– Ты что здесь делаешь? – спросила Анна.
Слегка задыхаясь от бега, он ответил:
– Я был в баре, увидел тебя. Тебе… тебе очень идет это платье… – удивленно добавил он.
– Спасибо, – улыбнулась Анна.
– Я как раз собиралась зайти, – кивнула она на почту.
Антонио пробормотал:
– Конечно-конечно. Иди. – И, когда она уже шагнула к двери, крикнул вслед: – Удачи!
Анна на миг обернулась, одарив его улыбкой, и переступила порог отделения. Ей вспомнились слова Карло: «Тебя ни за что не возьмут». Она докажет, как сильно он ошибается.
В тот самый миг Карло нетерпеливо стучался в дверь ателье. Кармела открыла и удивленно уставилась на него.
– Я не вовремя? – спросил он.
– Ты никогда не бываешь «не вовремя», – ответила она, впуская его.
6
Ноябрь 1935 года
Анна вышла из дома спозаранку. На ней была синяя форма до щиколоток с красным воротником, фуражка с кокардой Королевской почты и черные туфли-лодочки без каблука. Перекинув через плечо кожаную сумку, она зашагала по улице.
– Доброе утро, синьора почтальонша, – поздоровалась соседка, в халате и шерстяной кофте на плечах, энергично подметавшая свой клочок тротуара в шесть плиток.
– И вам доброе утро, – ответила Анна, слегка приподняв фуражку.
На площади Микеле как раз выкатывал на тротуар ящики, полные апельсинов; Марио, примостившись на табурете на углу, чистил ботинки хорошо одетому господину в шляпе; парикмахер в белом фартуке курил сигарету на пороге, поджидая первого клиента. Анна направилась в бар «Кастелло».
– Как обычно? – улыбнулся Нандо.
Она кивнула, покосившись на двух старичков за столиком. Те резались в брисколу[14], но тут же прервались и уставились на нее, перешептываясь и толкая друг друга локтями.
– Твой кофе с граппой, – сказал Нандо.
Анна взяла чашечку и опрокинула одним глотком, в упор глядя на тех двоих, что не сводили с нее глаз, разве только перестали болтать и пораскрывали рты. Она причмокнула, смакуя оставшийся на языке алкогольный привкус.
– Спасибо, Нандо, – сказала она и оставила на стойке монеты.
Ох и забавно же было понимать, что, стоит ей уйти, последуют привычные пересуды. Анна будто наяву слышала, как эти двое судачат о бабе, которая ни свет ни заря хлещет граппу. «Ну и дела», – сказали они как-то.
Войдя в здание почты, Анна поздоровалась сначала с Томмазо, ответившим улыбкой, а затем с Кармине, который, поглаживая бороду, бросил на нее привычный недоверчивый взгляд. Потом она открыла дверь каморки в глубине и поприветствовала телеграфисток, Элену и Кьяру. Обе «синьорины», как их звали, были не замужем. Первая – миловидная полная женщина с круглым лицом и легким нравом. Она жила со своей старшей сестрой, тоже незамужней. Кьяра была помоложе – пичужка в толстенных очках и с милой улыбкой, ухаживавшая за престарелой матерью. «Это мой дочерний долг», – говорила она, подразумевая, что двум ее братьям уже нужно было заботиться о женах и детях.
– А я пирог принесла, – сказала Элена. – Иди-ка сюда, попробуй кусочек. Миндальный.
Анна спросила, нельзя ли ей завернуть пирог с собой: она положит его в сумку и с удовольствием съест попозже. Затем она перешла к большому столу посередине и, как всегда, принялась сортировать корреспонденцию по стопкам, в зависимости от района города.
Среди писем, бандеролей и телеграмм затесался белый конверт. На нем значилось: Джованна Калоджури, Контрада Ла-Пьетра[15], Лиццанелло (Лечче). Ни слова об отправителе, лишь место и дата, отпечатанные рядом с маркой, на которой красовался король Виктор Эммануил III: письмо было послано из Казалеккьо-ди-Рено, что в Болонье.
– Где это – Контрада Ла-Пьетра? – спросила Анна, вертя конверт в руках.
– Это еще кто шлет письма в Ла-Пьетру? – изумился Кармине.
– Понятия не имею, отправитель не указан.
Томмазо подошел к ней и прочел:
– Джованна Калоджури…
– Чего? Джованна-чокнутая? – встряла Элена, выглядывая из-за двери.
– Это еще кто? – спросила Анна.
– Одна сумасшедшая, – ответил Кармине.
– Да ну, она просто слегка странная. Я ее иногда встречаю то в одной лавке, то в другой, – вмешался Томмазо.
– Какая там странная, дура дурой, – отрезала Элена. – В школе она одна такая была, за три года читать так и не выучилась. Учитель ее каждый урок ставил коленями на горох. И по рукам линейкой лупил.
– А потом в один момент она совсем умом тронулась, – подхватил Кармине. – Припадки начались, швыряла все, будто бесноватая, – книжки, тетрадки, стулья… Пришлось из школы выгнать. И правильно сделали.
– Да, бедняжка, а потом еще эта история с тем парнем, который стал священником… – пробормотал Томмазо.
– А, точно, это ее и доконало. Ну и все, теперь она себя там, в Ла-Пьетре, и схоронила. Она да собака. Мать ее, святая женщина, Царствие ей Небесное, спорю на что хочешь, от горя померла. Но этой чокнутой еще повезло: она была единственная дочка, вот и прибрала к рукам все деньжата, а донна Розалина кое-что на черный день откладывала. Кухаркой у Тамбурини работала… А чокнутая, наверное, и не моется вовсе. Как в город приходит, от нее так несет… – поморщилась Элена, зажимая нос.
Анна вскинула бровь и, слегка оглушенная этой трескотней, спросила, как ей все-таки добраться до этой Ла-Пьетры, а то она уже опаздывает. Тут-то и выяснилось, что дом Джованны стоит за городом, там, где раскинулись оливковые рощи; тяжело придется ее бедным ногам, уж она-то знала. Вечером придется дольше обычного парить их в тазу с горячей водой. Анна уже потеряла счет тому, сколько она отмахала километров за эти полгода: ступни сплошь покрылись мозолями, которые нещадно ныли.
Анна сунула письмо в конец стопки – это будет последняя остановка в ее утреннем маршруте. Затем перекинула сумку через плечо и вышла из конторы. Снаружи, у дверей бара «Кастелло», стоял Карло с зажатой в зубах сигарой, увлеченно читая газету. Сегодня они еще не виделись: когда она выходила из дома, то слышала, как он зашел в ванную и заперся на ключ.
Анна покосилась на часы на левом запястье. Их подарил Антонио – в мае, когда ее взяли на службу. Она обожала эти часы: прямоугольный циферблат с арабскими цифрами и черный кожаный ремешок. Необычные, но при этом строгие, как она любила.
Здороваться с Карло нет времени, подумала она. Да и никакого желания не было, по правде сказать. Все равно они увидятся дома, чуть позже. Что изменится-то? Со дня ее рождения они только и делали, что ссорились по любому пустяку. «Тебя ни за что не возьмут». Слова Карло до сих пор стучали в голове, хотя она безо всякого стеснения утерла ему нос.
Именно ее образование сыграло решающую роль: у двух других кандидатов за плечами была лишь начальная школа. Он должен был гордиться ею: ведь она сделала это, черт возьми! Но Карло будто и не волновало: она его не послушалась, поступила по-своему, и до сих пор он не мог ее за это простить. В конце концов и он встал на сторону тех, кто тыкал в нее пальцем. Ей казалось, все вокруг – о, этот хор из «У тебя не выйдет», «Ты ведь женщина», «Не женское это дело»! – ополчились против нее, только и ожидая, чтобы она оступилась. Чтобы восторжествовал привычный порядок вещей.
Анну вдруг накрыло усталостью, и она не мешкая зашагала прочь от бара. Карло оторвал взгляд от газеты, чтобы прикурить сигару, и заметил, как она удаляется. Не так уж далеко: окликни – обернулась бы. Но он промолчал: Кармела ждала, а он уже опаздывал. Поэтому он свернул газету, швырнул на один из уличных столиков и направился к машине. Доехав до угла, где стоял дом Кармелы, он притормозил: убедившись, что машины Николы нет, свернул. Кармела уверяла, что муж уходит очень рано – отвозит сына в школу, а потом отправляется на работу, – но Карло всякий раз проверял. Он припарковался в проулке по соседству – тупичке, где не было ни души, разве что обреталась компания бездомных кошек. Выйдя из машины, он пошел пешком. Входная дверь была приотворена, как всегда по утрам. Он толкнул ее, вошел и тихонько прикрыл за собой.
– Это я, – сказал он.
Кармела выплыла ему навстречу по длинному коридору, в белой шелковой ночной сорочке, и накинулась на него с поцелуями.
– Ты опоздал, – упрекнула она.
– Прости. Роберто утром капризничал: пришлось повозиться, пока умыл и одел. Я забежал к Агате, оставил его и сразу к тебе, – солгал Карло, обнимая ее за талию.
Анна начала утренний обход с Джузеппины – пожилой синьоры с волосами, стянутыми в низкий хвост, и пронзительным голосом. Раз в месяц она получала весточку от сына Мауро, который подался за счастьем в Германию. И, похоже, нашел его, судя по суммам, что он исправно слал матери.
Джузеппина была вдовой, читать и писать не умела, потому Анне приходилось заходить в дом, садиться, потягивая приторный кофе, от которого она бы с радостью отказалась, и читать письмо, старательно выговаривая слова и по два-три раза начиная сначала. Джузеппина рассыпалась в искренних благодарностях и неизменно добавляла, качая головой:
– Вы такой хороший человек, синьора Анна. Ума не приложу, отчего о вас говорят всякое…
И качала головой.
Потом настала очередь Анджелы, хрупкой девятнадцатилетней девушки с ясным взглядом, которой каждую неделю доставляли подарок от воздыхателя. Она хлопала в ладоши, радуясь, как дитя, и тут же принималась вскрывать пакет, когда Анна еще стояла на пороге. Всякий раз это были очаровательные деревянные безделушки: вагончик, шкатулка, кулон-сердечко, ключик. «Он у меня столяр, понимает? Мастерская у него в Лечче», – с гордостью пояснила в первый раз Анджела.
Следующая остановка была у синьора Лоренцо, угрюмого мужчины с печальными глазами и клочковатой седой бородой. Завидев приближающуюся Анну, он неизменно приветствовал ее фашистским салютом, на который она столь же неизменно отказывалась отвечать. Всякий раз Лоренцо отсылал почту обратно отправителю, человеку с такой же фамилией – Колачи. Сцена повторялась без изменений: Лоренцо брал в руки открытку – каждый месяц это были разные виды Рима, – бегло смотрел на нее ухмыляясь и говорил: