– Какой есть, – Травин и не думал стесняться, пододвинул к себе сахарницу, – кстати, у вас в больнице милиционер лежит, Юткевич. Хотел узнать, как он.
– С чего это ты о милиции беспокоишься? – Черницкая обмакнула сухарь в кофе. – Твой знакомый?
– Да не то чтобы знакомый, – Сергей замялся. – Я недавно одного шнифера задержал, ну взломщика сейфов. И в историю вляпался.
Лена слушала рассеянно, да и Травин особо в подробности не вдавался. Сказал только, что этот Сомов, которого он отдал милиции, в камере Юткевича порезал, а другого милиционера убил, а потом вообще сбежал.
– Так что ты осторожнее, – подытожил он, – а то решит доделать, залезет в палату, медсестёр перепугает.
– Значит, сам этот милиционер виноват, раз товарища не спас, – докторша налила вторую чашку, поболтала кофейник, тот был почти пуст, – царапина у него пустячная, лежит как на курорте, особого внимания к себе требует. Если твой Сомов к нему залезет, сестрички ещё и помогут, потому что надоел этот Юткевич хуже горькой редьки. Только соберусь его выписать, нет, опять найдёт в себе болячку и стонет, как будто на мине подорвался. А ты, значит, герой, иди сюда, дай-ка поцелую.
Одним поцелуем дело не обошлось, так что Черницкая почти опоздала, а Сергей так и не позавтракал толком.
– Всё хотела спросить, – она слезла с сиденья мотоцикла, но уходить не спешила. – Что там с этой женщиной, которая письма носила, нашли её?
– В морге во Второй Советской лежит тело, – не стал скрывать Травин. – Милиция считает, что это она, обнаружили, кстати, неподалёку от тебя, в конце улицы. А что за письмо, до сих пор понять не могу, один адресат, радиолюбитель, видел первую букву фамилии. Но в суде только два следователя остались, а дело, мне Матюшин сказал, в ГПУ передали, поэтому кто это сотворил и кому она несла письмо, так никто и не знает.
Черницкая как-то странно на него посмотрела, мол, что за пинкертоновские наклонности у обычного почтальона, чмокнула в щёку и убежала.
О находке комсомольцев Травин на работе не рассказывал, но и без него слухи расползались по городу, правда, имя Екимовой пока никто не называл. Отец кассирши Масалкиной, который работал врачом во второй больнице, сказал ей по секрету, что следователь привозил подозреваемых осматривать труп, но те сбежали, расстреляв целый взвод милиции. Масалкина сложила один и один, и к обеду пятницы происшедшее настолько обросло слухами, что им мало кто верил, но в одном все сходились – найденная женщина и есть Екимова.
– Жалко Глашку, хорошая была женщина, хоть и шебутная, – Абзякина вытирала глаза платочком. – Как же так, Сергей Олегович, в нашем городе, средь бела дня, и такое. На улицу выходить страшно.
– Что сказать, – Травин покачал головой, – конечно, жаль Екимову, но милиция ещё не уверена, она ли это.
– Вы-то сами в это верите, что не она? – спросила одна из сортировщиц.
– А Зойки-то нет сегодня, может и её ухайдохали? – тут же сказала другая.
– Липкина сегодня выходная, пора бы уже запомнить, – хоть в этом успокоил их Травин.
– Вот что такое творится, наука в будущее идёт семимильными шагами, а они узнать не могут, тот ли это человек, – возмутился Циммерман, – казалось бы, должны же быть у людей какие-то признаки, только им присущие. Как отпечатки пальцев. Кстати, почему по отпечаткам не могут сказать? Это же так просто.
– Семён, мне всё это тоже не нравится, – сказал Сергей, – я этот труп видел, и поверь, не узнал. Сказали, что вещи похожи, и цепочка с подковкой вроде её, но такую не только она носила. А отпечатки не сохранились.
Все охнули, одно дело, если известная сплетница Масалкина что-то сболтнёт, и другое – когда начальник сказал. Тут же посыпались расспросы, людей больше всего интересовало, почему именно Травина, который Глашу только по работе и знал, позвали на опознание, а их, её лучших подруг – нет.
– Вот что, – громко сказал Сергей. – Давайте-ка сделаем так. Если вы действительно хотите помочь следствию, то всё, что считаете нужным, напишите, и отдадите мне завтра, Марфа Ильинична их перепечатает. Но не надо романов писать, максимум один лист, только факты. Я эти листы возьму и следователю передам, договорились? И про Екимову точно ничего не известно, она это или не она. До конца расследования будем верить в лучшее.
– Вот это дело, – Абзякина перестала плакать, немного повеселела. – Может, это и не Екимова вовсе, и мы зря волнуемся, пока тут обсуждаем, зайдёт Глашенька живая и здоровая.
Все чуть успокоились, уж очень хотелось в это верить.
– Семён, – поманил заместителя Травин, пока коллектив делился сведениями о Екимовой, – ты чего такой смурной сегодня?
– Это мои личные дела, – тут же окрысился Циммерман.
– Ага, так вот оно что. С Кислицыной поцапались?
Света сидела в фойе на кассе и грустить не собиралась. Травину даже показалось, что она напевает что-то романтичное и возвышенное, а о работе не думает, собирая возле своего окошка небольшую очередь.
– Не то чтобы поцапались, мы расстались, – сказал Семён с надрывом. – Я в толк не возьму, что ей нужно, словно не замечает меня.
– Может быть, увидела тебя с женой на демонстрации и решила, что не хочет семью рушить? – кинул ему Сергей спасательный круг.
И Циммерман с радостью за него ухватился, приготовившись излить душу.
– О личном – потом, – прервал его Травин. – Ты мне лучше вот что скажи, что лучше подделать, деньги или облигации.
– Конечно, деньги, – ответил Циммерман со знанием дела, было заметно, что он рад переменить тему разговора. – Облигации, они же погашаются не сразу, а через несколько лет, если купоны сличат с одинаковыми номерами, эту облигацию просто вычеркнут из погашения и будут разбираться, а если придержат, а настоящий владелец раньше придёт, тут мошенника под рученьки и возьмут.
– Так и возьмут?
– В финотделах тоже не дураки сидят. А деньги – их, пока оказия не случится, никто не проверяет. Только пустое это, чтобы подделать купюры, бумага нужна специальная, а она для каждого выпуска своя, плюс подписи должны стоять, а они серии соответствуют. Но бумага – главное, если ты с деньгами дело имеешь, по звуку определишь, настоящая или нет. Так что фальшивку только где на рынке сбыть или в магазине.
– Если кассир опытный, то он сразу поймёт?
– Я тебе так скажу, новичок – нет, а если хотя бы год на кассе, то определённо. А ты что, хочешь деньги начать печатать?
– Да всучили мне тут купюру под возврат, а вдруг фальшивая. Что-то оттенок у неё чужой.
– А ну, дай посмотрю, – Семён взял у Сергея ассигнацию, полученную от Мухина, помял в руках, посмотрел на свет, на подписи. – Видишь, это червонец двадцать шестого года, подписали его товарищи Калманович, Марьясин, Карклин и Арку, серии этих червонцев начинаются с ЗВ и заканчиваются ЛЕ. А вот если бы вместо подписи Карклина стоял росчерк Горбунова, то серия начиналась бы с МБ. Надписи тёмно-серого цвета, с оборотной стороны кружевные такие рисунки, называются – гильоширные, водяных знаков на этих купюрах нет. Я бы сказал, что она подлинная. Да что там, практически уверен. И бумага, вот возьмёшь другой такой же червонец, бумага так же будет себя вести.
– И что, ты наизусть это знаешь?
– Ну вообще Государственным банком альбомы высылаются, ты мне сам под роспись выдавал, но запоминаешь со временем. Мне фальшивки несколько раз попадались, так эти самоделки даже ребёнок отличит, их же рисуют кто во что горазд.
– Дай-ка мне тогда на неё облигацию крестьянскую.
Семён с сомнением посмотрел на Травина, но облигацию займа выдал.
– Почти все разошлись, – предупредил он. – Если ещё захочешь купить, поторопись. Кстати, Соколова утром встретил, он просил тебе передать, что технической возможности нет.
– Какой возможности? – не понял Травин.
– Телефон у какой-то дамочки отключить. Ты его сам спроси, только вечера дождись, а то он как совсем трезвый, так говорит непонятно, намёками, мол, рад бы, но никак. И подмигивает, гад, словно на свидание зовёт. Да, ещё сказал, что два новых аппарата нам поставит, один вниз, к кассирам, другой лично тебе, чтобы товарищ начальник почтамта мог по служебным делам беседовать, не отходя от стола.
– Только телефона мне не хватало. Всё, через час и сорок минут почтовый приходит из Гдова, я на станцию, проследи, чтобы пакеты для фельдсвязи опять не перепутали. И Липкина отчёт не доделала, зайду к ней по дороге.
– Оттуда вернёшься?
– Нет, вечером, дорогой мой заместитель, у меня театр. Леднёв из «Набата» контрамарки принёс, буду о прекрасном думать.
Зоя Липкина жила на третьем этаже, в небольшой комнате в самом конце коридора. Проходя мимо двери радиолюбителя Савушкина, Сергей пнул её несильно, прислушался – там было пусто. А вот Зоя была не одна, из-за двери слышались смех и повизгивания. Сергей постучал, громко представился, внутри зашуршали, задвигалась мебель, Зоя открыла через две минуты, растрёпанная, поправляя сарафан.
– Простите, Сергей Олегович, убиралась. Что желаете?
Сказано это было тоном, однозначно намекающим, что гость должен уйти поскорее. Но Травин зашёл в комнату, огляделся – большая кровать под небрежно накинутым покрывалом с болотом и лебедями, массивный дубовый шифоньер с зеркалом, туалетный стол на резных ножках, несколько стульев. В углу стоял стол с бутылкой настойки и двумя стаканами.
– Зоя, мы договаривались, что график у тебя свой, но работу ты делаешь в срок, так?
– Так и есть.
– Завтра придут из ГПУ за отчётом об иностранной почте, значит, сегодня он должен быть у меня. Всякое бывает, так что твои черновики я захватил. Держи.
Липкина залезла в комод и вытащила картонную папку.
– Ещё вчера сделала, Сергей Олегович. Смотрите, осталось несколько цифр посчитать.
– Предупредить не могла?
– А может, я хотела, чтобы вы ко мне в гости заглянули, – Зоя кокетливо улыбнулась. – Не подумайте, ничего такого, но остальные сдохнут от зависти.