– Правильно, детям культура необходима.
Сергей прошёл в закуток, где сидела ответственная за кадры, отыскал папку с заявлениями. Прикинул, Глаши не было целый день в начале апреля, ходила в зубоврачебный кабинет, он нашёл в журнале запись с номером папки, достал её с полки, вытащил объяснительную.
Почерк у Екимовой был округлым и чуть вытянутым, на взгляд криминалиста он совпадал с тем, который был в записке, по дилетантскому мнению Травина – тоже. Только вот прощальное послание Глаши было написано практически без ошибок, а в объяснительной их была целая россыпь. Сергей достал ещё несколько листов, даже на его не слишком взыскательный взгляд, с грамотностью у Екимовой был полный швах.
Значит, скорее всего, Глаша эту записку не писала, и те, кто её подбросил, точно знали, что она не вернётся. У преступников был образец почерка, они могли получить его где угодно, на почте, у Лакобы или у Сомова, который оказался её бывшим женихом, только подделать буквы они догадались, а слова – нет. На то, чтобы взять образец, у преступников была целая ночь, навряд ли убийство простой работницы почты заранее планировалось, скорее, оно было спонтанным, из-за неожиданных обстоятельств. Если кто и забрался в здание почтамта, мог себя обнаружить.
В табеле никаких пометок не было, единственный, кто оставался в почтамте с пятницы на субботу, был телеграфист, один из четырёх, работавших на почте посменно. В ту ночь дежурил Фёдор Бернис, человек ответственный и необщительный, а ещё коммунист и лютеранин. Это не давало ему в глазах Травина никаких преимуществ перед другими, с бандитами мог спутаться любой, только вот как Берниса проверить, Сергей не знал, разве что заявиться домой, прижать к стенке и вежливо попросить всё рассказать.
– Отличный план, – пробормотал Травин, выходя на улицу, – так и поступлю.
Но к Бернису он не пошёл, зато свернул на улицу Калинина, зашёл в подъезд дома семнадцать, постучал в выкрашенную зелёной краской дверь, подождал. На пороге появилась женщина средних лет, с тонкими бесцветными губами и волосами, затянутыми в пучок, вид у неё был болезненный.
– Здравствуйте. Вы, наверное, к Наденьке?
– Вообще-то мне нужен народный следователь окружного суда Иван Сергеевич Матюшин.
– Так вы из милиции, товарищ? – женщина загораживала собой проход в квартиру.
Травин кивнул.
– Ваня на работе, у них там случилось что-то неладное, – сказала хозяйка квартиры. – А то уж подумала, вы к Наденьке, так она тоже сегодня дежурит, в больнице. Я бы вас пригласила войти, но уборкой занята, уж простите.
– У меня конверт для товарища Матюшина, – помахал Сергей бумажками, прихваченными с почты, – так вы говорите, в суде он сейчас? Тогда не буду вас беспокоить, туда занесу.
Женщина кивнула, захлопнула дверь.
Здание суда по причине выходного дня было закрыто, красноармеец скучал возле входа. Травин показал ему заранее заготовленный конверт, на котором написал «лично в руки», часовой по слогам прочитал фамилию получателя, с сомнением поглядел на курьера.
– Закрыто нонче, – сказал он, – пускать не велено. Матюшин вроде здесь, приметный он, малец ещё, а уже следователь. Ты завтречка заходи, никуда твой Матюшин не денется.
– А как же мне быть? – огорчился Сергей. – Ты, браток, сам знаешь, наше дело крайнее, принести и передать. Давай я тебе посылку оставлю, ты мне фамилие своё черканёшь, и всё, с меня взятки гладки. Только полностью пиши, как есть, и имя с отчеством, для отчётности, а то документ важный, как бы не потерялся.
Часовой взял карандаш, неуверенно повертел в привыкших к тяжёлому труду пальцах, вернул.
– Чтобы мухой, – предупредил он, приоткрывая створку двери, – одна нога здесь, другая там.
Коридоры суда пустовали, привычного конторщика на месте не было, Травин дошёл до кабинета Матюшина, постучался. Ждать, когда ответят, не стал, распахнул дверь. Следователь сидел за столом и курил. Судя по переполненной пепельнице, он потихоньку осознавал глубину той задницы, в которой оказался после гибели Лессера. Рядом со столом стояла тележка, заваленная бумагами, стопки дел на столешнице возвышались почти на метр.
– Я вас не вызывал, – с отчаянием в голосе сказал он. – Гражданин Травин, у меня очень много работы.
– Неужели кроме тебя других следователей в Пскове нет? – Сергей снял со стула пачку дел, переложил на пол, уселся. – Я на минуту. Дело Екимовой помнишь?
– Лессер их собирался в ГПУ передать, – Матюшин оживился. С одной стороны, Травин его раздражал, а с другой, это был повод отвлечься от навалившейся текучки. – И дело Лакобы, и Сомова, и даже ломбард, всё должно быть у них. И опросы получателей писем тоже. Только сразу скажу, ничего там интересного нет, показания сходятся, временных разрывов я не обнаружил, докладную записку составил. Лессер всё в одно дело объединил и наверняка с собой забрал аккурат тридцатого, когда на допрос собирался, между прочим, вас допрашивать хотел. Гражданин Травин, у меня двойное убийство в Селезнёво, в Прудах человек в чан с конопляным маслом упал и утонул, на пивзаводе перед Первомаем украли бочку пива, а потом пустую в реку сбросили, только сейчас выловили. По штату четыре следователя положено, а нас двое осталось, я и Бернис, уж лучше бы меня вместо Генриха Францевича пристрелили.
– Как ты сказал, Бернис?
– Густав Петрович Бернис, наш второй следователь, он дела по райцентрам ведёт.
– А телеграфист Бернис кто ему?
– Брат старший. Что, очередной подозреваемый образовался? Гражданин Травин, дайте милиции и следствию работать, у меня и без вас голова пухнет, или вот знаете что, идите-ка вы к нам судьёй или прокурором, будет свой кабинет, стул, стол и всё что захотите, а главное, сможете здесь свои порядки устанавливать на совершенно законном основании.
– У прокурора хороший кабинет? – Сергей сделал вид, что задумался.
– Большой.
– Такой же, как у Лессера?
– Конечно, у Генриха Францевича кабинет был, как три моих. Вам, с вашими габаритами, гражданин, подойдёт.
Кабинет Лессера встретил Сергея сорванной печатью и гостеприимно приоткрытой дверью. Вообще, советские чиновники в большинстве своём отличались пренебрежением к порядку, чем это объяснялось, доверием к людям, пофигизмом, неопытностью или безалаберностью, сказать было сложно. Но старший следователь, судя по аккуратно разложенным папкам, к делу относился добросовестно, правда, часть полок уже почистили, на полу валялись листы со следами подошв. Совершенно не тронули этажерку с бледно-серыми брошюрами журнала «Советское право», выпуски, начиная с 1922 года, стояли строго по порядку.
Стол, такой же массивный, как у конторщика, стоял торцом к стене, покрашенной серой краской. На стене висели четыре медные таблички, на них выгравировали имена людей, занимавших этот кабинет, судебных следователей по особо важным делам. Педантичный Лессер к каждой из них приклеил пластину с годами жизни и работы, первым, самым верхним, был Барушев, занявший эту должность в 1894 году, а последним – Иван Абрамович Дягилев, передавший её, видимо, самому Лессеру в 1926-м. На второй сверху табличке стояло имя Лапина Алексея Никифоровича, тот служил восемь лет, с 1915 по 1923 год. Варя говорила, что её отец умер из-за неудачной операции на желудке, и что работал в суде, только не упоминала, кем именно, но теперь для Сергея это стало делом прошлым.
Травин уселся за стол, похлопал по суконному верху, попытался представить, что он должен передать дела, но перед этим добавить в них результаты очной ставки подозреваемых, одним из которых он, собственно, был. Потому что кто же будет с собой неполные папки возить, ведь не собирался же старший следователь под Первомай помирать, а значит, никуда ничего не отдал.
– Куда же ты их засунул? – Сергей на месте Лессера не стал бы мешать папки с другими документами, а положил их отдельно. Например, в ящик тумбы.
В верхнем лежали остро заточенные карандаши, пузырьки с чернилами, чёрная записная книжка и «Браунинг М1903» в кожаной кобуре. У Травина был точно такой же, красные командиры предпочитали наганы и маузеры, но Сергею всегда нравились небольшие самозарядные пистолеты. На оружии Лессера стояло клеймо «С.З.Ж.Д.».
Второй ящик был пуст, так же как и третий.
Оставался большой, под самой столешницей, который открывался ключом. Его взламывать пока не стали, но наверняка именно так и поступят, Сергей сомневался, что при обыске озаботятся поиском ключа. А вот он потратил две драгоценных минуты и обнаружил его в кобуре, в маленьком кармашке.
На первый взгляд ящик пустовал, но фанерка, изображавшая дно, была поднята слишком высоко и лежала неровно. Травин подцепил её, под ней лежали четыре папки. Первая – с делом Екимовой, вторая содержала материалы по ограблению ломбарда, третья, самая толстая, целиком была заполнена материалами по Сомову, на четвёртой стояла его фамилия. Травин засунул папки за пазуху, достал с полки несколько дел и положил на место изъятых, закрыл ящик ключом, а ключ положил обратно в кобуру.
– Прокурор, говоришь, – Сергей аккуратно прикрыл за собой дверь, – я подумаю.
– Долго ты, – часовой взял предложенную папиросу, засунул в карман, – а сказал, что мигом.
– Да этот Матюшин заставил меня письмо вслух читать, – Травин протянул ещё одну. – А я с чтением не очень-то, знаешь, вот и задержался.
– Вот изверги, – красноармеец и вторую спрятал, – так и норовят над простым человеком свою образованность показать. В следующий раз не пущу, имей в виду, а то шастают всякие.
Сергей пообещал ему больше не шастать и через десять минут был дома.
– Паша не появлялся, – отрапортовала Лиза, она выглядела получше, хоть и кашляла. – Заходил Васька, жаловался, что их опять хулиганы заставляли побираться у церкви, тётя Нюра принесла яйца и молоко, сказала, расплатиться можем и на неделе, а дядя Прохор притащил кусок сома, я уху поставила в печь томиться. Уроки я сделала, теперь гулять хочу. А ещё дядя Фомич приходил, тебя спрашивал, грустный он какой-то. Наверное, пилит его Варвара. Я на минутку выгляну на улицу, ладно?