– Что же ты так, Зоя? – грустно сказала Глаша. Голос у неё был глухим, горло – черным. – Мне так холодно и грустно. Почему вы так со мной?
Она была одета в драповое пальто, такое же, как в тот вечер, на плече висела брезентовая сумка, фетровая шляпка на голове была совсем другой, но Зоя не обратила на это внимания. Она пыталась выпрыгнуть из сна, но держалась до того момента, как мёртвая подруга подошла к ней и дотронулась ледяными почерневшими пальцами до шеи.
– Нет! – закричала она, отпрыгивая к стене. – Нет! Сгинь!
Но Глаша наступала, тянула руки и, только когда Липкина разрыдалась, исчезла.
– С вами всё в порядке? – в камеру заглянул красноармеец.
Зоя бросилась к нему, словно к спасителю, и умоляла отвести к следователю. А потом, когда оказалась в кабинете напротив сухощавого пожилого человека в очках, начала всё ему рассказывать, и про Глашу, и про Лакобу, и про себя, и особенно про Савушкина. Только чтобы не оставаться одной и не возвращаться в камеру.
– В общем, она сдала всех, уже по второму кругу пошла, Лакоба рядом в камере сидит и всё, что надо, слышит, но он крепкий орешек, расколоть будет непросто, дом Лапина сейчас как осиное гнездо, лучше нам туда не соваться, – Черницкая разливала чай. – Знаешь, из тебя бы получился отличный режиссёр, такой спектакль поставили, жаль только без зрителей.
– А та актриса? – Травин с грустью смотрел на имбирное печенье. – Ей не показалось, что это странно?
– Нет, ей намекнули, что теперь она будет играть главные роли вместо Леднёвой, этого было достаточно. Возможно, проболтается, но так ведь и не узнала ничего.
– Кроме Лакобы и Савушкина, кто ещё?
– А вот это тебе, мой друг, знать не надо, – докторша покачала головой, отодвинула печенье от Сергея, – яйца и окорок на кухне, и ещё там половина запечённой куропатки лежит. На мою долю сделай тоже, продуктов не жалей. Но ты, знаешь ли, был неправ насчёт Лакобы, это сделал Савушкин.
Пока Сергей готовил яичницу, он узнал наконец, как убили Екимову.
Глаша пришла домой не вовремя и застала Лакобу с Липкиной, вместо того чтобы решить всё полюбовно и по-русски – мордобитием, водкой и примирением, заявила, что на следующий день пойдёт в милицию и всё об их делишках расскажет, и что теперь у неё есть новое сердечное увлечение. Даже какое именно – сказала, назвала имя нового полюбовничка. Переоделась, швырнула подаренный заячий полушубок Лакобе в рожу и ушла письма разносить. Савушкин, который раньше с Екимовой встречался, обрадовался, что у них с таможенником всё кончено, и за ней через полчаса отправился. С его слов, они повздорили, он женщину толкнул, та упала головой о камень и не дышала. После этого радиолюбитель в панике побежал к Лакобе, тот на Савушкина орал страшно, но потом утих, сам себе записку написал и спектакль разыграл, словно от ревности с ума сходит, даже напился для храбрости. А Липкина ему подыграла.
– Ох и жук этот Лакоба, – спокойно сказал Травин, – такого ревнивца у почты разыграл.
– Не только это, он ещё и Савушкина заставил тебя оговорить, чтобы наверняка. Так что, друг мой любезный, сидеть тебе за решёткой, если бы не все эти обстоятельства. А так со мной познакомился, считай, повезло вдвойне.
– Но теперь-то разъяснилось всё? Савушкина схватили? – деликатно соскочил Сергей со скользкой темы.
– Твой Савушкин, когда за ним пришли, откуда-то достал пистолет и пытался с собой покончить, но не смог, что-то с оружием у него было, пружина сломалась, пока на курок жал. Милиционер в горячке прострелил ему ногу, так что лежит теперь в камере подраненный. – Черницкая взяла себе со сковороды едва ли пятую часть, остальное отдала гостю. – Во всём сознался, голубчик, и в убийстве, и в том, что про делишки Лакобы догадывался и своим передатчиком пользоваться разрешал, и что за границу уехать хотел при первой возможности, потому как здесь не ценили его.
– Нашли? – Сергей невозмутимо промокнул желток куском хлеба.
– Что?
– Сумку почтовую.
– Нашли, он её в ту же ночь спрятал в шпиле, где антенну свою наматывал. Письмо за картонку забилось, которая на дне, так что он думал, что до тебя Екимова дошла. Так оно и пролежало с тех пор.
– Почему до меня? – удивился Сергей.
– Тут такая странность произошла, – докторша внимательно на Травина посмотрела, – конверт этот тебе был адресован.
– Мне?
– Да. Внутри карточка почтовая лежала, пустая, а на конверте твоё имя.
– Зачем кому-то мне карточку пустую присылать?
– Ты всё-таки болван, – Черницкая рассмеялась. – Женщине нужен повод был, чтобы в гости к тебе зайти, что тут непонятного. Ты ведь ей глазки строил?
– И в мыслях не было, – неискренне сказал Травин. Но тут же поправился: – Если только чуток.
– Ну вот ей этого и хватило. Решила, что ты отличной заменой Лакобе будешь, взяла твой адрес, написала отправителем Ленинградский почтамт, положила в сумку. Почерк сличили, её рукой сделано. Только себя не вини, не ты же её убил.
Сергей усмехнулся.
– Ты меня с самого начала подозревала? Екимова ведь тебе конверт показывала, так?
Черницкая кивнула.
– Если бы мне нужда была её убить, я не стал бы тело на улице оставлять, тем более под камнями. Донёс бы до реки и там утопил. И камнем бить нечего, проще шею сломать.
– Опасный ты человек, Травин, – вздохнула докторша. – Вот ты сейчас сказал, и у меня внутри похолодело всё, а я ведь тоже кое-чего повидала. Ну что, наелся? Тогда давай думать, как Чижикова найти, Меркулов тебе карточку не запросто так сунул.
– Хорошо, – согласился Травин, – только прилечь надо, ты, как доктор, в курсе ведь, что так кровь к голове приливает и думается лучше.
– Ну что там?
Леднёва сидела перед зеркалом, снимая накладные ресницы. Спектакль в вечер вторника удался, несмотря на суматоху, зал был полон. В этот раз театр обошёлся без экспериментов, давали «Вишнёвый сад», и Дарья Павловна блистала в роли Раневской. Странно только себя вела другая актриса, Слуцкая, разговаривала чуть свысока, словно к режиссёру в любовницы попала. Ресторан закрыли, оставив отдельный вход на второй этаж, приезжие разбежались по гостиницам и частным домам, и семейная пара осталась жить в одиночестве.
– Пасут, сволочи, – инженер, когда оставался с ней один на один, менялся, суетливость исчезала вместе с велеречивостью, – всего два раза оторваться удалось. Я был у Чижикова, зашёл за твоим заказом.
– И что?
– Нет ничего под стелькой. Приказчик говорит, к ним приходило ГПУ, Яшка сбежал. Лакоба тоже куда-то пропал, так что с нанимателями нашими связи нет.
– Ну и хорошо, – Дарья Павловна вытерла лицо салфеткой. – Фома пока в милиции, записку получил, сказал всё как надо, в четверг рано утром его везут в Красную Репку, это в четырёх верстах от Моглино по просёлку. Наш человек постарается быть в машине, сделает так, что водитель заболеет в последний момент, повезёт сам, а сопровождение уберёт. Встретим, заберём деньги и за границу. Наши червонцы уже не принимают?
– В Пскове нет, проверяют тщательно, там какая-то чёрточка лишняя пропечаталась, вроде как ресничка.
– Я же говорила, этому таможеннику верить нельзя, – Дарья достала из стола бумажку, посмотрела на свет. – А уверял, что всё замечает. Где?
– Ты пальцем зажимаешь как раз в том месте.
– Чёрт, могли и раньше попасться.
– Если раз повезло, душа моя, может, не будем судьбу дразнить? Машина печатная на дне реки лежит, краску мы вылили, у них нет улик. Отдадим, что осталось, когда Чижиков объявится, а при оказии уедем в Ленинград. Фома нас не сдаст, чекистов рыба покрупнее интересует, и Лакоба будет молчать, мы ведь про него такое знаем, что сразу к стенке.
– Вадюша, нас здесь с нашими документами всё равно когда-нибудь сцапают, – Леднёва встала, подошла к буфету, налила себе вина, – а триста пятьдесят тысяч рублей – неплохой капитал, даже если сдать их вполовину, или тебе эта поганая власть по душе?
– Не говори глупости. Нам пятьдесят тысяч рейхсмарок заплатили, это хорошие деньги, на них в Эстляндии можно мызу купить и жить припеваючи, – Леднёв достал из ящика коньяк, отхлебнул прямо из бутылки.
– Сам сообрази, до этих денег ещё добраться надо, сами мы сейф не осилим, без Фомы, так что вызволять его придётся. А тридцать пять тысяч червонцев – это четыреста тысяч марок, даже если треть отдадим, мы не только мызу купим.
Инженер подошёл к окну, отодвинул занавеску – в темноте был виден огонёк папиросы, те, кто за ним наблюдал, особо это не скрывали.
– А этот, из милиции?
– Милиционер нам нужен обязательно, без него Фому не вытащить. Отдадим ему его часть, когда до границы доберёмся.
– Дарьюшка, у тебя на всё есть ответ. Но вдруг нас будет ждать ГПУ?
– Если они даже схватят человека в банке, который давал нам список, когда он всё расскажет, они будут следить в тех местах, мы же везде разослали письма. А Моглино там нет, это место я разузнала у одного военного. Твой друг, с почты, легавый бывший, насколько он опасен?
– Ты сама его видела.
– Он Фому как кутёнка связал и чекистам сдал, надо, чтобы ему не доверяли. Пацан, что у Митрича был, где он сейчас? Распорядись, чтобы подбросил этому идейному что-нибудь от нас, на прощание. Да не жмись, серию уже установили, фальшивки твои никому не нужны, а Травина этого по допросам затаскают.
Пашка события в ресторане проспал. На него алкоголь и так плохо действовал, а тут ещё Фима подначивать стал, мол, дитё совсем, молоко на губах не обсохло, и что никакая баба к нему в штаны не залезет. Молодой организм требовал, чтобы лезли, и как можно чаще, и он пил рюмку за рюмкой, а потом ушёл в сквер и там уснул.
К ресторану он подходил и во вторник к вечеру, и в среду, в условленное с Фомой время, только заколочена была дверь. От дворника узнал, что всех там повязали и отвезли в милицию, и что была перестрелка. Во второй раз он уж решил, что всё, надо в бега подаваться, как из подворотни ему свистнули.