Сразу после выписки агент угро возвращаться на работу не собирался, ему обещали проход через границу в Изборск, а оттуда – в Таллин, и там же обустройство, и, судя по паспорту с эстонским гербом, обманывать не собирались.
– Так кто этот человек? – уточнил у него Сергей. Ответы Юткевича он старательно записывал – под подушкой каталки нашлись листы бумаги и карандаши.
Юткевич называть нанимателя не хотел ни в какую, но потом всё-таки сказал, что приметы знает, вот, к примеру цвет глаз, или что борода есть. Травин старательно всё записал, старик тяжело дышал, жалуясь на боли в груди и давя на свой возраст.
– Вы его точно отыщете, – он старательно всхлипывал, – я не знаю, как его имя, клянусь вам, товарищ Травин, пожалуйста, больше не бейте.
– А ты вспоминай получше. Если голова тяжёлая, могу ухо оторвать, сразу полегчает. Пашку откуда знаешь?
– Вот те крест, – Юткевич попытался перекреститься, забыв, что рука привязана, заплакал, – первый раз пацанёнка видел, что с Митричем он родня, и знать не знал. Хорошо, хорошо! Вспомнил, видел я, как этот бородатый в столовую ходил, что у вокзала, в артельную. Он сейчас побрился, гад, думал, не узнаю я, а у меня глаз алмаз. Только в зал он на минуту зашёл, с Фейгиным за столом чуток посидел, а потом наверх поднялся.
– С Фейгиным, это который директор ломбарда? Фейгина ты знаешь, а как твоего дружка зовут – нет? Ваньку не валяй, ни за что не поверю, чтобы работник уголовного розыска, да имени местного жителя выяснить не смог. Давай так, ты мне имя назови, а я тебе глаз оставлю. Левый или правый?..
Люди Меркулова приехали в два пятнадцать. Травин передал им скулящего агента угро, который за полтора часа превратился из бодрого пожилого человека в старика, запись допроса, фотографии с паспортом и деньги. Роман Обручева он оставил себе. Сотрудники особого отдела были немногословны, они упаковали Юткевича в мешок, бросили на каталку и вывезли в коридор, а Сергей остался в одиночестве. На кровать он ложиться не стал – та вся пропиталась потом и мочой, встряхнул одеяло, постелил на пол, положил книгу под голову и заснул. Утром его разбудила санитарка, которая принесла завтрак на двоих.
– А где второй больной? – спросила она и, узнав, что Юткевич самовольно себя выписал, оставила Травину две порции ячневой каши, большой шмат сливочного масла, половину круга кровяной колбасы и целый каравай хлеба.
Обувная лавка Чижикова располагалась в полуподвале клуба фабрики «Шпагат» на Нарвской улице. В первом помещении рябой приказчик предлагал покупателям обувь известных советских марок, а в дальнем сам хозяин, Яков Чижиков, делал туфли и ботинки на заказ. Делал он их плохо, но заказчики, а точнее заказчицы, всё равно шли.
– Мадам, ваша чудесная нога достойна туфель царицы, – говорил он, – разве можно такую прелесть прятать, простите, в сапоги.
Мадам хихикала, краснела, поджимала пальцы чудесных ног, прикрывая дырку на носке, и доставала кошелёк. Туфли носились до кровавых мозолей, а их обладательница рассказывала своим подружкам, какой это замечательный обувщик – Яков Чижиков.
Пролётка подкатила к лавке в начале десятого утра, в понедельник в это время покупателей почти не было, и Чижиков сам стоял за прилавком, ковыряясь в куске кожи. В пролётке, кроме извозчика, сидели трое, двое спустились в лавку, а один остался снаружи.
– Прошу, товарищи, – Чижиков радушно улыбнулся, – что желаете, сапоги, ботинки? Есть любые размеры. Вот у вас, товарищ, пять с кувырком, расхожий размер, и сандалии подберём, и туфли летние, фабрики «Скороход», самого модного фасона.
Он приблизился к одному из посетителей, размахивая примерочным шнурком, мужчина чуть отстранился, потянувшись к оттопыренному боковому карману, и тут ему в горло снизу вверх вонзилось сапожное шило. Оно прошло через ротовую полость, проткнуло верхнее нёбо и проникло в гайморову пазуху. Посетитель дёрнулся, пытаясь отвести голову назад, Чижиков оставил шило в ране и бросился наружу.
– Держи его, – заорал второй посетитель, выхватывая пистолет.
Тот, что стоял снаружи, слов не услышал, но среагировал, потянулся к нагану, расстёгивая кобуру. Чижиков его оттолкнул прямо на лошадь, бросился вниз по улице, но мужчина устоял, выхватил револьвер и несколько раз выстрелил. Обувщик как раз в этот момент упал, поскользнувшись, пули прошли у него над головой, Чижиков прыгнул вправо, цепляясь руками за булыжники, скрылся на Ильинской улице.
– Гони, – тот, что выбежал из лавки, прыгнул в пролётку, кучер хлестнул лошадь вожжами, стрелявший на ходу запрыгнул к товарищам, они вылетели по Ильинке на Лесную, но бандита и след простыл.
На работу Травин пришёл к двенадцати, Надя утром пришла в себя и при виде Сергея улыбалась, прижала его руку к щеке, долго не отпускала. Пришлось так постоять, ловя злые взгляды Черницкой, которая хоть и старалась на него не смотреть, но иногда не сдерживалась.
– А это что? – удивился он, чуть не дойдя до своего рабочего места. – Семён, ты кого сюда запустил?
– Так телефон тебе ставят, я ж говорил, Соколов расщедрился. Внизу аппарат уже стоит.
Два монтёра крепили кабель по стене, подводя его к начальственному столу, на котором стоял дореволюционной модели аппарат, с рожковым микрофоном, отдельным наушником на проводе и рукояткой индуктора. Чудо инженерной мысли было заключено в ящик из красного дерева и отделано мельхиором. Электрический звонок звучал пронзительно и противно – пяти минут не прошло от того момента, как телефонисты торжественно передали аппарат новому владельцу.
– Фотосалон, через час, – сказал голос и отключился.
Через два часа Травин и не думал уходить – понедельник обычно и так был днём напряжённым, а тут ещё коллектив в нерабочем состоянии находился из-за Екимовой. Он метался по этажам, следя, чтобы ничего не перепутали, вызвал ещё одного телеграфиста, сам помогал раскладывать посылки и заполнять формуляры. Циммерман не отставал, он даже любимые журналы забросил, зато к часу дня рабочий процесс вроде наладился, переживания отступили на второй план.
– К следователю товарища, – красноармеец, один из троицы, что забирала Юткевича, с мрачным видом топтался около входа. – Травин Сергей Олегович. Велено срочно доставить.
Автомобиль, проехав здание суда, вывернул во двор Старо-Вознесенского монастыря и остановился у бывшего дома настоятельницы. Руки Травину не сковывали, и вообще, добравшись до места, водитель, он же посыльный, кивком головы показал на входную дверь в торце здания, украшенную поверху пятью розетками, а сам остался в автомобиле.
Внутри боец ГПУ заполнил данные, справился об оружии и тщательно обыскал. Забрал кастет и выкидной нож.
– Ожидайте, гражданин.
Ожидать пришлось недолго, водитель, появившись, кивнул охраннику и потянул Травина за собой, усадил в бывшей келье – узком помещении с низким потолком и без окон, сам разместился напротив.
– Уполномоченный Гуслин, – представился он и показал красную книжечку, – можно по-простому, Гриша, ночью недосуг было знакомиться. Куришь?
Травин взял предложенную папиросу, прикурил.
– Нашли мы бандита, о котором сволочь эта говорила, ну Юткевич, – сказал Гриша, – в лавке сидел, и знаешь, чем занимался?
– Столяр или сапожник, – Сергей усмехнулся. – Скорее всего второе.
– Откуда?.. – Гуслин аж подпрыгнул.
– Тех двоих, что у ломбарда, шилом убили, приятель Фейгина их и навёл, а потом прикончил.
– Он и сейчас одного из наших чуть не пришил. Только, – чекист помрачнел, – сбежал, сволочь. Меркулов взбеленился, приказал тебя доставить.
– Для розыска у ГПУ свои люди имеются.
– Из-за того, что ты молчишь, – Гуслин тяжело посмотрел на Сергея, – и скрываешь что-то, мой товарищ чуть не погиб.
– Твой товарищ, Гриша, по собственной дурости пострадал, на меня валить не надо. Вы же, небось, культурно к нему подошли, хотели взять под ручки и в карету усадить?
– Ну вроде того.
– Это бандит, он, пока живой, лучше не станет. И обращаться с ним надо соответственно.
– Как ты с Юткевичем? – Гриша саркастически усмехнулся.
– Именно так, товарищ Гуслин. Говорить может, и этого достаточно, а руки-ноги ему ещё долго не понадобятся. Я вам его подготовил так, что он должен был с самого рождения честно свою всю жизнь рассказать, а там уж ваше дело, как этим воспользоваться.
В комнату вошёл Меркулов, мотнул головой, Гуслина как ветром сдуло.
– Расписывайся, – он кинул на стол листы бумаги. – И имя своё полностью напиши. Такие ты дела заварил, товарищ Травин, что не знаю, спасибо тебе говорить или к стенке поставить. Юткевич-то дружка своего сдал, а эти гаврики его, считай, упустили, остаётся только столовая, на которую он показал, и где ты деньги старые нашёл. Очень бы хотелось этих субчиков тёплыми взять, да нельзя, они – наша единственная зацепка.
– И Пашка.
– Да, Павел Филиппов. Но он навряд ли кого-то знает кроме простых исполнителей, схватить и допросить мы его ещё успеем. Ты вот что, Сергей, раз уж теперь сотрудник органов, то и довольствие должен получать, – Меркулов достал похудевшую пачку «сеятелей», положил на стол, пододвинул к Травину, подсунул под неё фотографию. – Здесь портрет Чижикова, даю тебе, вдруг отыщешь, ты фартовый. И сто двадцать червонцев, премия твоя за поимку особо опасного преступника. Или ты думал, сотрудники наши забесплатно работают, за революционную идею?
– Надеялся.
– И за идею тоже, но пока коммунизм не наступил, без денег не обойтись. Особенно тебе, потому что сегодня, товарищ Травин, у тебя свидание. Идёте вместе с дамой в ресторан, отдохнуть культурно, и делом заодно займётесь.
Сергей пододвинул пачку денег обратно.
– Не валяй дурака, – сказал Меркулов. – Или ты думаешь, я тебе долю от выгодного дела предлагаю? Государство не артельная лавка, а служба наша – не отдых в Коктебеле, тут дисциплина и строгая отчётность. В восемь вечера ты заезжаешь за Черницкой и отправляешься мириться в ресторацию. Гуслин и Мигулич вас будут прикрывать, твоя задача – бандитов спровоцировать, чтобы они своего человечка к хозяину послали.