– Что вы хотите сказать?
– Думаете, Филлис не могла выставить мою мать на всю ночь на холод и продержать там, пока она не замерзнет до смерти? Вы думаете, Филлис на это не способна? Вы думаете, она и вправду такая вот милая, нежная, добрая овечка, какой кажется? Отец тоже так думал. Он считал, как это мужественно и благородно с ее стороны – проделать весь долгий путь, чтобы спасти жизнь подруги. Года не прошло, и он на ней женился. Но я думаю иначе. Потому что знаю ее. Я начала подозревать ее сразу же, как только услыхала о смерти мамы. И теперь тоже.
– Ну и что, вы считаете, я должен делать?
– Пока ничего. Просто выслушать меня.
– Но все, что вы говорите… Эти обвинения, причем нешуточные. Вы намекаете на возможность… Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать?
– Да, именно это я и хочу сказать. Именно это.
– Но, насколько мне известно, ее не было с вашим отцом, когда случилось несчастье.
– Ее и с мамой не было тогда. И все равно – ее рук дело.
– Мне надо хорошенько подумать. Дайте мне время.
– Конечно.
– Вы сегодня немного взволнованны.
– Я еще не все вам сказала.
– Что же еще?
– Не могу. Не в силах говорить об этом. Не хочется верить, что такое возможно. Ладно. Не обращайте внимания. Простите меня, Уолтер, что ворвалась к вам со своими разговорами. Но я так несчастна.
– Кому-нибудь, кроме меня, вы говорили?
– Нет, никому.
– Не сейчас, а тогда о вашей матери?
– Нет, никому. Ни слова.
– Я бы на вашем месте тоже не сказал. Особенно мачехе.
– Я даже дома теперь не живу.
– Вот как?
– Сняла маленькую квартирку. В Голливуде. У меня есть деньги. Небольшая, правда, сумма. Наследство от мамы. Не могу больше жить с Филлис. Не в силах.
– О-о.
– Можно, я еще как-нибудь зайду?
– Да, да, конечно. Я дам вам знать, когда удобней прийти. Оставьте телефон.
Наверное, полдня я размышлял, стоит ли говорить об этом Кейесу. Я понимал, что должен сказать, что это в моих же интересах и позволит хоть как-то себя обезопасить. В суде такие показания не стоят ни гроша. Они и слушать ее не станут, потому что одновременно человека можно судить только за одно преступление, а не за то, что он совершил, вернее, мог совершить чуть ли не три года назад. Однако, если Кейес вдруг обнаружит, что я узнал о прошлом от Лолы и молчал, это чревато серьезными неприятностями. Но я не мог заставить себя сказать ему. И не мог придумать никакого существенного оправдания, кроме разве того, что дал девушке слово молчать.
Около четырех Кейес зашел ко мне и притворил за собой дверь.
– Знаешь, Хафф, а он объявился!
– Кто?
– Убийца Недлингера.
– Что?!
– Он ей постоянно звонит. По пять раз на неделе.
– Кто он?
– Не важно. Но это тот, кого мы ищем. Теперь увидишь, как я возьму его в оборот.
Вечером я вернулся в контору под предлогом сверхурочной работы. Дождавшись восьми, когда Джой Пит завершает обход нашего этажа, я вошел в комнату Кейеса. Попробовал выдвинуть ящик письменного стола. Он был заперт. Попробовал шкаф с выдвижными металлическими ящиками, где хранилась его картотека, – тоже заперто. Попробовал подобрать ключи из тех, что были в моем распоряжении. Они не подошли. Я уже готов был сдаться, как вдруг заметил диктофон. Я знал, он иногда пользовался этой штуковиной. Снял чехол. Диск был на месте. Записан примерно на три четверти. Спустился, проверил – Джой Пит торчал внизу. Снова поднялся к Кейесу, надел наушники и включил диктофон. Сперва шла разная чепуха – письма клиентам, инструкции следователя по делу о поджоге, предупреждение клерку об увольнении. А потом вдруг это:
мистеру Нортону
по делу агента Уолтера Хаффа.
Секретно – досье Недлингера.
По поводу вашего предложения взять агента Хаффа под наблюдение в связи с делом Недлингера могу заявить, что категорически с вами не согласен. Естественно, в данном случае, равно как во всех других подобных случаях, агент автоматически попадает под подозрение. Я не пренебрег возможностью принять определенные меры по проверке Хаффа. Все его утверждения полностью совпадают с фактами, а также с документами, имеющимися у нас, и с документами, найденными у покойного. Я даже проверил, не поставив его в известность, где находился он в ночь, когда было совершено преступление. Выяснилось, что весь вечер и всю ночь он был дома. Я расцениваю это как алиби. Человека с его опытом наверняка может насторожить и оскорбить слежка, и в таком случае мы можем потерять весьма полезного в расследовании столь сложного дела сотрудника. Кроме того, позволю себе заметить, что послужной список этого агента абсолютно безупречен и не позволяет заподозрить его в каком-либо мошенничестве. Со всей настойчивостью рекомендую отказаться от этой затеи.
С уважением…
Я выключил диктофон, затем включил снова. Настроение резко изменилось. У меня не только отлегло от сердца, но почему-то стало даже весело.
Снова пошла какая-то ерунда, а потом вдруг:
Резюме – устные доклады наблюдателей на конец недели. От 17 июня сего года.
Лола Недлингер ушла из дому 8 июня, поселилась в двухкомнатной квартире в Лайс-Армс, Юкка-стрит. Считаю, наблюдение можно прекратить.
Вдова не выходила из дому до 8 июня, затем выехала на автомобиле, останавливалась у аптеки, откуда сделала телефонный звонок; в течение последних двух дней выезжала, останавливалась и заходила в супермаркеты и магазины готового платья.
Вечером 11 июня некий неизвестный мужчина заходил в дом. Пробыл с восьми тридцати пяти до одиннадцати сорока восьми. Описание: высокий, темноволосый, возраст 26–27. Визиты повторялись: 12, 13, 14 и 16 июня. В первый же вечер за ним установлена слежка.
Личность установлена – Бенджамино Сачетти, Лилак-Корт, авеню Норт Ла Бри.
Я не хотел, чтобы Лола приходила ко мне в контору. Но, узнав, что она вычеркнута из списка подозреваемых и что между нею и Сачетти не выявлено никакой связи, решил пригласить ее куда-нибудь. Позвонил и спросил, не хочет ли она со мной пообедать. Она восторженно ответила, что это предел ее мечтаний. Я отвез ее в Санта-Монику, в ресторан «Мирамар», объяснив, что всегда приятно есть и смотреть на океан. Но истинной причиной было совсем другое – я не хотел, чтобы нас видели вместе в городе, где на каждом шагу можно наткнуться на знакомого.
Во время обеда мы болтали. Я выслушал целую повесть: сперва – как она ходила в школу, потом – почему не поступила в колледж и далее в том же духе. В целом разговор был сумбурный и несколько взвинченный, да это и понятно – оба мы находились под определенным стрессом, что, впрочем, не мешало нам отлично понимать друг друга. Верно она тогда сказала – нам было легко вдвоем. Я ни разу не упомянул о нашем последнем разговоре, и только когда мы сели в машину, чтобы прокатиться по набережной вдоль океана, сказал:
– Я долго думал над тем, о чем вы тогда рассказали.
– Можно, я еще скажу?
– Валяйте.
– Так вот, я тоже думала. Обдумала все хорошенько и решила, что была не права. Знаете, всегда так бывает, когда очень любишь человека, а потом вдруг теряешь его. Так и тянет обвинить кого-нибудь третьего. Особенно того, кто вам неприятен. Я не люблю Филлис. Наверное, это отчасти ревность. Я очень любила маму. Папу тоже, разве что самую капельку меньше. А потом вдруг он женился на Филлис. Не знаю, мне показалось, что это противоестественно, что этого не должно быть. И потом… потом все эти мысли, все мои подозрения, когда мама умерла. Они превратились в уверенность, когда он женился на Филлис. Я еще подумала – вот ради чего она убила маму. А когда погиб отец, уверилась вдвойне. Но какие у меня факты? Никаких. С этим нелегко смириться, но приходится. И я отказалась от этих мыслей и сейчас хочу, чтобы и вы тоже забыли все, что я вам тогда наговорила.
– Что ж, я по-своему рад.
– Вы, наверное, очень низкого теперь обо мне мнения.
– Вовсе нет. Я все обдумал. Очень тщательно. Тщательно еще и потому, что для нашей компании это тоже важно. Но здесь нет ни одной зацепки. Только подозрения. И конечно, вы должны были хоть с кем-то ими поделиться.
– Я рассказала вам все как есть. Теперь мне кажется, я ошибалась.
– Наверное. Однако помните, Лола, то, что вы скажете полиции, если вам вообще придется с ней говорить, будет носить уже не частный характер. Смерть вашей матери, смерть отца – вам нечего добавить к тому, что они уже знают. Так есть ли смысл вообще с ними говорить?
– Да, я понимаю.
– На вашем месте я не стал бы делать никаких заявлений.
– Вы думаете, мне нечего им сказать?
– Уверен.
И мы поставили на этом точку. Но надо было выяснить еще насчет Сачетти, да так, чтобы она не догадалась, зачем и почему мне это надо.
– Скажите-ка мне лучше, что произошло между вами и Сачетти?
– Я же сказала: не хочу о нем говорить!
– Как вы с ним познакомились?
– Через Филлис.
– Филлис?
– Да, его отец врач. Я уже, кажется, говорила, она работала медсестрой. Ну вот, он и заходил к ней по просьбе отца, хотел уговорить вступить в какую-то ассоциацию, но потом, потом он обратил внимание на меня и перестал приходить к нам. А потом, когда Филлис узнала, что я с ним встречаюсь, она начала говорить моему отцу разные гадости о нем. И мне запретили с ним встречаться. Но я не послушалась. И все равно встречалась. Я понимала, за этим что-то кроется. Но так и не знала что, пока не…
– Ну а дальше? Пока – что?
– Не стоит больше говорить об этом. Не хочу. Я же признала, что была не права и…
– Пока – что?
– Пока не погиб отец. И тогда вдруг почему-то он потерял ко мне всякий интерес. Он…
– Ну?
– Он встречается с Филлис.
– И?
– Разве трудно догадаться, о чем я подумала? Неужели обязательно заставлять меня говорить? Я подумала, может, они сделали это вместе. Я подумала, его встречи со мной были так, для отвода глаз. Ну не знаю, для чего еще, так мне, во всяком случае, показалось. Может, для того, чтобы иметь возможность видеться с ней и никто не заподозрил.