– Ну или хоть поразвлекся?
– Да. Насколько возможно одному.
– Держу пари, это прошло потрясающе. Но я рада, что ты сказал.
У нашего мотеля стояла машина, и в ней сидел какой-то тип. Увидев нас, он глупо оскалился и вылез. Это был Кеннеди, тот детина, что работал на Каца.
– Помните меня?
– Конечно, помню. Заходите.
Мы впустили его, а Кора потащила меня в кухню.
– Беда, Фрэнк.
– Какая еще беда?
– Не знаю, но я чувствую.
– Давай-ка я с ним поговорю.
Я пошел к нему в зал, Кора принесла нам пива и ушла, а я приступил к делу.
– Вы все еще работаете у Каца?
– Нет, я ушел. Мы чуток повздорили, и я ушел.
– И чем теперь занимаетесь?
– Ничем. По правде говоря, я как раз насчет этого и заглянул. Я уже заходил раза два, но вас не было. А теперь, как узнал, что вы возвращаетесь, – сразу сюда.
– Если я могу помочь, только скажите.
– Я тут подумал – не согласитесь ли вы ссудить мне немного денег?
– Какой разговор! Я, конечно, не держу здесь много наличных, но если пятьдесят или шестьдесят долларов вас устроят, то я с радостью.
– Я надеялся, будет побольше.
С его лица не сходила дурацкая ухмылка, и я решил, что хватит ходить вокруг да около, пора выяснить, чего он явился.
– Ладно, Кеннеди, в чем дело?
– Я скажу, в чем. Я ушел от Каца. А та бумага – которую я печатал под диктовку миссис Пападакис, – так у него в делах и лежала. А поскольку я вам друг и все такое, то понимаю: вы бы не захотели, чтобы такие вещи болтались где попало. Вот я ее и прихватил. Подумал, что вам приятно будет ее получить.
– Это про тот бред, который Кора назвала признанием?
– Оно самое.
– И сколько вы за него хотите?
– Ну а вы сколько бы дали?
– Даже не знаю. Долларов сто, пожалуй.
– Думаю, оно побольше стоит.
– Да?
– Двадцать пять кусков, по моим прикидкам.
– Вы спятили?
– Нет, не спятил. Кац передал вам чек на десять кусков. Ваше заведение тоже приносит деньги. Тысяч пять есть, наверное. Ну и по закладной можно взять десять кусков. Пападакис отвалил за мотель четырнадцать, так что уж десять-то возьмете. Вот и выходит двадцать пять.
– Хотите обобрать до нитки?
– Дело того стоит.
Хотя я не шевельнулся, он, наверное, уловил в моих глазах блеск, потому что выхватил из кармана ствол и направил на меня.
– Не вздумай ничего затевать, Чемберс. Во-первых, бумаги при мне нет, во-вторых, если что-то затеешь – тебе же хуже.
– Я ничего не затеваю.
– Ага, вижу.
Он целился в меня, а я не сводил с него глаз.
– Кажется, твоя взяла.
– Не «кажется», а точно.
– Но ты слишком много хочешь.
– Давай дальше, Чемберс.
– Десять нам передал Кац, верно. И они все еще у нас. Мы и вправду заработали пять тысяч, однако за последние полмесяца около тысячи истратили. Кора ездила хоронить мать, я тоже совершил поездку. Поэтому мотель и был закрыт.
– Давай-давай, продолжай.
– И десять мы не получим. При теперешнем состоянии дел нам и пяти не дадут. Может, четыре.
– Дальше.
– Ну вот, десять, четыре и четыре. Всего восемнадцать.
Он еще немного поскалился, потом встал.
– Ладно, восемнадцать. Завтра тебе позвоню. Если успеешь достать деньги, скажу, что делать дальше. Не успеешь – бумажка отправляется к Сэкетту.
– Припер ты меня к стенке.
– Значит, завтра в двенадцать звоню. Успеешь съездить в банк.
– Договорились.
Кеннеди отступил к дверям, продолжая целиться. Дело шло к вечеру, скоро должно было темнеть. Пока он пятился, я прислонился к стене, как будто от бессилия, а едва он перешагнул порог, как я врубил свет на вывеске, и Кеннеди ослепило. Он споткнулся, и я врезал ему; тот упал, и я бросился на него. Выкрутил у него из руки ствол, швырнул в зал и врезал еще разок. Потом втащил его внутрь и пинком захлопнул дверь. В зале была Кора. Она все это время стояла за кухонной дверью и подслушивала.
– Возьми ствол.
Кора взяла его и осталась на месте. Я поднял Кеннеди на ноги, толкнул на стол и избил до полусмерти. Он вырубился, и я плеснул на него водой, привел в чувство и снова накинулся с кулаками. Остановился, только когда лицо у него превратилось в сырой бифштекс, а изо рта стало вырываться сиплое кудахтанье – прямо как у болельщика в конце матча.
– Заткнись, Кеннеди! Сейчас позвонишь своим дружкам.
– Никаких дружков, Чемберс, клянусь. Кроме меня, никто…
Я еще ему наподдал, и все началось по новой. Он твердил, что никаких приятелей в деле нет, а я выкручивал ему руку.
– Ладно, Кеннеди, если у тебя нет приятелей, сломаю тебе руку.
Он продержался дольше, чем я ожидал. Терпел, пока я не налег со всей силой; мне было интересно – смогу сломать или нет? Моя левая рука еще не до конца восстановилась после перелома. Кто пытался сломать индюшачью ногу, тот поймет, как нелегко сломать человеку руку таким приемом. Однако Кеннеди вдруг сдался и согласился позвонить. Я отпустил его и проинструктировал, что говорить. Потом подтащил к телефону в кухне и принес туда параллельный аппарат из зала – чтобы слышать и его, и собеседника. Кора была рядом, держала ствол.
– Если я дам знак – стреляй.
Она прислонилась к стене, и уголок рта у нее изогнулся в зловещей улыбке. Мне кажется, эта улыбка напугала Кеннеди больше, чем то, как я его отделал.
– Выстрелю.
Кеннеди набрал номер, и ему ответили:
– Это ты, Вилли?
– Пэт?
– Да, я. Слушай. Я все устроил. Ты когда сможешь привезти пакет?
– Завтра, как уговорились.
– А сегодня?
– Как я сегодня доберусь до ячейки, если банк уже закрыт?
– Ладно, тогда утром первым делом забери все и приезжай сюда. Я здесь, у него.
– У него?!
– Послушай, Вилли. Он понимает, что на крючке, ясно? Только боится, как бы дамочка не узнала, сколько придется платить; она не позволит, ясно? Если он поедет в банк, она что-нибудь заподозрит и увяжется за ним. Поэтому обделаем все здесь. Я как бы просто клиент, ночую в мотеле. А завтра ты приедешь, как будто мой приятель, мы тут все и обстряпаем.
– А где он деньги возьмет, если ему уезжать нельзя?
– У меня все под контролем.
– А за каким чертом тебе там ночевать?
– Да есть причина, Вилли. Может, он про дамочку наврал, а может, и нет. Пока я буду здесь, им не смыться, понял?
– А он тебя сейчас не услышит?
Кеннеди вопросительно посмотрел на меня, и я кивнул.
– Он тут, рядом. И пусть слышит. Пусть знает, что мы настроены серьезно.
– Странно ты как-то делаешь дела, Пэт.
– Послушай, Вилли, ни я, ни ты не знаем, врет он или нет. Если говорит правду, хочу дать ему шанс. Черт, да раз уж парень настроен платить, так не будем вставлять ему палки в колеса, верно? Делай, как я сказал. Приезжай с утра пораньше, а то еще она заинтересуется, чего это я тут целый день ошиваюсь.
– Ладно.
Кеннеди положил трубку. Я заехал ему разок.
– Чтобы правильно разговаривал, когда он перезвонит. Ясно тебе?
– Ясно.
Я стал ждать, и через несколько минут телефон зазвонил. Я дал трубку Кеннеди; он опять попудрил Вилли мозги. Сказал, что теперь у телефона один. Вилли все это не очень-то нравилось, но пришлось проглотить.
Потом я отвел Кеннеди в мотель, в первый номер. Кора пошла с нами; ствол я у нее забрал. Заперев за пленником дверь, я поцеловал Кору.
– Умница, не теряешься, когда припечет. Значит, так. Одного его нельзя оставлять ни на минуту. Буду дежурить всю ночь. Ему могут опять позвонить, и мы поведем его к телефону. Нам, наверное, лучше открыться. Но только пивной сад, в зале никого не сажай. Если его дружки приедут – пусть видят, что ты на месте и все как обычно.
– Хорошо. Фрэнк?
– Да?
– В следующий раз, когда я стану умничать, врежь мне как следует.
– То есть?
– Нужно было уехать. Теперь я поняла.
– Черта с два! Без этой-то бумажки.
Она меня поцеловала.
– Кажется, Фрэнк, я тебя люблю.
– Мы справимся. Не бойся.
– Я не боюсь.
Я просидел с Кеннеди всю ночь. Еды я ему не давал, спать – тоже. Раза три-четыре он беседовал с Вилли, а один раз Вилли захотел потолковать со мной. В общем, все обошлось. В промежутках я еще ему наподдавал. Я и сам устал, но нужно же было, чтобы он поторапливал своих дружков с бумагой. Он вытирал полотенцем окровавленное лицо, а из пивного сада тем временем доносилась музыка, люди разговаривали и смеялись.
Утром, около десяти, пришла Кора.
– Вроде приехали. Трое.
– Веди их сюда.
Она воткнула ствол сзади за пояс и пошла. Через минуту раздался звук падения – грохнулся один из дружков Кеннеди. Кора велела им пятиться с поднятыми руками, а сама шла, держа их на мушке. Один споткнулся и упал.
Я открыл дверь.
– Прошу, джентльмены.
Они так и вошли с поднятыми руками, а за ними – Кора; она протянула мне ствол.
– У них у всех были пистолеты, я велела оставить их в зале.
– Лучше принеси сюда. Может, еще дружки явятся.
Она ушла и сразу вернулась с пистолетами. Вынула патроны и положила на кровать. Затем стала обыскивать карманы пленников. И скоро нашла бумагу. Самое смешное, что был там еще один конверт с фотокопиями – негатив и шесть отпечатков. Эти умники собирались шантажировать нас и дальше, но ничего лучше не придумали, как притащить копии с собой. Я смял их в ком, положил на пол и поджег. Когда все догорело, я растер пепел ногой.
– Ну вот, ребята. Я вас провожу. А ваш арсенальчик пусть остается.
Я проводил их до машин, и они уехали, а я пошел в зал. Коры не было. Поискал снаружи – тоже нет. Тогда я поднялся наверх. Она была в спальне.
– Ну все, мы справились. Ничего не осталось, даже копии уничтожил. Все-таки я тоже волновался.
– Значит, копии уничтожил? Но меня-то пока не уничтожил. У меня ведь этих копий в голове сколько угодно. Или ты и меня уничтожишь? – Она расхохоталась и бросилась на кровать.