будем и вычислим всех. Главное-то, не как отчитаться, а чтобы от возмездия ни одна гнида беляцкая не ушла.
– Всё-таки думаешь, белогвардейцы окопались?
– Мне, Вацлав, фантазировать по должности не положено. Но сам посуди, граница рядом, вся шваль там сидит и видит, как нашему государству подгадить, а контрабандисты, они не только товар перевозят, наверняка и сведения добывают, и людей вербуют. Может, пора уже Особый отдел подключать, у Александра Игнатьевича сексоты свои, так ведь?
– Он это дело Сомова с самого начала листает, говорит, не проходит пока никто по его части, Травиным только интересовался, кто и откуда, но потом и это бросил, особистов этих не поймёшь, вечно игры какие-то шпионские. Резон в твоих словах есть, да и убийства вроде прекратились, весна, снег подтаял, я заставы кавалерией усилил, пятым и шестым эскадроном. Значит, грабёж с отягчающими?
– Тебе решать, я – следователь, и только фактами оперирую, а не домыслами. Факты я тебе изложил, есть доказанные преступления, есть только предположения. Если бы этого Сомова можно было два раза расстрелять, понятно, но жизнь поганая одна у него.
– Прокурору сам доложишь?
– Давай начистоту, Вацлав, прокурор любое дело примет, если органы считают, что человек виновен. А вот советский суд будет решать, в спецлаг Сомова отправить или к стенке поставить.
– Коварный ты, аки аспид, – начальник оперсектора рассмеялся. – Столько лет прошло, а привычки всё те же.
Лакоба после импровизированного допроса замкнулся, видимо, поняв, что наговорил много лишнего и личного, молча съел нехитрый обед – кормили в изоляторе плохо, улёгся на подушку и закрыл глаза. Травин его тормошить не стал, примостил подушки к стенке, уселся, постарался уложить в голове то, что ему таможенник наговорил. Было в его словах что-то такое, что цепляло за собой старую информацию, факты и домыслы крутились в голове, но в стройную логическую цепочку выстраиваться отказывались. Так что Сергей не стал на этом зацикливаться, их привезли в адмотдел утром, наверняка разговор прослушивали – в камере было две лампочки, одна якобы перегоревшая, с пустой колбой без намёка на спираль, вот в ней как раз скрывался микрофон. Он надеялся, что устроенный перекрёстный допрос Матюшин или кто-то другой услышал и сделал выводы.
Окон в камере не было, часы отобрали, так что за временем Травин мог следить только примерно. Восьми ещё не было, когда их с Лакобой вывели в дежурную комнату и вернули вещи. Всё, кроме кастета и пальто, их обещали отдать потом.
– Отпускают? – спросил Сергей.
– На дознание повезут, – дежурный сотрудник адмотдела показал, где расписаться в журнале, – а потом отпустят, так следователь сказал. Гражданин Лакоба, подойдите. Жалобы за время задержания были?
– Выше нос, Леонтий, – Травин подмигнул Лакобе, который на это только раздражённо поморщился, – на волю нас везут, прощай, кичман. Когда везут, товарищ?
– Сейчас подадут карету, – дежурный не сдержал улыбки, – машина у нас с норовом, новая, всё никак не привыкнет к ней водитель, жалуется, что заграничная лучше была.
Новой машиной был АМО-Ф-15 с крытым деревянным кузовом, в котором сделали две скамьи. Травина и Лакобу посадили рядом, надели наручники, напротив сели два милиционера, один совсем ещё молодой, второй – средних лет.
– Это обязательно? – Сергей потряс цепью.
– Не положено разговаривать, гражданин задержанный, – у молодого милиционера от волнения голос сбился.
– Хорошо. А петь можно?
– Нет! – милиционер попытался пригрозить винтовкой, чудом не попал по своему товарищу, который выругался.
Машина после моста свернула направо, на Советскую, и после крепостной стены повернула налево, на улицу Кузнецкую.
– ГПУ проехали, – вслух прикинул Травин, – слева Ботанический сад, значит, во вторую больницу едем, на опознание. Так, гражданин конвойный?
– Так, – ответил тот, кто постарше, а молодой только глазами зло зыркнул.
Автомобиль проехал ворота больницы, потом главное здание, проскочил между деревьями к одноэтажному деревянному дому с цоколем и мансардой, выкрашенному жёлтой краской, в котором находился морг, выгрузил Сергея, Лакобу и старшего конвойного и уехал.
– Ожидаем, – сказал милиционер.
На улице смеркалось, Травин достал папиросы, угостил сотрудника милиции, предложил Лакобе, но тот отказался.
– А я ведь вас знаю, – конвойный докурил, вздохнул, и Сергей дал ему ещё одну папиросу, – вы вчера играли за желдорстанцию, на воротах стояли. Нас, считай, без победы оставили.
– Спорт есть спорт, – Травин пожал плечами, – ваши тоже чудаки, Лившица воткнули в нападение, он же бьёт, как пацан, мысочком, надо изо всей силы гасить, чтобы вратаря сносило.
– Такого снесёшь, – милиционер уважительно посмотрел на Сергея, – вы, товарищ, больше ворот. Если бы не несчастье с Прохоровым, то…